Я нарушила самые основные правила, осквернила самые священные узы. Если бы я твердила о невиновности Кевина перед лицом кучи улик, свидетельствующих об обратном, если бы я поносила «мучителей», которые довели его до этого, если бы я утверждала, что, начав принимать прозак, «он стал совершенно другим мальчиком»... ну, ручаюсь, Мэри Вулфорд и организованному ею через Интернет фонду защиты пришлось бы оплатить мои судебные издержки до последнего цента. Но нет. Мое поведение неоднократно называлось в газетах «вызывающе наглым», а нелицеприятные характеристики моего отпрыска не комментировались. Мне было отказано в поддержке и сочувствии. Неудивительно, что с такой Снежной королевой вместо матери, отметил наш местный «Джорнэл ньюс», КК вырос плохим.

Харви, естественно, пришел в ярость и сразу же зашептал, что мы должны подать апелляцию. Оплата издержек — это наказание, сказал он. Уж кому, как не ему, знать; ведь это ему придется выписывать чек. А я взбодрилась. Я жаждала карательного приговора. Я уже истратила все наши ликвидные активы на дорогостоящую защиту Кевина и второй раз заложила дом на Палисад-Пэрид. Поэтому я сразу поняла, что придется продать НОК и придется продать наш жуткий пустой дом. Вот этои было очищение.

Однако с тех пор — и за время написания тебе этих писем — я прошла полный круг, совершила путешествие, очень похожее на путешествие Кевина. Раздраженно спрашивая себя, виновата ли я в четверге,я вынуждена была вернуться назад, разрушить стереотип. Возможно, я задавала не тот вопрос. В любом случае метаниями между оправданием и суровой критикой я лишь довела себя до изнеможения. Я не знаю. К концу дня я уже ничего не понимаю, и то обнаженное безмятежное неведение само по себе стало забавным утешением. Вот правда: что бы я ни решила, виновна я или нет, какая разница? Если я найду правильный ответ, ты вернешься домой?

Вот все, что я знаю. 11 апреля 1983 года у меня родился сын, и я ничего не почувствовала. Истина всегда больше того, чем кажется нам. Когда тот младенец скорчился на моей груди, от которой отпрянул с таким отвращением, я в ответ отвергла его. Он был раз в пятнадцать меньше меня, но тогда отторжение казалось справедливым. С того момента мы сражались друг с другом с неумолимой жестокостью, которой я почти восхищаюсь. Можно ли завоевать любовь, доведя антагонизм до его крайности, сблизить людей самим фактом их взаимного отталкивания? За три дня до восемнадцатилетия Кевина я наконец объявляю, что слишком измучена, и слишком растеряна, и слишком одинока, чтобы продолжать сражение. И пусть только от отчаяния или даже от лени, но я люблю своего сына. У него впереди пять мрачных лет заключения во взрослой тюрьме, и я не поручусь за то существо, что выйдет оттуда. Но в моей жалкой квартирке есть вторая спальня. Простое легкое покрывало на кровати. Томик «Робин Гуда» на книжной полке. И чистые простыни.

Вечно любящая тебя жена,

Ева