— Врешь! Туда ты уже опосля побег!

Я уже начал жалеть, что отпустил рабочих по домам. Свидетели бы нам не помешали. Но, как оказалось, любопытных оставалось еще предостаточно.

— Не дело это, Александр Захарович, вину на других перекидывать, — донеслось до меня из-за спины.

Я оглянулся. За свитой и полицейским оцеплением беззвучно стояла никуда не думавшая расходиться толпа из рабочих.

— Ну-ка, ну-ка, иди сюда. Говори, что слышал.

— Самого разговора-то я не слыхал. А вот то, как едва пожар занялся и я к складу подбег, так видел, — непонятно ответил работяга.

— Что видел? — поняв, что рабочий закончил, уточнил я.

— Ну, того, как Александр Захарович с Сенькой, сучьим сыном, — сквозь зубы прошипел рабочий, — засов налаживали.

— Язык попридержи! С государем говоришь! — подскочил к говорившему стоящий неподалеку полицейский.

— Отставить! — остановил я уже замахнувшегося стража порядка.

— Что скажешь, Сашка? Было?

— Так я ж и не запираюсь! — развел руками приказчик. — Было. Как мне велели, так я и сделал.

— Ах ты, паскудник! На честного купца клеветать вздумал! — разъярился Иннокентий.

— Где ты тут честного купца увидал?! А ну покажи, дай посмотрю!

— Тихо! — остановил я начавшуюся перебранку. — Кто-нибудь слышал, как тебе склад закрыть приказали? Говори! Нет?

Сашка затравленно огляделся.

— Один я был. Но ведь приказал же! Приказал! Ей-богу, не вру, — вдруг распалился крепыш. — Хоть на кресте поклянусь, — и вправду достав из-под рубахи нательный крест, начал истово клясться он.

— Врешь! Христопродавец! Побойся Бога! — вскричал купец и, подскочив к Сашке, рванул того за рубаху. Оба повалились на снег.

— Разнять! Быстро!

Н-да, вот, значит, как. Купцы приказывают, а крайние у нас приказчики. Ну что сделаешь — не пойман, не вор.

— Значит, так. Тебе, — я указал на Сашку, — пятнадцать лет каторги и потом на поселение в Сибирь. Раз твои слова никто подтвердить не может, и слышать ничего не желаю! — резко сорвал с губ приказчика уже почти сорвавшиеся мольбы о милости. — Тебе, — я указал на немного помятого недавней потасовкой купца, — тридцать тысяч штрафа за то, что за приказчиком уследить не можешь.

— Ой-е, — завыл купец… — Не казни, государь, по миру пойду…

— Все слышали? — обратился я к городовым. — Увести в полицейскую управу! Где портовое управление?

Из толпы «невиновных» несмело вышли чиновники.

— Ну что, толстобрюхие? Небось и слыхом не слыхивали, что склады запирали? Я угадал? — оскалился я.

— Все так! Не вели казнить, государь! — тут же упал на колени один, а за ним и другие чиновники.

— Ну что ж. Не знали так не знали, — участливо сказал я. — Всякое бывает, — на испуганных лицах чинуш робко промелькнула надежда. — Ну а раз не знали, то какой же с вас спрос? За что же вас теперь наказывать? — не замедлил подкрепить их робкую надежду я. С минуту понаблюдав за самой откровенной радостью избежавших наказания подлецов, я припечатал: — Ну разве только за то, что из-за вашего служебного несоответствия люди погибли. Александр Аркадьевич, голубчик, — отвернувшись от все еще ничего не понимающих мерзавцев, мягко обратился я к градоначальнику, — сделайте милость, а сошлите-ка их на каторгу в Сибирь. Лет на пятнадцать. Само собой, чинов, званий и наград надо лишить. И… да! Чуть не забыл! Будьте любезны половину имущества изъять в пользу казны. Не видали и не знали, хотя были должны, или знали, да не донесли, тут мне без разницы, — отрезал я отчаянно взвывшему всем скопом портовому управлению, наконец осознавшему, что их ждет.

Возможно, кому-то покажется, что я стал похожим на одного из кровожадных тиранов. На этих страшных, классически злобных диктаторов, которые с удовольствием забавлялись мучениями ни в чем не повинных людей. Должен заметить, что это не совсем верно. Почему именно компромиссное «не совсем», а не твердое и решительное «совсем не»? Да потому, что, забавляясь с портовым управлением, я испытал странное, непривычное удовольствие — мне было чертовски приятно играть с мерзавцами в кошки-мышки, до последнего оттягивая оглашение приговора. Был ли я в своем праве, усугубляя мучения подлецов ложной надеждой, или излишние страдания были ни к чему? Может быть, нужно было сразу выносить приговор?

Господи, да что за глупости! Конечно, я был в своем праве! Тряхнув головой, я решительно развеял все свои сомнения. В конце концов, излишнее морализаторство и преступная мягкость одного слишком образованного и гуманного императора (не будем показывать пальцем) как-то раз уже поставили мою Родину на колени. Так какие могут быть сомнения, когда господа, валяющиеся в снегу, явно попустительствовали случившемуся недавно преступлению? Попустительствовали жестокому убийству ни в чем не повинных людей? Да, за такое безо всяких сомнений карать надобно! И карать жестко, даже жестоко. Нечего миндальничать и надевать розовые очки. Как, впрочем, и нечего ронять сопли над каждой невинно загубленной душой. Нужно без эмоций и нервов, спокойно (ну, насколько это возможно) принять меры, чтобы такое впредь более не повторялось. Нет, погибших, конечно, жаль, но… множество несправедливостей случается постоянно. Ежечасно и ежедневно. Переживать и скорбеть по каждому — удел монахов и схимников, а не мой.

Вынырнув из своих мыслей и осудив на Сибирь с частичной конфискацией еще с десяток человек и оправдав одного, я понял, что конца этому суду даже не видно.

— Александр Аркадьевич, думаю, вы и сами справитесь, — обратился я к внимательно наблюдавшему за мной столичному градоначальнику. — Чем руководствоваться при вынесении приговора, вы поняли. Оставляю их в полном вашем распоряжении.

— Всенепременнейше, ваше императорское величество, — склонил голову Суворов и добавил: — Если мне будет позволено заметить, то вам и вправду было бы лучше отдохнуть. На вас просто лица нет, — «стоит ли так себя мучить, да еще после недавно перенесенной болезни!» — ясно читалось у него на лице.

Во дворец я вернулся только во второй половине дня. Да, съездил немного развлечься, нечего сказать! На пожар посмотрел!

Тем не менее должен признаться, что поездка оказалась очень даже результативной и познавательной. К примеру, то, что простой русский мужик находится в самом что ни на есть скотском и бесправном положении, я знал. Но одно дело отвлеченно знать, и совсем другое — видеть… А ведь ближайшие десять лет особо к лучшему эти условия менять я даже и не собираюсь. Прикрывшись своими благими намерениями, я безучастно к страданиям народа буду думать лишь знаменитое «Цель оправдывает средства». Ну что ж, пусть так. Пускай. И главное, что в конце цели, как обычно, лежит банальное благо для всего народа, подумал я напоследок с сарказмом и, не раздеваясь, упал на кровать, заснув еще в падении.

Едва проснувшись, я вспомнил свои планы на рыбалку, относящиеся, правда, к уже прошедшему вчера дню. Я поинтересовался у заспанного Владимира, как обстоят дела со сборами, и получил неутешительный ответ. Императрица запретила из-за опасений за мое здоровье. В общем, правильно. Лучше раненых в больнице навещу и прослежу, чтобы Суворов дело до конца довел. Хотя такое вмешательство матушки в мои дела меня немного тревожило.

Я отложил туго набитую бумагами папку в сторону и, разогнув затекшую после многочасовой работы спину, с хрустом потянулся. Описание производственного процесса пенициллина, точнее, чтение, замазывание и переработка целых абзацев окончательно меня вымотали.

«Сейчас поискать кандидатуру, которой можно поручить производство, или все же завтра?» — апатично думал я, ничего не видящими глазами уставившись в пламя камина. От моего утреннего задора, овладевшего мной, едва я случайно вспомнил о прадедушке антибиотиков, не осталось и следа.

«Наверное, лучше все же завтра. Сейчас уж больно в сон клонит», — ответил я сам себе. Веки хоть спичками распирай, глаза сами собой закрываются. Вот только когда завтра? У меня ведь все распланировано на неделю вперед. Завтра, например, аудиенции едва ли не со всем Кабинетом министров. Да и с Рейтерном разговор нам предстоит особый. Сомнительно, что мне удастся выкроить часок-другой. А послезавтра я хотел обязательно «отсканировать» технологию электролиза алюминия с подробным описанием процесса. Сколько уже можно откладывать! Потом надо встретиться с теми, с кем не успею встретиться завтра. С семьей пообедать, в конце концов! Нельзя же в десятый раз подряд обед пропускать. Могут еще моим душевным состоянием озаботиться. А мне их вмешательство ни к чему. И так уже утомили со своими попытками меня пошустрее женить… Встречу с французским послом тоже не отменишь. Небось опять речь о российских долгах заведет… В общем, сейчас надо кандидата в русские Айболиты выбирать. Хотя за часок-другой более-менее сносную персону отобрать с моей неварящей головой — это нужна удача. Большая удача.