Мебель и стены запачканы темным сажистым порошком для дактилоскопии, яркий персидский ковер отогнули, обнажив старинный французский дуб. Лампу, которая была у меня прикручена к ребру столешницы, сняли, и теперь она бесхозно валяется на полу. От подушек, которые раньше лежали на разборной софе, остались одни лишь вмятины, в воздухе висит слабый запах формалина, жирный и едкий. Из большой комнаты заметно, что происходит в столовой; моему взгляду открылся вид на оклеенный желтой полицейской лентой пакет из темной бумаги, с датой, подписью и маркировкой: «Скарпетта, одежда». В нем лежат мои слаксы, свитер, носки, ботинки, бюстгальтер и трусики — все то, в чем я вчера вечером попала в больницу. И вот этот пакет, улики, фонарики, рабочее полицейское оборудование разложены на моем любимом обеденном столе, будто бы так и нужно. Копы повесили на стулья верхнюю одежду, повсюду отпечатки грязной обуви. Во рту пересохло, от злости руки опускаются.

— Эй, Марино! — рявкнул какой-то тип. — Тебя там Райтер обыскался.

Буфорд Райтер — генеральный прокурор Виргинии. Верчу головой, ищу Джея. Его нигде не видно.

— Пусть займет очередь и ждет. — Марино возвращается к своему привычному жаргону и раскуривает сигарету. Я открываю входную дверь, и в дом врывается ледяной вихрь, жжет щеки, щиплет глаза.

— Ты мой чемоданчик с инструментом захватил? — спрашиваю капитана.

— Уже в грузовичке, — говорит он снисходительным тоном мужа, которого жена послала сгонять за сумочкой.

— А Райтер зачем звонил? — интересуюсь я.

— Извращенцы, все бы им чужое белье поворошить, — бормочет он.

Марино припарковал свою махину на улице перед самым домом, две толстенные шины зажевали глубокие борозды на заснеженно-грязном от ног и колес газоне. Мы с Буфордом Райтером много лет вместе проработали, раскололи не одно преступление, и меня несколько задело, что он не спросил сам, можно ли приехать осмотреть дом. Не удосужился позвонить и хотя бы поинтересоваться моим самочувствием.

— Знаешь, народ так просто и тянет посмотреть твое жилище, — говорит Марино. — Вот и придумывают разные предлоги, чтобы к тебе заглянуть: один то хочет проверить, другой — это.

В туфли просачивается снежная жижа; осторожно выбирая дорогу, иду по дорожке к воротам.

— Ты не представляешь, как часто меня расспрашивают про твою крепость. Можно подумать, ты не патологоанатом, а леди Ди. А Райтеру обязательно надо во все нос сунуть! Этот проходимец всех тут замучил своей любознательностью.

Вдруг прямо перед носом вспыхнула целая череда ярких белых вспышек, и я опять чуть не поскользнулась. Выругалась вслух. Каким-то образом, в обход охраны на воротах, сюда пробрались фотографы. Вот уже трое торопятся ко мне, щелкая камерами, а я все никак не могу забраться в высокий салон мариновского пикапа, ведь действовать-то приходится одной рукой, тут уж не до проворства.

— Эй ты! — заорал мой спутник на ближайшую из нарушительниц частных владений. — Вот поганка! — Марино бросается вперед, чтобы загородить рукой объектив фотоаппарата, как вдруг журналистка тяжело плюхается на скользкий тротуар и неудачно роняет камеру.

— Гад! — орет она. — Урод недоделанный!

— Садись в машину! Быстро! — кричит мне Марино.

— Недоумок!

Сердце бешено заколотилось, готово вырваться из груди.

— Я на тебя в суд подам, ты у меня за это ответишь, придурок!

Опять вспышки, а я зажала дверью пальто, приходится его высвобождать. Марино бросает мои сумки на заднее сиденье, прыгает за руль, двигатель с ревом оживает. Фотограф, с которой у нас произошла стычка, пытается подняться на ноги, и мне приходит в голову, что неплохо бы поинтересоваться — вдруг пострадала?

— Надо посмотреть, как она, цела? — говорю я, выглядывая из бокового окна.

— Какое там! Забудь. — Пикап, вильнув, выходит на улицу и набирает ход.

— И кто это такие? — По жилам струится живой адреналин, перед глазами плывут синие круги.

— Поганцы, вот кто. — Марино хватает рацию. — Девятый, — объявляет он в эфире.

— Девятый, — слышится ответ диспетчера.

— Я не хочу, чтобы меня фотографировали, и мой дом... — повышаю голос. Я до последней клеточки возмущена несправедливостью происходящего.

— Говорит десять пять. Три двадцать, ответьте, попросите, пусть соединится по мобильному. — Марино прижимает к губам микрофон. Три двадцать тут же перезванивает: как большой жук, завибрировал телефон. Полицейский откидывает крышку и сообщает: — СМИ каким-то образом проникли на охраняемую территорию. Фотографы. Думаю, они припарковались где-то в Виндзор-фармс, прошлись пешком и перелезли через забор, там за охранным пунктом открытая травянистая зона. Направь кого-нибудь на предмет незаконной парковки, пусть отбуксируют. А будут еще шляться по частной собственности Скарпетты — арестовать. — Окончил разговор, захлопнул крышку телефона, будто он не Марино, а капитан Джеймс Кирк, который только что отдал приказ атаковать команде звездолета «Энтерпрайз».

Притормаживаем у поста охраны, и навстречу выходит Джо. Джо — престарелый охранник, добродушный и обходительный человек. Единственное «но»: если речь пойдет о ситуации более серьезной, чем набег любопытствующих, я не стану полагаться ни на него, ни на его бравых напарников. Ничего удивительного, что на нашу территорию проник Шандонне, а теперь еще и репортеры. На дряблом морщинистом лице Джо изобразилось беспокойство, когда он увидел меня в незнакомом пикапе.

— Слушай, отец, — неприветливо обращается Марино, высунувшись в окно, — как сюда фотографы проникли?

— Что? — Джо немедленно занял оборонительную позицию, сузил глаза, пристально осматривая вылизанную пустую улицу, залитую желтым светом натриевых фонарей на высоких столбах.

— Они у дома доктора. По меньшей мере трое.

— Здесь они не проходили, — объявляет Джо. Ныряет к себе в будку и хватает телефонную трубку.

Мы отъезжаем.

— А больше тут ничего и не предпримешь, док, — говорит Марино. — Можешь с таким же успехом нырнуть головой в песок, теперь везде твои фотографии будут, и такой погани понапишут...

За окном мелькают очаровательные дома в георгианском стиле, украшенные к празднествам.

— Хреново дело, еще и за страховку накрутят, — вещает капитан прописные истины, которые меня именно сейчас совершенно не интересуют. — Твой милый домик увидят все на солнечной стороне земного шара и точно прознают, где ты живешь. Но самое страшное — другие извращенцы будут плодиться как грибы после дождя, и это меня волнует куда больше. Начнут представлять тебя жертвой и заводиться на этом. Знаешь ведь, кругом полно гнилья: специально выискивают, где будет очередное разбирательство по изнасилованию, и сидят, слушают.

Автомобиль мягко притормаживает на пересечении Кентербери-роуд и Уэст-Кери-стрит, и к нам разворачивается темный седан-малолитражка, заливая салон фарами и замедляя ход. Из окна выглядывает узкое безжизненное лицо Буфорда Райтера. Водители опускают стекла.

— Уезжаете?.. — начинает было Райтер и осекается, к своему изумлению, заметив меня в кабине пикапа. Да, мою физиономию он здесь увидеть не ожидал. — Сочувствую, что у вас такие неприятности. — Престранная фраза адресована мне. Как будто то, что сейчас творится, — неприятность, не более.

— Ага, сваливаем. — Марино посасывает сигарету, вовсе не собираясь приходить мне на выручку. Он уже сказал, что думает про Райтера и его участие. Прокурору необязательно появляться в моем доме, а если действительно приспичило лично на все поглазеть, так достаточно времени было, пока меня в больнице держали.

Райтер потуже кутается в пальто, свет уличных фонарей отражается в стеклах его очков. С кивком он обращается ко мне:

— Будьте осторожнее. Рад, что обошлось, — решил, видно, признать, что у меня действительно так называемые неприятности. — Нам всем нелегко. — Тут его явно посетила какая-то мысль, но высказывать он ее не стал. Что бы там у него на языке ни крутилось, это было не для посторонних ушей. — Мы еще поговорим, — обещает он Марино.