— Ты заводишься из-за проблем Люси, а над тобой самой горища зависла. Больше Монблана.

Внимание переключается на вид из окна. У кормушки для птиц усердно суетится голубая сойка — перья взъерошены, роняет в снег семечки, и те свинцовыми пулями устилают белоснежную гладь. Бледные пальцы солнечного света робко касаются затянутого облаками утра. Я нервно кручу кофейную чашечку, выписывая на скатерти маленькие круги. Локоть отзывается редкой глухой пульсацией, мы едим. Каковы бы ни были мои проблемы, я отказываюсь их обсуждать, словно если я расскажу о них вслух, они сами собой оживут. Можно подумать, сейчас их нет... Сидим молча. О тарелки бряцает столовое серебро, за окном густо валит снег, запорошив мерзлые кусты и деревья и туманом зависнув над рекой.

Я ухожу к себе в комнату и долго отпариваюсь в горячей ванне, свесив забинтованный локоть за борт «стального судна». С трудом одеваюсь, понимая, что одной рукой завязывать шнурки мне уже не научиться. Вдруг кто-то звонит в дверь. Несколько секунд спустя ко мне стучится Анна и спрашивает, в состоянии ли я принимать гостей.

Тяжелым грозовым фронтом наползают тревожные мысли: я не жду посетителей.

— Кто там? — выкрикиваю из ванны.

— Буфорд Райтер, — отвечает она.

Прокурора нашего округа за глаза как только не называют: Хуба-буба (пустомеля), Буфер-шухер (изрядно труслив), Загребуфер (нечист на руку). Он неизменно вежлив, неизменно учтив. Райтер — истинный виргинский джентльмен, вышколенный в Каролине, лошадиной стране своего детства. Его никто не любит, хотя никто и не пылает к нему ненавистью. Его не боятся, но и не уважают. Райтер — человек без огня. Не припомню, чтобы он когда-нибудь проявлял яркие эмоции, с каким бы страшным, душераздирающим преступлением ни приходилось иметь дело. Что еще хуже — он прячет голову в песок, как только дело доходит до моей специальности, стараясь переключить всеобщее внимание на пункты закона, вместо того чтобы сосредоточиться на плодах его нарушения, на пугающем человеческом безобразии.

Райтер брезгливо избегает морга и в результате не настолько сведущ в судебно-медицинской экспертизе, как следовало бы человеку на его должности. По правде говоря, он — единственный многоопытный прокурор из всех, кого я знаю, который не прочь обойтись без судмедэксперта в зале заседаний. Пусть за специалиста говорят бумаги. А это пародия на правосудие, преступное пренебрежение обязанностями. Если на процессе нет патологоанатома, вскрывавшего тело и, в некотором смысле, говорящего от имени жертвы, тогда присяжные не смогут понять, через что прошел человек, когда его предавали смерти. Клинические слова протоколов не возбудят в умах всего ужаса и страданий жертвы, и по этой причине защита так любит прибегать к зачитыванию отчета о вскрытии.

— Буфорд? Как дела? — протягиваю руку, и Райтер, бросив взгляд на мой гипс и перевязь, замечает развязанные шнурки и выпущенные полы рубашки. Как правило, он видит меня обычно при костюме и в подобающем моему профессиональному статусу окружении, так что на лице его появляется некое выражение. По идее оно должно показывать благовоспитанное сострадание и сочувствие существа высшего, вкупе со смиренной заботой Божьего избранника, коему предписано направлять нас, недостойных, на пути праведном. Такой типаж чрезвычайно распространен среди первых фамилий Виргинии, привилегированных, ушлых людей, до совершенства доведших умение скрывать свое высокомерное отношение к окружающим под маской тяжкого бремени. Якобы быть элитой — само по себе нелегкий труд.

— Надо спросить, как у вас? — отвечает он, устраиваясь в уютной овальной гостиной со сводчатым потолком и видом на реку.

— Не знаю, Буфорд, как ответить. — Я предпочитаю кресло-качалку. — Когда меня об этом спрашивают, у меня мозг перезагружается. — Похоже, Анна развела огонь и поспешила убраться восвояси; меня не покидает нелегкое чувство, что ее отсутствие — нечто большее, чем просто нежелание проявлять назойливость.

— Не представляю, как вы работаете после всего, что произошло. — Райтер говорит с приторной виргинской протяжностью. — Мне очень неловко вот так вклиниваться, Кей... Увы, дело в том, что произошло нечто непредвиденное... А здесь уютно, правда? — Он осматривается. — Она сама этот дом строила или поселилась в готовом?

Не знаю, да мне и безразлично.

— А вы, как я погляжу, довольно близкие подруги, — добавляет гость.

Не пойму, то ли он сказал это для красного словца, то ли выуживает информацию.

— Анна преданный и надежный товарищ.

— Она о вас прекрасного мнения. Собственно говоря, к чему я и клоню, — продолжает он. — По-моему, вы сейчас в отличных руках.

Мне донельзя противно, что Райтер считает, будто я в чьих-то руках, как пациент на койке, о чем я ему не преминула сказать.

— Ах, ну да. — Он тем временем рассматривает холсты, развешанные на бледно-розовых стенах, художественное стекло, скульптуры и мебель. — Тогда, надо думать, вы никогда не вступали в профессиональные отношения?

— В прямом смысле нет, — раздражаюсь я. — Сеансов я не брала.

— Она никогда не выписывала рецептов? — вкрадчиво продолжает он.

— Что-то не припомню.

— Надо же, Рождество на носу. Невероятно. — Райтер вздыхает, отвлекшись было на реку, а затем возвращает все свое внимание ко мне.

Как в таких случаях выражается Люси, он похож на шута в своих зеленых шерстяных штанах на пуговицах а-ля баварский бюргер, заправленных в резиновые, подбитые овчиной боты на толстой подошве. Кофта из шотландки застегнута на пуговицы по самый подбородок. Из его облика складывается впечатление, что джентльмен еще не решил, что ему сегодня делать: то ли заняться альпинизмом в Альпах, то ли в гольф сыграть на шотландском лужочке.

— Итак, — говорит он, — пожалуй, настала пора поведать, что меня сюда привело. Пару часов назад позвонил Марино. В деле Шандонне возникло непредвиденное развитие обстоятельств.

Меня словно ножом пырнули. Какое предательство, ведь мне Марино и словом не обмолвился! Даже не потрудился узнать, как я сегодня себя чувствую.

— Попытаюсь изложить все наилучшим образом. — Райтер кладет ногу на ногу и кротко опускает руки на колено. В свете лампы сверкнули два кольца: обручальное и кольцо выпускника Виргинского университета. — Кей, я уверен, вы знаете, что известия о происшествии в вашем доме и последующем аресте Шандонне распространяются в СМИ с бешеной скоростью. Заметьте, с бешеной. Наверняка вы следите за выпусками новостей и сумеете оценить всю значимость того, что я намерен сейчас изложить.

Страх — занимательное чувство. Я не устаю его изучать и часто привожу в пример ситуацию, когда вы резко перед кем-то вырулили и тут же притормозили — так работает страх. Панический ужас мгновенно сменяется гневом, человек, которого вы подрезали, жмет на клаксон, делает непристойные жесты или, в наши дни, палит из пистолета. Я полностью, без запинки преодолела этот путь: острый приступ страха сменился яростью.

— За выпусками новостей я намеренно не слежу и уж точно не собираюсь оценивать всю их значимость, — отвечаю я. — Я не ценю беспардонных покушений на свою частную жизнь.

— Убийства Ким Льонг и Дианы Брэй привлекли широкое внимание общественности, но покушение на вас — нечто беспримерное, — продолжает Райтер. — Надо полагать, вы не читали утреннюю «Вашингтон пост»?

Молча гляжу на него, закипая от негодования.

— На первой полосе — Шандонне на каталке завозят в машину «Скорой помощи», из-под простыни торчат волосатые плечи, как у длинношерстной собаки. Разумеется, лицо перебинтовано, и все равно можно вообразить, насколько это гротескное зрелище. Бульварная пресса тоже внакладе не осталась. Вы бы видели заголовки! «Оборотень в Ричмонде», «Красавица и Чудовище» и остальное в том же духе. — В его тоне сквозит такое презрение, будто чувства вообще вещь непристойная, и у меня волей-неволей перед глазами возникает картина, как он занимается любовью с женой. Представляю: прокурор сношается в носках. Секс он скорее всего считает грязным действом, первобытным судьей от биологии, который берет верх над его высшим "я". У нас ходят слухи, будто в туалете он принципиально не пользуется писсуаром или унитазом в присутствии посторонних. Мытье рук для него превратилось в настоятельную необходимость. Все это крутится у меня в мозгу, по мере того как он сидит, такой правильный, и пересказывает отрывки из публичного разоблачения, которое мне учинил Шандонне. Уши вянут.