— Я приду, — пообещала Йоси и, устало забравшись на велосипед, покатила по дорожке.

Проводив подругу взглядом, Масако направилась к стоянке, но, сделав несколько шагов, заметила стоящего под сенью идущих вдоль дороги платанов мужчину. Это был Кадзуо Миямори, одетый в белую футболку, джинсы и черную бейсболку. Он стоял, уставясь под ноги, держа в вытянутой руке дешевый зонтик, но при этом даже не стараясь прикрыть от дождя голову.

— Как будет по-бразильски «проваливай к черту»? — бросила Масако, проходя мимо.

Застигнутый врасплох, Миямори вздрогнул и шагнул к ней.

— Зонт. У меня есть зонт.

— Мне твой зонт не нужен.

Она отмахнулась и ускорила шаг. Зонт упал на потрескавшийся асфальт. Людей поблизости не оказалось, и стук каблуков был единственным нарушающим тишину звуком. Масако чувствовала, что Кадзуо растерян и не знает, как ему быть. Она вспомнила, какое обиженное выражение появилось на его лице, когда Яои не ответила на приветствие. Ребенок, настоящий ребенок. Ей вдруг пришло в голову, что его детская потерянность может только осложнить все дело, но когда Масако обернулась, то увидела под козырьком бейсболки те же самые глаза, что видела накануне в красноватом свете луны.

— Оставь меня в покое! — крикнула Масако.

Он быстро прошел вперед и, остановившись перед ней, прижал руки к груди.

— Извините.

Она поняла, что означает жест, но не остановилась и, свернув вправо, пошла по той самой дороге, на которой он и напал на нее ночью. Миямори шел следом, но Масако не чувствовала сейчас ничего, кроме желания как можно скорее забыть случившееся и никогда больше его не видеть.

— Вы придете сегодня? — спросил он.

— Размечтался.

— Но…

Он не договорил, потому что Масако побежала. Впереди показалось здание старой фабрики. На ржавеющих в траве металлических ставнях не осталось никаких вмятин от их тел; путавшаяся под ногами мокрая трава не сохранила следов борьбы. Все выглядело так, словно ничего не случилось. Злость, унижение, ненависть к самой себе, все, что она пережила накануне, накатило снова и заставило Масако остановиться и подождать его. Ярость кипела в ней с такой силой, что она чувствовала себя способной на все, но ни о чем не подозревавший Кадзуо молча подошел и остановился, покорно глядя на нее.

— А теперь слушай и запоминай, — прошипела Масако. — Попробуешь повторить, и я расскажу о тебе полиции… и на фабрике. Тебя выгонят с работы.

— Понимаю, — сказал он и с видимым облегчением кивнул головой.

Только теперь она поняла, что именно этого он боялся больше всего: того, что она кому-то расскажет.

— И не радуйся, я не простила и не забыла.

Масако круто повернулась на каблуках и зашагала прочь, уверенная в том, что на этот раз он уже не последует за ней. Лишь у входа на стоянку она обернулась, но дорога была пуста.

Идиот! Слово уже почти слетело с губ, однако в последний момент Масако остановилась, не вполне уверенная в том, кому его следует адресовать. «Королла» стояла на том же месте, где она ее оставила. Масако попыталась представить, как выглядит то, что находится в багажнике, и ей вдруг показалось невероятно странным, что ничего не изменилось: как обычно, настал рассвет, падает дождь, и все это происходит тогда, когда здесь, в ее машине, лежит совершенно безжизненное тело.

Лишь тут Масако поняла, что все, даже эта свинья, только что вымаливавшая у нее прощение, напоминают ей о неми что наказать она хотела не столько несчастного паренька Миямори, сколько его,безжизненного Кэндзи, и еще себя — за то, что так глупо влезла в чужие неприятности.

Масако вставила ключ в замок, приоткрыла крышку и увидела через щель серые брюки и несколько дюймов покрытой волосками голени, высовывающейся из-под штанины. Она вспомнила, как Яои дотронулась до ноги в этом самом месте, когда говорила, что он еще не остыл. Кожа была бледная, а волоски казались немного грязными, как растрепавшиеся нитки брошенного на пол коврика.

— Вещь. Всего лишь вещь, — пробормотала Масако, опуская крышку.

Масако стояла на пороге ванной комнаты, слушая шум дождя за окном. Последним ванной пользовался, наверное, Нобуки; он спустил воду и убрал пластиковую крышку. Стены и выложенный кафелем пол уже высохли, но в комнате все еще стоял чистый запах воды, запах покоя, запах дома. Она едва удержалась от того, чтобы не открыть окно и не впустить сырой воздух с улицы.

Дом был маленький, но требовал многого: убрать, подмести, прополоть сад, проветрить комнаты от запаха сигарет, заплатить по кредитам. И все же, несмотря на все его претензии и притязания, Масако никогда не чувствовала, что это действительно ее дом. Почему? Откуда же взялось ощущение неустроенности и отчужденности, которое больше свойственно квартиранту, чем хозяину?

Выезжая со стоянки с телом Кэндзи, она уже знала, что будет делать, и, вернувшись домой, сразу прошла в ванную и попыталась представить, как положит тело и как выполнит задуманное. В этом было что-то противоестественное, нездоровое, может быть, даже извращенное, но какая-то часть ее воодушевилась, как воодушевляется человек, которому жизнь бросает новый вызов. Пройдясь босиком по кафельному полу, Масако осмотрелась и улеглась на спину. Если Кэндзи примерно одного с ней роста, то положить его на пол в ванной не составит большого труда. Как удачно, что Йосики, заказывая в свое время проект дома, настоял на том, чтобы увеличить эту комнату за счет других.

Лежа на начинающих остывать плитках, Масако смотрела в окно. Затянутое серыми тучами небо казалось близким и плоским, лишенным глубины. Вспомнив стоявшего под дождем Кадзуо Миямори, она закатала рукав рубашки. Синяк, оставленный большим пальцем левой руки, был на месте, чуть выше локтя, и ей вдруг пришло в голову, что мужские руки давно не оставляли на ней таких следов.

— Что ты делаешь?

Голос шел от дверей. Масако быстро села и, повернувшись к темному проему, увидела Йосики. Муж, еще одетый в пижаму, с удивлением смотрел на нее из соседней комнаты.

— Что ты делаешь? — повторил он.

Масако вскочила на ноги и поспешно обтянула рукав. Йосики только-только проснулся и еще не успел причесаться и надеть очки, но, вот надо же, уже наблюдал за ней с кислой миной на лице. То, как он щурился, стараясь разглядеть что-то, делало его похожим на сына.

— Ничего. Просто собиралась принять душ.

Йосики молча выслушал ее неуклюжую ложь и перевел взгляд на окно.

— Дождь. Жарко не будет.

— Да, но я вспотела на работе.

— Конечно. Пожалуйста. Просто в какой-то момент я подумал, что ты сошла с ума.

— Почему? Почему ты так подумал?

— А что еще я мог подумать, когда увидел, как ты сначала таращишься в окно, а потом хлопаешься на пол?

Масако стало не по себе — оказывается, муж уже давно наблюдал за ней через открытую дверь. Впрочем, в последнее время он вообще старался не приближаться ни к жене, ни к сыну, как будто, держась на расстоянии, чувствовал себя в большей безопасности, как будто сохранение дистанции было частью выстраиваемой им защиты от мира.

— Я тебя и не заметила, — сказала она. Йосики промолчал и лишь пожал плечами, слегка посторонившись, когда она стала протискиваться мимо него из ванной. — Завтракать будешь?

Не дожидаясь ответа, Масако направилась в кухню. Она засыпала пригоршню кофейных зерен в грохочущую кофемолку и стала готовить их обычный завтрак, состоящий из тостов и яичницы. Когда-то по утрам дом наполнялся запахом риса из автоматической пароварки, но те времена давно прошли. После того как их сын перестал приходить на обед, необходимость готовить много риса отпала.

— Погода испортилась, — пробормотал Йосики, присаживаясь к столу и выглядывая в окно.

Он успел умыться и причесаться. Замечание, подумала Масако, вполне могло относиться не только к погоде, но и к той давящей атмосфере, которая наполняла дом. За окном — дождь, за столом — муж, и ничего бодрого и жизнерадостного, что хоть немного расцветило бы эту унылость, ни телевизора, ни радио. Она потерла гудящие от усталости виски. Йосики отпил кофе и открыл газету. На стол высыпалось с десяток рекламных буклетов. Масака собрала их в стопку и начала просматривать сообщения о распродажах.