— Дженис не нужен был гель для прочистки труб. Все стоки были в порядке.

— Хорошо, — сказала я, собираясь с силами. — Тогда спроси Кевина,как бутылка покинула шкафчик.

— Так и знал, что мы придем к этому. Сначала «о, какая загадка», потом «виновата домработница». Кто остается? И — какой сюрприз! — безупречная Ева указывает пальцем на собственного сына!

— Он должен был за ней присматривать. Тысказал, что он достаточно взрослый...

— Да, это было его дежурство. Но Селия находилась в ванной комнате. Он говорит, что дверь была закрыта, и мы едва ли поощряли нашего четырнадцатилетнего сына врываться к сестре, когда она сидит на унитазе.

— Франклин, концы с концами не сходятся. Забудем пока, почему бутылка оказалась не в шкафчике, хорошо? Но почему Селия вылила гель в свой собственныйглаз?

— Понятия не имею! Может, потому, что дети не только глупы, но и изобретательны, а это смертельное сочетание. Не потому ли мы запираем всякую дрянь? Важно лишь, что Кевин сделал все, что должен был сделать. Он говорит, что бросился к Селии, услышав ее визг, а когда понял, что у нее на лице, стал промывать глаз водой, а потомвызвал скорую, еще до того, как позвонил мне по сотовому, — то есть все сделал в абсолютноправильном порядке. Он ее спаситель.

— Он не позвонил мне, — сказала я.

— Ну, удивляюсь почему, — протянул ты.

— Повреждение... — Я глубоко вздохнула. — Очень серьезное. Наверняка очень, очень серьезное... — Я заплакала, но заставила себя прекратить, потому что должна была высказаться. — Если она потеряла глаз, а хирурги сейчас умеют гораздо больше, чем раньше, значит, это было... ужасно. И для этого необходимо время. — Я снова умолкла, прислушиваясь к шороху обогревателя. Воздух настолько пересох, что слюна стала вязкой. — Чтобы этот гель подействовал, необходимо время. Вот почему на этикетке написано... оставить его на время.

Я сжала закрытые веки, чувствуя движение глазных яблок под подушечками пальцев.

— Что ты несешь? Достаточно того, что ты обвиняешь его в недосмотре...

— Врач сказал, что останутся шрамы! У нее обожжена вся половина лица! Время, на это потребовалось время! Может, он и смывал гель, но когда?Когда покончил?

Ты схватил меня за руки, развел в стороны и посмотрел мне в глаза.

— С чем покончил? С домашним заданием? Со стрельбой из лука?

— Покончил с Селией,— простонала я.

— Не смей это повторять! Никому! Даже мне!

Я резко высвободила руки.

— Ты задумайся! Селия поливает себя кислотой? Селия всего боится! И ей шесть лет, а не двагода. Я знаю, ты не считаешь ее смышленой, но она не умственно отсталая! Она знает, что нельзя дотрагиваться до плиты, и она не ест отбеливатель. А вот Кевин может залезть в шкафчик, Кевин может открыть замок безопасности во сне. Он не спасее. Он это сделал! О, Франклин, он сделал это...

— Мне стыдно за тебя, стыдно,— сказал ты мне в спину, поскольку я отвернулась к дверце. — Демонизировать собственного ребенка только для того, чтобы не признавать собственную небрежность. Это хуже трусости. Это отвратительно. Ты предъявляешь вопиющие обвинения, но, как обычно, не имеешь никаких доказательств. Тот врач... разве он хоть словом обмолвился о несоответствии рассказа Кевина с ее ожогами? Нет. Нет и нет. Только его мать в состоянии обнаружить маскировку неописуемого злодейства, ведь она у нас и медицинский эксперт, и эксперт по воздействию химикатов только потому, что иногда убирает дом.

Как всегда, ты не мог долго кричать на меня, видя мои слезы.

— Послушай, — взмолился ты. — Ты не понимаешь, что говоришь, потому что расстроена. Ты не в себе. Это тяжело и будет еще тяжелее, потому что тебе придется смотреть на это. Ей будет больно, и некоторое время она будет выглядеть ужасно. Единственное, что облегчит твои страдания, это признание своей доли вины. Селия, даже Селияпризнает свою вину в истории с прыгунчиком. Она оставила клетку открытой! И мучительно не только то, что ее оплошность привела к несчастью, но то, что, если бы она поступила иначе, несчастье не произошло бы. Она взяла на себя ответственность, а ей всего шесть лет! Почему же не можешь ты?

— Я хотела бы взять на себя ответственность, — прошептала я, затуманивая боковое стекло. — Я бы сказала, что могла бы убить себя за то, что не убрала химикат туда, где она не смогла бы его найти! Неужели ты не понимаешь, насколько бы мне тогда стало легче? Почему я так переживаю? Если бы это была моя вина, толькомоя вина? Тогда мне не было бы так страшно. Франклин, это серьезно, теперь это не просто маленькая девочка, расцарапавшая себя до крови. Я не знаю, как это случилось, но он исчадье ада, и он ненавидит ее...

— Хватит! — Это слово прозвенело с литургической категоричностью, словно «Аминь»в благословляющей молитве. — Я не часто ставлю условия. Кевин пережил невероятную травму. Его сестра никогда не будет такой, как прежде. Он не растерялся в тяжелой ситуации, и я хочу, чтобы он этим гордился. Однако он единственный отвечал за нее в тот момент и неизбежно переживает, не виноват ли в случившемся. Поэтому ты пообещаешь мне прямо сейчас сделать все возможное, чтобы уверить его в том, что он не виноват.

Я дернула ручку дверцы и приоткрыла ее на несколько дюймов. Я хотела выбраться. Я хотела убежать.

— Подожди, — сказал ты, придерживая мою руку. — Я хочу, чтобы ты дала обещание.

— Какое? Держать рот на замке или поверить его жалкой истории? Я бы добавила, еще одной.

— Я не могу заставить тебя верить в нашего сына. Хотя старался, как мог.

В одном ты был прав: у меня не было никаких доказательств. Только лицо Селии. Я оказалась права. Она никогда не будет красивой, никогда.

Я вылезла из пикапа и, не закрывая дверцу, посмотрела на тебя. Холодный ветер развевал мои волосы. Я стояла по стойке «смирно», и мы были похожи на двух подозрительных генералов во время хрупкого перемирия в центре пустынного поля сражения.

— Ладно, — сказала я. — Назовем это несчастным случаем. Даже можешь сказать ему: «Боюсь, твоя мать забыла в субботу убрать гель для прочистки труб». В конце концов он знал, что я прочищала тот сток. Однако взамен ты пообещаешь мне, что мы больше никогда не оставим Кевина наедине с Селией. Даже на пять минут.

— Отлично. Держу пари, Кевин не жаждет нянчить ребенка, во всяком случае сейчас.

Я сказала: «Увидимся дома», но вежливое прощание далось мне нелегко.

— Ева! — крикнул ты мне вслед, и я обернулась. — Знаешь, я невысокого мнения о психиатрах, но, может, тебе стоит с кем-нибудь проконсультироваться. Я думаю, тебе необходима помощь. Это не обвинение. Просто... ты права в одном. Дело заходит слишком далеко. Боюсь, это выше моего понимания.

Действительно, выше.

Следующие две недели, пока Селия выздоравливала в больнице, в доме царила жуткая тишина. Мы с тобой почти не разговаривали. Я спрашивала, что тебе хочется на ужин; ты отвечал, что тебе все равно. О Селии мы упоминали только в рамках логистики: когда и кто из нас поедет в больницу. Хотя наши раздельные визиты казались разумными — так она меньше оставалась одна, — правда заключалась в том, что ни ты, ни я больше не хотели оставаться вдвоем в душном салоне твоего пикапа. Дома мы обменивались новостями о ее состоянии, и, хотя эти новости были тревожными — инфицирование после энуклеации(медицинские объяснения я могла опустить) привело к поражению глазного нерва и исключило трансплантацию, — факты удовлетворяли разговорный аппетит. Поиски окулиста для ее послебольничного лечения привели меня к врачу по имени Крикор Сахатян в Верхнем Ист-Сайде. Армяне заботятся друг о друге, уверила я тебя. Он отнесется к нам с особым вниманием. «Как доктор Кеворкян», — пробормотал ты, прекрасно зная, что крестный отец эвтаназии — как раз тот армянин, которого мои консервативные соплеменники вспоминают неохотно. И все же я была благодарна за этот почти шутливый обмен репликами, теперь подозрительно редкий для нас.