— Думаю, уж не рассчитывают ли федералы, что Шандонне сорвется и выложит все о своем семейном картеле? Ладно, вы пошли на уговор, — размышляю я вслух. — А потом что?

— Определенный расчет, — серьезно отвечает Митчелл.

— Так вот в чем дело. — Теперь все понятно. — Ему пообещают, что смертной казни не будет.

— Моргентхау известен своей мягкостью в отношении смертных приговоров, — говорит он. — А вот я — нет. Воробей стреляный, всякое бывало.

Губернатор только что намекнул на цель идущих переговоров. Федералы обрабатывают Шандонне. В обмен тот отправляется в Нью-Йорк, где его на смертную казнь точно не осудят. В любом случае губернатор Митчелл остается чистеньким, и камень с плеч. Теперь это не наша проблема. И, в случае чего, он международного скандала не инициировал, на эвтаназию Шандонне не посылал.

— Какая жалость, — подвожу итог я. — Я, конечно, не большая сторонница смертной казни, Майк, поймите меня правильно. Просто печально, что снова в дело замешана политика. Я только что несколько часов подряд слушала вранье Шандонне. Он никогда и никого не подпустит к своей семье. Поверьте. Более того, если он попадет в психиатрическую клинику, то найдет способ как-нибудь выбраться на свободу как пить дать. И снова начнет убивать. Так что, с одной стороны, конечно, хорошо, что процесс поведет человек, знающий свое дело, а не наш Райтер. Трус он. А с другой — так не хочется упускать эту птаху.

Митчелл наклоняется вперед и кладет руки на колени, готовый подняться — а значит, наш разговор подошел к концу.

— Спасибо, что заскочили, Кей, — говорит он. Выдерживает мой взгляд. Это его способ дать понять, что дальнейшие расспросы неуместны.

Аарон провожает меня вниз по лестнице и с легкой улыбкой открывает переднюю дверь. Миную ворота, и охранник машет рукой на прощание. Проезжаю по Капитолийской площади, и меня охватывают покой, умиротворенность и чувство выполненного долга, когда в зеркале заднего обзора исчезает дом губернатора. Я что-то потеряла, перешагнула порог, за которым осталась прошлая жизнь, и прониклась некоторой подозрительностью к человеку, которым много лет восхищалась. Нет, Митчелл не замарал своих рук нечестным поступком, однако то, что он не был со мной до конца откровенен, точно. Он, непосредственно он виновен в том, что Шандонне вышел из-под нашей юрисдикции, и причина тому — политика, а не жажда справедливости. Даже не сомневаюсь. Майк Митчелл больше не прокурор. Он губернатор. Чему тут удивляться? К этому все и шло.

Как недружелюбно в центре, все такое чужое. Еду по Восьмой, чтобы выбраться на скоростную трассу. Рассматриваю лица проезжающих мимо: все они где-то витают, отстранены от момента. Люди держатся за руль, смотрят в зеркало, тянутся к чему-то на сиденье, теребят магнитолу, болтают по телефону или с пассажирами. Никто не замечает, что за ними наблюдает посторонний человек. Мне отлично все видно, даже легко разобрать, кто хорош собой, а кто — нет, у кого оспочки на лице, а у кого крепкие здоровые зубы. Мне вдруг приходит в голову, что между убийцей и жертвой имеется по меньшей мере одно очень важное различие: убийца всегда настороже. Он живет в текущем моменте и замечает все: обстановку, каждую деталь и мелочь, чтобы обезопаситься от досадного промаха или не упустить располагающих обстоятельств. Хищники наблюдают за незнакомыми людьми. Цепким взглядом выхватывают лицо из толпы и решают, пойти ли за ним до дома. Я все думаю, почему, по каким признакам выбрали именно тех двух парней, моих последних «клиентов». Хочется раскусить породу существа, с которым мы имеем дело. Интересно, зачем на самом деле губернатору понадобилось со мной встретиться и почему они с первой леди интересовались делом об убийстве в округе Джеймс-Сити. Что-то тут нечисто. Все далеко не так просто, как кажется на первый взгляд.

Набираю свой домашний номер и прослушиваю сообщения. Семь штук, из них три от Люси (она так и не сказала, почему звонит, но пыталась меня разыскать). Набираю ее сотовый. Племяшка берет трубку, и я чувствую явное напряжение в голосе. Похоже, она не одна.

— У тебя все в порядке? — спрашиваю ее.

Молчит в нерешительности.

— Тетя Кей, можно мы к тебе заскочим с Тиун?

— Макговерн сейчас в Ричмонде? — спрашиваю удивленно.

— Мы минут через пятнадцать можем подъехать к Анне, — говорит Люси.

Какой бешеный напор. Что-то не так, а что именно — не пойму. Очень важная правда ждет, когда я ее замечу.

Сзади сигналит машина; я не увидела, что сигнал светофора уже сменился зеленым. Сердце екнуло, меня так и тряхнуло от неожиданности. Ущербная луна укутана облаками, река Джеймс раскинулась черной долиной под мостом Гугенотов. Я еду в южную часть города, припарковываюсь у дома Анны возле «субурбана» Люси, и тут же открывается дверь. Похоже, Люси с Макговерн только что приехали. Они с хозяйкой стоят в холле под сверкающей хрустальной люстрой. Мы с Тиун встречаемся взглядами, и она улыбается, пытаясь меня подбодрить: мол, все образуется. Старая знакомая коротко подстриглась, хотя все такая же красавица, по-мальчишески стройная в своих черных ле-гинсах и длинной кожаной куртке. Мы обнимаемся, и я в который раз понимаю, что пусть человек она жесткий и занимает высокий пост, она не лишена мягкости и радушия. Хорошо все-таки с ней встретиться. Я очень рада.

— Входите, входите, — приглашает Анна. — Уже почти сочельник. Разве не замечательно! — Впрочем, выражение ее лица как нельзя меньше соответствует столь радостному восклицанию: под глазами синяки от беспокойства и усталости. Заметив, с каким напряжением я ее рассматриваю, хозяйка дома пытается улыбнуться. Вчетвером мы направляемся в кухню, как по команде. Анна расспрашивает, что будем пить и есть. Никто не проголодался? Люси с Макговерн собирались переночевать? На сочельник жить в гостинице — преступление. И в том же духе. Она дрожащими руками вынимает из шкафчика бутылки, выставляя их в ряд: виски, ликеры. Все вокруг изобилует знаками. Настолько, что я уже не различаю, кто что говорит. И тут с быстротой молнии в мозгу проносится понимание! Ах вот оно что! Догадка внедряется в ум толчками, потоком, как скотч, который наливает мне Анна.

Я сказала Бергер, что не держу на душе ничего потаенного. Я имела в виду, что все держу при себе: не рассказываю направо и налево такого, что могло бы хоть как-то быть использовано против меня. Только вот одно беспокоит: я в последнее время много беседовала с Анной. Мы часами исследовали потаенные уголки моей души. Я поверяла ей такие события из своей жизни, о которых, может, и сама не догадывалась. За сеансы денег с меня она не брала, а значит, врачебная тайна на меня не распространяется. Возможно, Рокки Каджиано сподобится вызвать Анну в суд. Теперь, когда я на нее смотрю, все больше понимаю: именно это и произошло. Принимаю из ее рук стопку со скотчем, и наши взгляды встречаются.

— Что-то стряслось, — догадываюсь я.

Она отводит глаза, а я мысленно проигрываю вероятный сценарий событий. Бергер признает повестку недействительной. Глупость какая-то, это же нелепо. Каджиано пытается меня запугать, хочет кровь пососать. Только ничего у него не выйдет. К черту. Прикидываю расклад, принимаю решение — да, вот так запросто, я же настоящая профи в отрицании очевидного (уж если что угрожает напрямую моему внутреннему равновесию, благосостоянию, чувствам, то я сразу голову в песок прячу).

— Выкладывай, Анна, — начинаю я.

В кухне повисает тишина. Люси с Макговерн умолкли. Ко мне подходит Люси, обнимает за плечи.

— Мы тебя в беде не оставим, — говорит.

— А то. — Макговерн поднимает вверх большие пальцы: «Не вешай нос».

Еще больше разбудив во мне дурные предчувствия попытками успокоить, подруги удалились в гостиную. Тут Анна поднимает взгляд, и впервые в жизни я вижу: в глазах нашей стоической австрийки блеснули слезы.

— Я совершила очень нехороший поступок, Кей.

Прочищает горло и негнущимися пальцами бросает в бокал лед из морозилки. Скользкий кубик падает на пол и исчезает за ведром для мусора.