— Проверка: раз, два, три, четыре, пять, — снова звучит голос оператора. Телефон умолк. Слышится шарканье. Приглушенные голоса. — Вы будете сидеть за этим столом. Вот стул, сюда. — Узнаю знакомые интонации Марино; кто-то стучится в дверь.

— Дело как раз в том, что задержанный заговорил. — Наша собеседница снова взглянула на меня, точно прощупывая глазами, пытаясь определить мои слабые места, воспаленные участки. — И рассказал немало.

— Но чего нам это стоило... — Капитан злобно уставился на телеэкран. Так вот в чем дело. Марино помог устроить их беседу, хотя главное — у него и самого был повод пообщаться с преступником.

Вот картинка остановилась, и я вижу только то, что находится прямо передо мной. В поле зрения появился большой живот Марино — капитан выдвигает из-за стола деревянный стул; некто в темно-синем костюме с сочным красным галстуком помогает ему усадить на стул Жан-Батиста Шандонне. Тот в синей больничной пижаме с короткими рукавами, с рук свисают спутанные пряди вьющегося шелковистого меха цвета светлого меда. Волосы выглядывают из треугольного выреза рубашки, тянутся вверх по шее омерзительными длинными завитками. Он опускается на стул, и в кадр попадает его голова, укутанная в марлю от середины лба до кончика носа. Из-под повязки видны полоски выбритой кожи, белесой как молоко, будто никогда не видевшей солнца.

— Будьте добры, можно мне пепси? — спрашивает Шандонне. Он без наручников, ничто не сковывает его движений.

— Крышку отвинтить? — спрашивает Марино.

Ответа не последовало. Перед камерой проходит наша гостья в костюме шоколадно-коричневого цвета, с накладными плечами. Садится напротив задержанного. Я вижу только ее затылок и плечи.

— Еще хочешь, чувачок? — Так Марино обращается к человеку, который посягал на мою жизнь.

— А можно закурить? — интересуется тот.

У него французский акцент, мягкий, тягучий. Шандонне — сама любезность, олицетворение спокойствия. Я смотрю на экран, но мне с трудом удается следить за происходящим. Будто электрический ток по всему телу прошел. Это посттравматический синдром: меня трясет, нервы дергаются, точно брызжет горячее сало на сковороде; голова опять раскалывается.

Темно-синий рукав с белой манжетой на миг заслоняет стол, и перед французом появляется пачка «Кэмела», а также прохладительное. Знакомый бумажный стаканчик, синий с белым, из больничного кафетерия. Со скрипом отодвигается стул, и «синий рукав» подносит огонек к сигарете Жан-Батиста.

— Мистер Шандонне. — Бергер говорит спокойно и деловито, точно ей каждый день доводится общаться с мутантами и серийными убийцами в одном лице. — Для начала представлюсь. Меня зовут Хайме Бергер, я обвинитель от окружной прокуратуры Нью-Йорка на Манхэттене.

Шандонне подносит к лицу руку и касается повязки. Наружная сторона его пальцев покрыта бледным, бесцветным, как у альбиноса, пухом. Длиной, пожалуй, с полдюйма, будто он совсем недавно обрился. Перед глазами пронеслись мимолетные воспоминания: эти же самые руки, пытающиеся меня схватить, грязь под нестрижеными ногтями. Только теперь я обратила внимание на угадывающиеся под одеждой мышцы — довольно крепкие, но не выпирающие, как у культуристов, помешанных на снарядах, а жесткие и узловатые, как у животного; физическая оболочка человека, использующего, подобно дикому зверю, свое тело для добывания пищи, борьбы и бегства, для выживания. Его сила опровергает наше предположение, что он вел затворнический и довольно оседлый образ жизни, таясь от мира в элегантном особняке на острове Святого Людовика.

— С капитаном Марино вы уже встречались, — замечает Бергер. — Инспектор Эскудеро из прокуратуры нашего округа будет снимать разговор на камеру, а это — специальный агент Джей Талли из полицейского Управления по контролю за оборотом алкоголя, табака и оружия.

Визитерша пристально за мной наблюдает — стараюсь не смотреть на нее, всеми силами сдерживая вопрос: «Как здесь оказался Джей?» В мозгу проносится мимолетная мысль, что его привлекают, прямо-таки безудержно притягивают, именно такие женщины, как она. Достаю из кармана своего жакета платок, чтобы смахнуть со лба холодный пот.

— Вы знаете, что наша беседа записывается на видеопленку, не так ли? Возражений не имеете? — говорит Бергер с экрана.

— Не имею. — Убийца со смаком затягивается сигаретой и снимает крошку табака с кончика языка.

— Сэр, сейчас я буду задавать вам вопросы, связанные с гибелью Сьюзан Плесс пятого декабря тысяча девятьсот девяносто седьмого года.

Шандонне никак не реагирует. Берет пепси в стаканчике и нащупывает розовыми бесформенными губами соломинку, пока прокурор сообщает ему адрес жертвы, проживавшей в нью-йоркском Верхнем Ист-Сайде. Она в который раз напоминает задержанному о его правах. Тот слушает. Может, это игра воображения, но сдается мне, он здорово проводит время. Боль его, похоже, не мучает, да и запуганным этого человека не назовешь. Не слишком говорлив, любезен, не лезет на рожон, держит свои чудовищные мохнатые руки на столе, то и дело касаясь повязок, будто желая напомнить, до чего мы (а вернее, я) его довели.

— Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде, — продолжает Бергер. — Вы понимаете? Вы меня очень обяжете, если не будете качать головой, а ответите «да» или «нет».

— Я понимаю. — Он сама любезность, всегда готов сотрудничать.

— У вас есть право проконсультироваться с адвокатом, прежде чем отвечать на вопросы, либо требовать его присутствия на допросе. Вы понимаете?

— Да.

— Если у вас нет адвоката или вы не можете оплатить его услуги, вам будет предоставлен бесплатный защитник. Вы понимаете?

При этих словах Жан-Батист снова тянется к пепси. Бергер неотступно продолжает, желая убедиться, что и Шандонне, и весь окружающий мир полностью осознают: процедура проводится на законном основании, по всем правилам, задержанный в курсе происходящего и дает показания по собственной воле, без принуждения с чьей-либо стороны. — Теперь, когда вы полностью осведомлены о своих правах, — она убедительно, без лишних проволочек подводит к заключению вступительную часть, — вы готовы рассказать нам всю правду о том, что случилось?

— Я всегда говорю правду, — мягко замечает Шандонне.

— Вам зачитали права в присутствии инспектора Эскудеро, капитана Марино и специального агента Талли, и вы все поняли?

— Да.

— Не расскажете ли мне своими словами, что произошло со Сьюзан Плесс? — говорит Бергер.

— Хорошая была девушка, — к немалому моему изумлению, отвечает Шандонне. — До сих пор все внутри переворачивается.

— Ага, кто бы сомневался, — язвительно бормочет Марино в моем конференц-зале.

Бергер моментально нажимает кнопку «пауза».

— Капитан, попрошу без комментариев. Спасибо.

Марино сидит угрюмый, источая недоброжелательность. Наша гостья направляет пульт на экран: она спрашивала Жан-Батиста, как они повстречались со Сьюзан Плесс. Тот отвечает, что познакомились они в одном ресторане под названием «Люми», который находится на Семидесятой улице, между Третьей и Лексингтон-авеню.

— Чем вы там занимались? Ели, работали?

— Ел в одиночестве. Зашла она, с ней тоже никого не было. Я как раз заказал отличнейшее итальянское вино массолино бароло тысяча девятьсот девяносто третьего года. Она была так; очаровательна.

Больше всего из итальянских вин я люблю как раз его. Бутылочка такого вина — удовольствие не из дешевых, не всякому по карману. А между тем Жан-Батист продолжает:

— На столе стояло множество закусок. Crostini di polenta con funghi trifolati e olio tartufato [14], — говорит он на безупречном итальянском. — Тут я заметил, как в ресторан вошла поразительной красоты афроамериканка в гордом одиночестве. Метрдотель встретил ее как важную особу и постоянную клиентку и усадил за угловой столик.

Одета она была дорого и со вкусом. Сразу видно, не проститутка. Я попросил метрдотеля узнать, не пожелает ли незнакомка составить мне компанию, и она оказалась очень легка в общении.