Мы с Бергер обосновались в конференц-зале; хотя время еще детское, Марино нас уже покинул. По двум причинам: на пейджер пришло сообщение о предполагаемом опознании трупа, найденного на улице в Мосби-Корт, и Бергер дала понять, что капитану можно не возвращаться — мол, у нас с ней конфиденциальный разговор. Скорее всего полицейский попросту ее доконал; впрочем, я эту женщину не виню. Марино откровенно дал понять, что его в высшей степени не устраивает, как она беседовала с Шандонне, и главное, что она вообще стала с ним разговаривать. Причиной тому отчасти зависть. На планете Земля, пожалуй, не найдется ни одного следователя, который не горел бы желанием лично допросить этого отъявленного, извращенного убийцу. Просто так вышло, что выбор Чудовища пал на Красавицу, и Марино кипятится.

Вот Бергер перед камерой напоминает Шандонне, что он осведомлен о своих правах и дал согласие на дальнейший разговор, а я вдруг испытываю странное чувство осознания. Я — маленькая мушка, которая барахтается в паутине зла, окутывающей земной шар подобно параллелям и меридианам. Попытка меня убить стала для Шандонне лишь случайным эпизодом на пути к его глобальной задумке. Я была развлечением. И если он просчитал, что я буду смотреть запись его интервью, то опять же просто развлекался. Мне вдруг стало ясно: если бы дельце со мной выгорело, сейчас его интересовала бы другая потенциальная жертва, а я осталась бы в памяти не более чем кратким кровавым приключением, пережитой ночной поллюцией в рутине ненавистной жизни.

— Инспектор принес вам попить и поесть, сэр, верно? — Бергер спрашивает Шандонне.

— Да.

— Что именно вы ели?

— Гамбургер и пепси.

— И жареный картофель?

— Mais oui [20]. Картошку. — Похоже, беседа его забавляет.

— Итак, вам предоставили все, что нужно? — очередной вопрос.

— Да.

— Врач снял бинты и подобрал вам специальные очки. Вам удобно?

— Немного побаливает.

— Вам что-нибудь дали для снятия боли?

— Да, похоже на то. Две таблетки.

— И ничего больше? Никаких препаратов, которые могли бы затруднить мыслительный процесс?

— Нет, только это. — Глаза в черных очках устремлены на нее.

— Никто не принуждает вас со мной разговаривать, никто не давал вам никаких обещаний, верно? — Вижу из-за ее плеча, как она переворачивает страницу блокнота.

— Да.

— Сэр, не вынуждала ли я вас дать показания угрозой или обещаниями?

И в том же ключе: Бергер прорабатывает свидетеля по своему списку. Она делает все возможное, чтобы впоследствии, на суде, Шандонне не выставил ситуацию в таком свете, будто на допросе его запугивали, шантажировали или каким-либо образом ущемляли в правах. Он сидит в кресле прямо, сложив перед собой руки одна на другую, так что кажется, будто на столе перед ним лежит мохнатый комок; из коротких рукавов больничной робы свисают спутанные лохмы грязного кукурузного цвета. Вообще вся его анатомия — сплошная ненормальность. Сразу приходит на ум, как пустоголовые игривые парнишки из старых фильмов закапывают друг друга в песок, а потом рисуют глаза на макушке и раскладывают волосы наподобие бороды, или надевают солнцезащитные очки на затылок, или, согнувшись в три погибели, напяливают на колени ботинки и выхаживают будто карлики. Люди ради забавы изображают из себя уродливые карикатуры — так они понимают юмор. Только Шандонне отнюдь не смешон. И жалости не пробуждает. Чувствую, как где-то в глубине, под ровной гладью моей стоической физиономии мутит воду огромная акула — хищница-злоба.

— Давайте вернемся к тому вечеру, когда вы, по вашим словам, познакомились со Сьюзан Плесс, — говорит Бергер на видеокассете. — В «Люми». Ресторанчик на углу Семидесятой и Лексингтон?

— Да-да.

— Вы говорили, что вместе отужинали, а затем предложили ей зайти и выпить с вами шампанского. Сэр, вы осознаете, что описание человека, с которым в тот вечер ужинала Сьюзан, даже отдаленно не схоже с вашей внешностью?

— Не берусь судить.

— Вы же отдаете себе отчет, что из-за серьезного недуга, которым вы страдаете, ваша внешность сильно выделяется среди остальных, а потому трудно себе представить, как вас можно перепутать с человеком полностью в этом отношении нормальным. У вас гипертрихоз, правильно?

Шандонне прикрыл веки — едва различимо под темными очками, но я заметила. Бергер задела-таки за живое. На лице застыло напряженное выражение. Он снова начал разминать пальцы.

— Ведь так называется ваше заболевание? Или вы используете какой-то другой термин? — говорит ему Бергер.

— Я знаю, чем болен. — В голосе Шандонне сквозит напряжение.

— Вы страдаете им всю свою жизнь?

Он молча глядит на нее.

— Прошу вас отвечать на вопрос, сэр.

— Естественно. По-моему, и спрашивать глупо. Вы думаете, такие вещи подхватывают как грипп?

— Я хочу сказать, что вы не похожи на остальных людей, и мне, честно говоря, не ясно, как вас могли принять за гладко выбритого красавца. — Она умолкает. Хочет его спровоцировать. — За ухоженного человека в дорогом костюме. — Снова пауза. — Не вы ли несколько минут назад рассказывали, что практически вели жизнь бездомного человека? Как вы и этот человек из «Люми» могли оказаться одним лицом, сэр?

— На мне был черный костюм, рубашка и галстук. — Ненависть. Истинная личина Шандонне начинает просвечивать через непроходимую ложь подобно далекой холодной звезде. Я уже готова к тому, что он вот-вот выскочит из-за стола и схватит собеседницу за глотку или размажет ее лицом о стену, а никто не успеет и глазом моргнуть. Сижу затаив дыхание. Приходится себе напоминать, что Бергер рядом, в конференц-зале, жива и невредима. Уже четверг, вечер. Через четыре часа исполнится ровно пять дней с тех пор, как Жан-Батист силой проник в мой дом и попытался насмерть забить меня обрубочным молотком.

— Выпадали деньки, когда мое состояние было не столь плачевно, как сейчас. — Шандонне взял себя в руки. В тоне снова обходительность. — Обострения происходят на нервной почве. Я пребываю в таком напряжении... Все из-за них.

— Из-за кого «из-за них»?

— Американских ищеек, которые меня подставили. Как только я понял, что происходит, что меня пытаются выставить убийцей, я тут же пустился в бега. Стало, как никогда, плохо со здоровьем, и чем хуже становилось, тем старательнее я был вынужден прятаться. Я же не всегда так выглядел. — Теперь он не смотрит в камеру: взгляд под темными очками устремлен прямо на Бергер. — Когда мы со Сьюзан познакомились, я нисколько не походил на себя теперешнего. Получалось бриться. Находил работу от случая к случаю, на жизнь хватало, даже умудрялся неплохо выглядеть. Иногда мне перепадали деньги и одежда — брат помогал.

Бергер останавливает запись и лично для меня поясняет:

— Возможно то, что он сказал насчет стресса?

— Стресс вызывает рецидивы многих заболеваний, — отвечаю я. — Но этот человек никогда хорошо не выглядел. И пусть говорит что хочет.

— Вы упомянули Томаса. — На пленке Бергер возобновляет беседу. — Брат дарил вам одежду, деньги, может быть, еще что-нибудь?

— Да.

— Вы сказали, что в тот вечер в «Люми» на вас был черный костюм. От Томаса?

— Да. Он любил изысканно одеваться. Носил почти тот же размер.

— Итак, вы со Сьюзан поужинали. А дальше? Что произошло, когда вы завершили трапезу? Вы сами расплатились по счету?

— Конечно. Я все-таки воспитанный человек.

— Сколько вы отдали?

— Двести двадцать один доллар плюс чаевые.

Не сводя глаз с экрана, Бергер подтверждает его слова:

— Тютелька в тютельку. Мужчина заплатил по счету наличными и оставил на столе две банкноты по двадцать долларов.

Я подробнейшим образом выспрашиваю у Бергер, что именно из этого дела было предано огласке: ресторан, счет, чаевые.

— Что-то могло просочиться в «Новости»? — интересуюсь я.

— Нет. Значит, если это был не он, как же тогда, черт возьми, пройдоха узнал, на сколько они посидели? — В ее голосе сквозит разочарование.