Подойдя к камину, я поставил клей поближе к огню. Пусть немного нагреется. Не проснутся, когда я залью им его в сапоги. Взгляд скользнул по полу. Кочерга, угли, веревка, сапог. Закончив привязывание кочерги к ноге второго караульного, я снова призадумался. В этом деле главное не переборщить — еще с места не смогут сойти. Какой же тут интерес?

Та-а-ак, связывание веревкой караульных между собой не интересно. А вот если стреножить первого и привязать его ко второму — это уже веселее. Непременно попробую.

Закончив заливать клей в сапоги, я в очередной раз умилился безмятежными лицами спящих. После чего тихо вернулся к себе в кабинет, унося все инструменты с собой. Конечно, предварительно смазав дверную ручку чернилами, ну как же без этого. Усаживаясь в кресло и предвкушая скорое веселье, я чувствовал, конечно, что впал в самое что ни на есть детство, но ничего не мог с собой поделать. Только бы клей схватился, думал я в ту минуту.

— Караул ко мне! — во весь голос крикнул я, выждав задуманные пять минут. — Караул!

За дверью послышался громкий шум. Может, зря я остался в своем кабинете и пропустил такое чудесное пробуждение? — запоздало подумал я с сожалением. Но вот дверь в мой кабинет распахнулась, и тут же в нее упал один и вбежал другой часовой.

— Ко мне! Быстрее же!

Видимо, не слишком проснувшийся первый караульный сломя голову бросился ко мне, длинными прыжками преодолевая разделявшие нас метры. «Черт, похоже я переоценил крепость бечевы, — подумал я и тут же поправился: — хотя скорее просто недооценил тягловую силу этого молодого жеребца в погонах». Трюк с протаскиванием первого караульного по полу пошел псу под хвост. Тонкая веревка лопнула, а здоровый лось, страшный в своем служебном рвении, даже ухом не повел.

Зато кочерга оправдала все мои ожидания. С оглушительным звоном упала она на мраморный пол и на приличной скорости врезалась в распластавшегося на полу соню. Не при детях будет сказано (хотя, как говаривал Задорнов, им это тоже очень интересно), но, судя по сдавленному мычанию, врезалась кочерга в весьма чувствительное интимное место.

— Мне немедленно нужна ваша сабля и сапоги, — обратился я к подбежавшему с выпученными глазами здоровяку. — Ваша тоже, — добавил я, обращаясь к стонавшему на полу второму, — извольте ползти быстрее.

Вскочив с пола, изумленно выпучивший глаза второй, все еще ничего не понимающий караульный снова упал и… не придумал ничего лучше, как действительно попытаться ползти по направлению ко мне.

— Ну же, гвардеец! Император ждет, — требовательно сказал я, глядя прямо в глаза покрасневшему от натуги часовому, пытающемуся вытащить саблю из ножен. Я уже говорил, что это был невероятно здоровый лось? Так вот, ему все же удалось выдрать саблю из ножен. Долбаный, дрянной, долгосохнущий канцелярский клей девятнадцатого века! — Что такое, часовой? У вас сабля приржавела к ножнам?

— Н-нет… — трясущимися губами проговорил тот, уставившись безумными глазами на пожелтевший верх клинка.

— О господи! Да у вас же сабля была запечатана! Вы только посмотрите! Наверное, ваш командир опасался доверить вам столь грозное оружие, как парадная сабля, — добавил я с сарказмом. — Думаю, у него на это были веские причины. Немедленно уберите ее в ножны, пока вы никого ею не поранили, и вообще отойдите от меня на два шага!

Глядя на меня ничего не понимающими, по собачьи преданными глазами, по-рачьи пятившийся крепыш сделал несколько шагов и закономерно споткнулся о ногу ползающего на четвереньках второго караульного.

— Обувь, быстро! — напомнил я двум пытающимся встать телам на полу моего кабинета. Похоже, господа гвардейцы пребывали в полной прострации от происходящих один за другим конфузов. Пунцовые лица сонь, плавно переходящие в малиновый оттенок, выдавали их с головой.

Вволю насладиться их неуклюжими попытками стащить с ног сапоги (ну хоть тут клей нормально взялся!) мне не дали.

— Что случилось, ваше величество? — с ошарашенными глазами влетел в кабинет мой флигель-адъютант Рихтер. Нечесаный, в одних спальных штанах и рубахе, он тем не менее был вооружен двумя револьверами. Я невольно поежился.

— Нападение! — закричал я. — Часовые ранены на всю голову. Врача сюда быстрее. Врача!

Что после этого началось… Какой же я все-таки дебилоид. Поднявшаяся после моих слов суматоха не шла ни в какое сравнение с невинным масштабом моего розыгрыша.

Не успел я договорить, как меня тут же окружила живая стена гвардейцев с карабинами и саблями наголо. Топот десятков ног, лязг оружия, крики и мельтешащие за окном факелы, количество которых росло просто в геометрической прогрессии. Вот в передающиеся за стенами моего кабинета крики «Врача!» как-то незаметно вплелось паническое «Император ранен» и истеричное «Пожар! Горим!». Не прошло и двух минут, как весь дворец был на ногах.

Вбежавший врач обежал глазами кабинет и обратился к спрятавшим меня за свои широкие спины гвардейцам:

— Где император?!

— Не волнуйтесь, Андрей Владимирович, со мной все в порядке. Помощь нужна моим доблестным часовым, — вылезая из-за живой стены, ответил я. — Требуется срочная лоботомия с пересадкой мозга, справитесь? — о боже, что я несу, они же ни бельмеса не понимают. — Господа, прошу вас убрать оружие в ножны, еще пораните кого ненароком. Ничего страшного не произошло, — подняв руки в известном с незапамятных времен жесте мирных намерений, я начал успокаивать сверкающих глазами солдат. — Просто решил немного подшутить над уснувшими караульными.

Чтобы успокоить дворец, потребовалось несравнимо больше времени, сил и нервов, чем на создание моей детской каверзы. Кстати, за время переполоха в нашем курятнике случилась пара переломов и целая куча вывихов и, как я потом узнал из первоисточников, окотилась кошка моей сестры Маши. Но, слава богу, в целом обошлось. Невосполнимых потерь не наблюдалось.

Вывод: немедленно на природу — нужно срочно выбить дурь из головы.

Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Лишь только я поведал своим адъютантам о предстоящей рыбалке, как до того казавшиеся мне лишь глупой выдумкой крики о пожаре воплотились в жизнь. Горело, правда, почти на другом конце города, и не дворец, а портовые склады, но зато полыхали эти самые склады ой как не слабо. Зарево от пожара было видно наверняка за десятки верст, столбы желто-красного пламени вздымались вверх на десятки метров.

Сидящее у меня в одном месте шило, несмотря на ярко и иногда нецензурно выражаемое недовольство родни, не угомонилось. Уже спустя десять минут я находился рядом с объятым пламенем складом, над крышей которого кружились яркие языки пламени. Красные, желтые, оранжевые, они сплетались в диковинном танце, рождая черный, густейший дым, тяжелым покрывалом укутывающий площадь.

А площадь, разделившаяся на две совершенно противоположные половины, бурлила. С одной стороны, цепочка добровольцев, передающих из рук в руки громыхающие и хлюпающие ведра с водой. Пашущие как проклятые, не замечающие ничего вокруг, они старались если не потушить, то хотя бы не дать пожару разрастись и перекинуться на соседние постройки. Руководил процессом мотающийся по площади как наскипидаренный толстый, заросший по самые глаза бородой, мужик в овчине. Отрывисто выкрикивая приказы, он безостановочно крыл матом каких-то нерадивцев и тщетно звал на помощь какого-то Василия.

С другой стороны, являя полную противоположность работающим в поте лица добровольцам, расположилась густая толпа зевак. Богатые и бедные, высокородные и сироты, в шубах или в обносках, все они собрались за одним — за зрелищем. Пожар уравнял их всех. Вот толстая, в бобровой шубе, купчиха судачит, сплевывая сквозь зубы семечки, с укутанной в протертый платок крестьянкой. Седовласый чиновник в форменном мундире неторопливо отвечает на вопросы юноши-газетчика в клетчатом пиджаке с блокнотом в руках. Рядом несколько мужчин среднего возраста азартно бьются об заклад, сколько еще минут простоит объятое огнем здание. Тем, кто стоит ближе всех к огню, приходится неудобно задирать головы вверх, чтобы видеть, как огонь пожирает старое дерево ветхих складов. На лица им сыплется пепел, кожу кусают и жалят искры. Но никто не уходит. Еще бы, пропустить такое зрелище!