— Очень на это надеюсь. И хотел бы снова увидеться с вами, Галина.

— Не думайте, что я не приеду! Обязательно приеду. Меня приглашали много раз — и такие милые люди. А ваш друг Бу обещал помочь мне.

— Не сомневаюсь, что он поможет.

— Вы не представляете, сколько у меня хороших друзей. Они меня не забывают, никогда не забывают. Я не выезжаю далеко, но меня знают во всем мире.

— Конечно. Вы прелестны. До свидания, дорогая Галина.

— До свиданья, mon cher ami, — говорит она, а сама все держит меня за руку. — Послушайте: я счастлива! Я так счастлива, что вы любите книги!

— Конечно люблю.

— И вот вам маленький подарок на память. Сейчас не смотрите. Возможно, это заставит вас вернуться в Россию.

— Надеюсь.

Она снова нежно целует меня и сует что-то в карман моего пальто. Это какой-то пакет, тонкий и плотный, завернутый в легкую салфетку. Такси увозит меня прочь. Я еще вижу ее через боковое окно: она стоит посреди булыжной мостовой у выпуклого моста над черным каналом, и ее прекрасные седые волосы развеваются на ветру, и ветер раздувает и треплет подол ее платья.

Мы отплываем завтра в полдень; я больше не смогу выбраться в Петербург. Я смотрю в окно на мрачный и темный квартал, обитель трудолюбивых сапожников, ростовщиков и грустных часовщиков — героев Достоевского. Проехав мимо темного Эрмитажа, мы пересекаем черную Неву. Синий холодный рассвет уже начинает всплывать из портовых вод Васильевского острова, когда такси доставляет меня в порт и подвозит почти к самому парому. Фонари освещают железные рельсы и волны прилива; кругом тишина, все подъемные краны неподвижны. Тусклые палубные огни освещают плавучие гостиницы и «Владимира Ильича», стоящего на якоре. Здание терминала заперто и полутемно, но где-то там внутри беседуют и курят несколько солдат. Они открывают двери, принимают от меня пригоршню рублей и пачку сигарет. Я прохожу через длинный зал с разбитыми окнами, пустыми стойками паспортного контроля, голыми таможенными стеллажами.

У подножия трапа стоит матрос с автоматом на груди. Он меня уже знает; он быстро проверяет мой пропуск и впускает меня на корабль. Я поднимаюсь на борт безмолвной морской громады, миную спящие каюты и со скрипом проникаю в свою железную кабинку. Пакет, который дала мне Галина, все еще лежит у меня в кармане. Я так и не посмотрел, что в нем. И прежде чем заснуть, я вынимаю его и разворачиваю обертку. Там оказывается старая книга в кожаном переплете, благоухающая Галининой «Шанелью». Ее обложка повреждена и потрескалась, но это сдвоенный том моего любимого писателя: «Тристрам Шенди, тома 5-й и 6-й». Это конец первой части романа — той самой, которую Стерн закончил и опубликовал как раз перед своим отъездом в Париж и встречей с Дидро. Я заглядываю внутрь: на титульном листе стоит автограф Стерна, а на полях что-то нацарапано острым почерком.

Этот том имеет знаменитую концовку. Он завершается (более или менее) знаменитыми «стерновскими тильдами», с помощью которых автор пытается объяснить нам, что такое роман и как устроен хороший сюжет. Он говорит, что сюжет подобен огороду; а автор ходит туда-сюда по его грядкам, как будто сажает капусту. Затем Стерн дает небольшой обзор безнадежной барочной путаницы, которую он устроил на собственном своем огороде: его роман меняет курс, сам к себе поворачивается спиной, запинается, теряет фрагмент и начинается снова. Он оставляет чистую страницу для читателя, который захочет навести здесь порядок; но уверяет нас, что дальше дело пойдет лучше. Скоро он вернется к прямолинейному повествованию, пойдет по прямой дороге добродетели, как говорят христиане, выпрямит свою грядку, как говорят огородники; будет следовать линии, которую часто путают с линией гравитации и которая в начале следующего тома перенесет его за море, во Францию.

Текст заканчивается, и тут же начинается угловатый почерк, бешено исписывающий остальную часть листа: «Как они встретились? — Случайно, как все люди. — Как их звали? — А вам какое дело?..» Я перелистываю остальные страницы и за форзацем нахожу клочок старой бумаги, пожелтевшей, выцветшей и пересохшей. Я вынимаю его, бережно разворачиваю и читаю:

«ЖАК: Согласен ли мой Хозяин признать…

ХОЗЯИН: Что еще должен я признать, ты, маленький крысеныш, грязный пес, мошенник, негодяй? Что ты гнуснейший из всех лакеев, а я несчастнейший из господ?

ЖАК: Разве не доказано с очевидностью, что мы по большей части действуем независимо от нашей воли?

ХОЗЯИН: Чушь».

Я, конечно же, знаю, что это такое. Книги рождают книги. Конец одной книги — это начало другой. Которая тоже закончится и, вне всякого сомнения, породит новую. Но, поскольку ничто и никогда не завершается так, как было задумано изначально, автор иногда возвращается к своему произведению, начинает переписывать его, начинает пересматривать свой роман или даже рассказывать ту же самую историю заново…

Я складываю бумажку и снова прячу ее в книгу. Затем я открываю чемодан и, приподняв рубашки, засовываю книгу как можно глубже в свой багаж. Теперь-то я понимаю, что случилось с великой библиотекой Просвещения.

Яркое солнце светит в окна Эрмитажа, бросает светлые блики на воду Невы. Заливаются птицы в беседках. ОНА сидит на диване под портретом самой себя в молодости. Рядом с ней английские гончие. ПРИДВОРНЫЕ притихли, в комнате почти никого, но ДАШКОВА здесь. ОН входит, заложив руки за спину.

ОН: Моя королева, моя прекрасная королева. Сегодня последний раз. Самый последний раз.

ОНА: Последний раз, мой дорогой, дорогой Дидро. Итак, сегодня никаких бумаг.

ОН: Нет, я только что закончил писать.

ОН достает из-за спины какие-то бумаги, вручает ей. ОНА читает.

ОНА: «Мирный Договор, заключенный в Санкт-Петербурге между Великой Правительницей и Бедным Философом». Зачем нам мирный договор, если мы никогда не враждовали?

ОН: Никогда, Ваше Величество, вы правы. Не думаю, что люди столь различные в своих взглядах и социальном положении могли бы поладить лучше нас с вами. Но здесь изложены мои требования.

ОНА: Ваши требования? Кто позволил вам предъявлять требования?

ОН: Я сам себе позволил. Должен сказать вам, это чрезвычайно скромные требования.

ОНА: Ладно. Скажите мне, что я могу для вас сделать?

ОН: Ничего. Вы уже все сделали.

ОНА: Тогда я должна подписать это не читая.

ОН: Нет, этого совсем не надо делать. Хотя теперь я отлично знаю, как ваши коллеги-монархи подписывают, а затем разрывают соглашения, даже не читая их. Но вы читали все мои бумаги. Прочтите, прошу вас, и эту…

ОНА: Но о чем в ней говорится, Дидро?

ОН: Во-первых, там написано, что я отказываюсь от денег. Я ненавижу золото и буду ненавидеть, даже если Ваше Величество сочтет достойными оплаты все величальные оды и хвалебные речи, которые я намереваюсь посвятить вам по возвращении в Париж. Я предпочитаю, чтобы мне верили.

ОНА смеется.

ОНА: Пусть так, мой друг. Но разве вы так богаты?

ОН: Нет, мадам, но я доволен собой, что гораздо лучше. Но определенные запросы у меня есть. Надеюсь, Ваше Величество не забудет, каких мучений стоила мне дорога сюда и как самоотверженно я здесь трудился.

ОНА: Да, мсье, вы были неподражаемы. Нет в мире человека, хоть отдаленно на вас похожего. Вас нельзя забыть.

ОН: И я уверен, что Ваше Величество не отпустит меня домой ни с чем. Я прошу лишь оплатить мне дорогу сюда и обратно. Лишнего я не попрошу: философ не должен путешествовать, как лорд.

ОНА: Вы можете назвать сумму?

ОН: Пятнадцать тысяч рублей покроют расходы, я уверен.