— По словам подруги, они поспорили. Поэтому она разозлилась и ушла. И скоро последовал стук в дверь, в точности так, как делала ее подруга. Заявившись ко мне, Шандонне тоже изображал полицейского...

— Продемонстрируйте. — Бергер выжидающе на меня смотрит.

Стучу по консоли между передними сиденьями. Три раза, громко.

— А она всегда стучала? Звонком не пользовалась?

— Вы достаточно общаетесь с полицейскими: они редко когда пользуются звонком. Наша братия привыкла работать в кварталах, где о такой вещи, как звонок, знают лишь понаслышке.

— Интересно, что Андерсон не вернулась, — замечает Бергер. — А если бы она пришла? Как думаете, Жан-Батист каким-то образом просек, что посетительница не вернется?

— Меня это тоже здорово занимает.

— Может, он просто уловил нечто в ее поведении? Или настолько потерял контроль над собой, что забыл про осторожность? — размышляет Бергер. — Желание оказалось сильнее опасений, что его застанут.

— Вероятно, он заметил одну важную деталь, — говорю я. — У Андерсон не было ключа от дома Брэй. Та неизменно открывала сама.

— Верно, но когда на следующее утро приятельница вернулась и обнаружила убитую, дверь была не заперта, не так ли?

— Только это не значит, что, проникнув в дом, он не заперся. Ведь в случае с Ким Льонг, с которой наш приятель расправился в дежурном магазине, он догадался вывесить табличку «Закрыто» и запереть дверь.

— Однако наверняка сказать невозможно, был ли закрыт дом, когда он убивал Брэй, — повторяет Бергер.

— Да, наверняка не скажешь.

— И вполне возможно, Шандонне не заперся, — копает она. — Не исключено, что сразу, как он к ней ворвался, началась погоня. И вот он глумится в спальне над несчастной, а дверь все это время открыта.

— Значит, он вышел из себя и сильно рисковал.

— Хм, мне бы не хотелось слишком напирать на то, что он якобы был не в себе. — Кажется, что собеседница рассуждает сама с собой.

— Не в себе еще не значит невменяемый, — напоминаю я. — Каждый, кто совершает убийство, выходит из себя.

— Браво, браво, — кивает она. — Итак, хозяйка открыла, на крыльце темно, и он выскочил из мрака.

— Та же схема и с доктором Ствон из Парижа. Там тоже убивали женщин, один и тот же почерк, а в ряде случаев преступник оставлял на месте записки.

— Тут и всплыло Le Loup-garou, — вставляет Бергер.

— И еще он написал это на ящике в грузовом контейнере, где обнаружили тело его брата, Томаса. Да, — говорю я, — когда Жан-Батист начал убивать в Париже, то так и подписывался: «Оборотень». Однажды ночью он объявляется у двери доктора Ствон, не подозревая, что ее муж, работающий шеф-поваром в ночную смену, приболел и в тот день неожиданно остался дома, слава Богу. Женщина открывает, и тут Шандонне слышит, как из соседней комнаты зовет муж, и потому убегает.

— Она сумела его рассмотреть?

Припоминаю, что рассказывала мне доктор Ствон.

— Было темно. У нее сложилось впечатление, что одет он хорошо, в длинном темном пальто, с шарфом, руки держал в карманах. И говорил грамотно, как приличный человек. Сослался на то, что у него сломалась машина и ему надо позвонить.

— Еще ваша коллега что-нибудь запомнила?

— От него пахло. Сильный мускусный запах, как будто псиной разило.

Услышав это, Бергер издает чудной звук. Я уже потихоньку овладеваю языком ее тонких манер: при упоминании какой-то особенно дикой или отвратительной подробности она втягивает в себя щеки и издает тихий скрежещущий писк, будто птичка.

— Значит, сначала он пришел за главным парижским судмедэкспертом, а теперь ему понадобился здешний. Вы, — добавляет она для пущей ясности. — Зачем? — Развернулась вполоборота на сиденье и, опустив локоть на руль, смотрит на меня.

— Зачем? — удивляюсь я, словно на этот вопрос не могу дать ответа и о таком она вообще не должна бы спрашивать. — Кто бы мне объяснил? — Чувствую, на меня снова находит злоба.

— Умысел, — отвечает она. — Невменяемые преступники не планируют с такого рода тщательностью. Выбрать главного судмедэксперта в Париже, а теперь и здесь. Обе женщины. Обе вскрывали его жертв и, следовательно, неким извращенным образом вступили с ним в близость. Может, даже большую, чем у любовников, потому что вы, в некотором смысле, наблюдали. Вы видели, где он бил и кусал. Ваши руки касались того же тела. В каком-то смысле вы знали, как он занимается любовью, поскольку Жан-Батист Шандонне представляет себе любовь с женщиной именно так.

— Омерзительная мысль!.. — Ее психологическая интерпретация лично для меня глубоко противна.

— Схема. План. Никакого допуска на случайность. Нам очень важно понять его схему, Кей. Причем без антипатий и личной неприязни. — Она выжидающе молчит. — Вам придется взглянуть на Жан-Батиста беспристрастно. Ненависть теперь — непозволительная роскошь.

— Знаете, сложно не испытывать отрицательных эмоций к такому, как он.

— Просто когда мы искренне кого-то не приемлем или ненавидим, трудно перевести все внимание на него, как если бы он действительно заслуживал интереса. Сейчас наш долг — рассмотреть Шандонне под лупой. Мне очень нужно, чтобы для вас он на какое-то время стал самым важным человеком в жизни.

Согласиться с ней я не могу. Знаю, она говорит правду, притом очень важную, но внутри что-то противится.

— Я привыкла, что мой исходный пункт — жертва, а не тот мерзавец, который превратил ее в труп, — объясняю собеседнице.

— И ни с чем подобным, кстати говоря, вам еще не приходилось иметь дело, — добавляет она. — А еще на вас никогда не лежало подозрение в убийстве. Я могу решить некоторые ваши проблемы, однако сначала мне требуется ваше содействие кое в чем другом. Помогите проникнуть в ум Шандонне, в его суть. Мне надо, чтобы вы перестали ненавидеть этого человека.

Безмолвствую. Не хочу отдавать негодяю больше, чем он уже забрал. От бессильной злости к глазам подступают слезы.

— Как вы мне поможете? — спрашиваю Бергер. — Ваша юрисдикция не распространяется на Ричмонд, и вы не занимаетесь убийством Дианы Брэй. Мы способны подключить ее к ходатайству Мулинекс, и его будут разбирать в связке с насильственной смертью Сьюзан Плесс, но когда дело дойдет до комиссии по специальным расследованиям, всю кашу мне придется расхлебывать в одиночку. Особенно если учесть, что некоторые жизни не пожалеют, лишь бы обставить все так, будто именно я убила Брэй. Будто у меня не все дома.

Делаю глубокий вдох. Сердце бешено колотится в груди.

— Способ вернуть ваше честное имя и ключ к разгадке моей проблемы заключены в одном, — отвечает она. — Сьюзан Плесс. Вы ни с какой стороны не имеете отношения к ее смерти. Как вы могли подменить улики, фигурировавшие в ее деле?

Бергер ждет ответа, если у меня таковой имеется. Я от одной этой мысли лишаюсь дара речи. Ну разумеется, я никоим образом не связана со смертью телеведущей.

— Меня интересует вот что, — продолжает нью-йоркский спец. — Если ДНК, проходящая по делу Сьюзан, совпадет с тем, что вы имеете здесь, и не исключено, что с парижскими образцами, будет ли это означать, что во всех случаях убийца — один и тот же человек?

— Полагаю, у присяжных не возникнет серьезных оснований в этом сомневаться. Все, что им требуется, — вероятная причина, — отвечаю я, выступая в роли «адвоката дьявола» в своей собственной проблеме. — Молоток с кровью Брэй найден в моем доме — раз. Чек из магазина скобяных товаров, подтверждающий покупку, — два. И к тому же инструмент, который я на самом деле приобрела, бесследно исчез. Вам не кажется, это все равно что держать в руках «дымящийся» пистолет? Как ловко все сходится.

Она кладет мне на плечо руку.

— Ответьте на один вопрос, — просит Бергер. — Вы убивали эту женщину?

— Нет, никого я не убивала.

— Хорошо. Просто я не могу себе этого позволить, — произносит прокурор. — Вы мне нужны. Вы им нужны. — Она переводит взгляд на холодный пустой дом перед нашим автомобилем, подразумевая и других жертв Шандонне, тех, кто не выжил. — Ну хорошо. — Бергер возвращается к причине нашего визита — к Диане Брэй. — Вот он входит в ее дверь. Здесь нет следов борьбы, убийца не нападает, пока они не дошли до дальней части дома, где находится спальня. Очевидно, жертва не пыталась бежать или как-то защищаться. Почему она не воспользовалась оружием? Она же работает в полиции. Где ее пистолет?