Честно говоря, это «жду» в конце здорово меня смутило. Выхода в космос он от меня ждет или моей смерти? Второе куда как вернее для 1863 года.

Прочитав эту короткую запись, остался тупо стоять рядом с кроватью, держа в руках дневник-ноутбук. Но босыми ногами на холодном полу долго стоять затруднительно, даже с моими сбоящими рецепторами, и спустя минуту-другую я вышел из ступора.

Немного поразмыслив, нервно сглотнул и, подавив дурацкий приступ смеха, аккуратно положил книгу на тумбочку. После чего отодвинул вазу с края и присел на кровать. Хотелось закурить, но, к моему мимолетному сожалению, Николай Александрович не курил. И правильно, и молодец. В общем, решив не тянуть кота за известное место, позвонил в колокольчик. Едва я сделал это, в мою комнату вошла прислуга — наверно, ждали под дверью. Хорошо не вошли, когда грохнулся с кровати и, прикидываясь тюленем, валялся на полу или когда в ступоре стоял посреди комнаты, изображая зоркого суслика в степи.

Пока меня облачали в одежду, память, уже обретенная благодаря частичному слиянию, услужливо подсказывала, что я должен был делать, как себя держать и даже как кого зовут! Одеваться мне помогал, между прочим, не абы кто, а князь, лейб-гвардии Преображенского полка прапорщик Барятинский, мой ровесник и товарищ, еще несколько человек стояли рядом и, по всей видимости, ждали распоряжений. Впечатление кино плавно отошло в сторону, уступая место добротной компьютерной игре от первого лица.

— Ваше высочество, вы завели дневник? — обратился ко мне Барятинский на правах старого товарища.

О чем это он? Проследил за взглядом князя и в который раз за день удивился. На бывшей раньше совершенно гладкой обложке моей книги золотым тиснением на французском было написано «Mon agenda». Я даже не сразу понял, что вдобавок ко всему на автомате сам перевел эти слова на русский язык как «мои записи», «мой дневник».

— Да, князь. Позвольте полюбопытствовать, а отчего вас это так удивляет? — Мой адъютант чуть было не подавился — видимо, я только что сморозил отчаянную глупость. И точно, одновременно со словами прапорщика я как будто вспомнил, почему этот вопрос был несколько провокационным. Что интересно, никакой неловкости я не ощущаю. Просто констатация факта. Любопытно.

— Так ведь ваш воспитатель, его сиятельство граф Строганов, не раз настойчиво рекомендовал вам завести дневник, в который можно было бы записывать ваши личные впечатления от поездки, чтобы вы могли с легкостью освежить свою память в будущем. Однако же вы неоднократно говорили графу, что память ваша крепка, а сердце никогда не сможет забыть этого единения с Россией и народом. Прошу простить мне мое удивление, верно, я был немного не в себе, — князь начал столь запутанно и витиевато извиняться, что совсем засмущался и запутал сам себя. Я вскоре не выдержал и оборвал его словоизлияния.

— Что вы, Владимир, это мне нужно просить у вас прощения. Моя шутка оказалась совершенно неудачной, и, право же, мне совершенно не стоило этого говорить, — боже мой, это я только что сказал вместо «Хватит уже»?

— О, какой конфуз! Во всем виновата бессонная ночь, затупившая остроту моего ума, — завел свою шарманку по новой князь. Слава богу, ненадолго.

Во время утреннего туалета у меня в голове стали всплывать факты поездки по Российской империи и даже кое-какие впечатления, испытанные «мной» во время оной. Мне безумно нравилось плыть на пароходе от самой столицы до Астрахани, не испортил отличное впечатление даже отвратительный черный дым из пароходных труб. Всюду, где бы я ни останавливался на своем пути, меня встречали огромные толпы народа, приветствующие своего будущего императора. И ведь Николая действительно любили — простой народ еще не утратил веру в доброго царя. Надо сказать, что царевич отвечал народу тем же, вот только не знал, что именно ему предстоит сделать. Хотя какой русский царь не вынашивал честолюбивых планов по усилению России?

Но вот с утренним туалетом было покончено, и я, оборвав «свои» воспоминания, вместе с сопровождающими меня придворными и моим адъютантом Барятинским отправился к столу. Позаимствованная память все так же услужливо подсказывала мне, что делать, куда идти, с кем и как здороваться.

За столом меня встречал мой воспитатель — граф Строганов, вместе с моими учителями, свитой и, конечно же, губернатор Курской губернии, действительный статский советник Петр Александрович Извольский. Не успел как следует поговорить с ним вчера — в город я въехал, когда на небе показались первые звезды, и, после непродолжительного ужина, отправился спать в отведенные мне комнаты, но сегодня надеялся восполнить недостаток внимания к губернатору — элементарную вежливость необходимо соблюдать даже наследникам престола. По крайней мере, до тех пор, пока это не мешает делу.

С Петром Александровичем мы познакомились еще в Екатеринославле. Как я сейчас припоминаю, тогда он как раз ждал назначения на должность губернатора в Курск. Остальные мои учителя и свита, как оказалось, были отлично мне знакомы, так что неловкостей за завтраком, судя по всему, не будет, наивно подумал я. Но лишь едва в самом начале необременительной светской беседы разговор зашел о последнем губернаторе Курска, неловкое молчанье, повисшее за столом, ясно показало мне, что я снова сделал что-то не то. Строганов, умело заполнив возникшую за столом паузу, пришел на помощь растерявшемуся Извольскому и ловко перевел разговор на другую тему.

Внезапно я ощутил сильнейшее восхищение своим воспитателем. Уже совсем седой, с тростью, но такой горделивой осанкой, что сидевший рядом с ним губернатор Курска казался простым городским обывателем. А графу и вправду было чем гордиться — герой Бородинского сражения, не раз отличившийся на поле боя во множестве других сражений и кампаний, да к тому же в гражданских делах бывший далеко не в последних рядах. Шутка ли! Самого наследника воспитывает! Кроме того, его богатства исчислялись десятками тысяч крепостных, огромными земельными владениями и даже несколькими заводами. Насколько я мог знать, наши чувства были взаимны, граф просто души не чаял в своем воспитаннике, то есть во мне.

Стоп. Это не мои ощущения, не мои чувства. Я этого седого деда знать не знаю. Мотнул головой, отгоняя наваждение, но отгородиться от эмоций бывшего хозяина тела не смог. Так, например, губернатор Курска мне почему-то категорически не нравился. На протяжении минут десяти я силился понять, чем же он меня так раздражает, и, кажется, разобрался. Этот невысокий, полноватый господин с бегающими глазками неустанно следил за каждым моим движением, непрерывно находя все новые и новые поводы для лести. Наверно, грохнись я со стула, он и то что-нибудь сказал бы про мою удачливость — так легко пережить столь ужасное падение. Строганов, слушая его, морщился, но молчал. Не похоже на него. Видимо, ждал, когда я сам заткну губернатора. Внезапно меня осенило, что губернатор на самом деле отчаянно чего-то боится. Боится и одновременно испытывает неприязнь к приехавшему цесаревичу. Интересно.

Вскоре я, наевшись и утомившись натянутой атмосферой, встал из-за стола, чтобы отправиться к себе (меня как наследника престола поселили в лучшем доме Курска — в губернаторском). Извольский по-прежнему заливался соловьем, а мой воспитатель уже нервно крутил ус — признак крайнего раздражения.

— А не прогуляться ли нам? Признаться, я вчера вечером был вовсе не в состоянии по достоинству оценить красоты города, столь любезно показываемые мне Петром Александровичем, — вклинился я в паузу, возникшую в момент, когда губернатор переводил дух после очередного потока лести. Восхищался моей истинно царской осанкой. Я мысленно согласился с Сергеем Григорьевичем — действительно достал уже. Даже меня, не говоря уже о Николае.

— Как же, как же так! Еще три перемены блюд! Вы просто режете мне сердце, когда я смотрю, как мало вы едите. Верно, вам нездоровится, хотя наверно еда не столь изысканна? Велите позвать этого негодяя повара?