— Ладно-ладно, только не злись. М-да, невеселая получилась история. — Генри помолчал. — Может, мне ей позвонить?

— Зачем? — спросил Курт, давно перебравший в уме и отклонивший все возможные варианты того, как еще раз связаться и поговорить с Нэнси.

— Ну, не знаю… Скажу, к примеру, что беседовал с тобой и что ты интересовался, как у нее дела.

— Спасибо, дружище, но ни к чему все эти ухищрения. Нэнси прямо сказала, что помочь я ей не в силах и нам нужно навсегда расстаться. Как бы искренне я ни желал ей счастья, вмешиваться в ее жизнь не имею права.

Генри вздохнул.

— Согласен. Не отчаивайся, старик, попытайся на что-нибудь отвлечься. Куда-нибудь сходи, встреться с друзьями. А хочешь, приезжай к нам. Эмми и дети всегда рады тебе…

Курта тронула забота друга. Занятый в основном проворачиванием коммерческих операций, этот парень, как ни странно, не утратил способности сострадать и проявлять участие к близким.

— Или слетай на Филиппины, — добавил Генри радостно, вспомнив об отпуске, в который Курт страстно мечтал отправиться больше трех месяцев назад. — Там быстрее забудешься, придешь в норму. Не умирать же тебе теперь, раз Нэнси не пожелала стать твоей. Только представь себе, какие на островах девочки. Мм… стройные, загорелые, в открытых купальниках — красота!

Курт вновь попытался возбудить в себе интерес к прелестям филиппинской жизни, но коралловые сады теперь не интриговали его своей загадочностью, а тропические рыбы представлялись примерно такими же скучными, как в аквариуме у родителей.

— Спасибо, дружище, — повторил он. Ему уже не терпелось закончить разговор. — Я обязательно справлюсь со своими проблемами, не переживай.

— Если решишь приехать к нам, предупреди заранее, — сказал Генри. — К приему гостей Эмми любит подготовиться основательно. Придумать, чем их развлечь, приготовить что-нибудь вкусненькое.

— Если решу, непременно предупрежу, — пообещал Курт, прикидывая, не принять ли ему и в самом деле предложение.

Провести несколько деньков с давно знакомыми людьми, порадоваться чужому счастью, пообщаться с их детьми. Быть может, именно так он быстрее всего излечится от любовного недуга…

— Будем тебе очень рады, — сказал Генри, и по его интонации Курт понял, что он не кривит душой.

Они простились. И, положив трубку, Курт всерьез задумался о приглашении друга. Эмми Хонникер была улыбчивой и приветливой тридцатилетней женщиной, она обожала мужа и двух дочерей и отлично готовила. Как-то раз, два года назад, будучи в Глазго по делам, Курт заезжал к ним в гости.

Но нет, тут же решил он, не стоит своим мрачным настроением отравлять жизнь нормальным людям. Надо переболеть в одиночестве, а там будет видно.

А ведь Нэнси тоже живет в Глазго, невольно пришла ему на ум следующая мысль. Вместе с мужем… Как жаль, что у него не осталось ни фотографии, ни какой-нибудь вещицы любимой женщины. Лишь воспоминания, запечатленные в памяти. Он вновь и вновь оживлял их, как будто перечитывал старые письма, и бережно хранил, твердо зная, что будет согреваться ими остаток жизни.

Вот и сейчас, в сотый раз переживая в воображении сцену объяснения с Нэнси, Курт поднялся с дивана и стал бесцельно бродить по своей большой, ставшей вдруг ужасно неуютной и холодной квартире. Гостиная, кухня, холл, кабинет, спальня, комната для гостей… Комната для гостей, холл, кабинет…

Он устало опустился в кожаное кресло и обвел рассеянным взглядом корешки книг, которыми были заставлены полки на противоположной стене. Неожиданно на душе у него потеплело, и лишь мгновение спустя ему стало понятно, в чем дело. Он смотрел на старенькую книгу Воннегута «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей». Роман о бомбежке Дрездена в сорок пятом году, свидетелем которой стал сам Воннегут.

Курт поднялся с кресла и похолодевшими от волнения руками достал книгу. Именно о ней они разговаривали с Нэнси в Хоике в первый день знакомства… С замиранием сердца он раскрыл «Бойню» на одной из первых страниц и прочел строчку, на которую сразу упал его взгляд:

«Ветеран собирался спустить свой лифт в подвал, и он закрыл двери и стал спускаться, но его обручальное кольцо зацепилось за одно из украшений…»

А если бы она носила кольцо? — подумал Курт, нежно проводя рукой по безмолвной странице, покрытой словами, которые когда-то читала и Нэнси. Если бы я знал с самого начала, что она чужая жена, что увлекаться ею нельзя, тогда позволил бы себе влюбиться в нее? Воспылал бы столь неуемным желанием ей помочь?

Он прислушался к своему сердцу. Оно колотилось часто и громко, крича о любви. Сомнений быть не могло. Была бы она замужней или свободной, проявила бы к нему интерес или нет, все равно покорила бы его единственным взглядом своих удивительных серых глаз!..

Нэнси надеялась, что по прошествии недельки-другой смирится со своей участью и ей станет легче. Не тут-то было! Каждый день без работы и без Курта оборачивался для нее настоящей пыткой. Так продолжалось вот уже больше месяца.

Том и не думал рассыпаться перед ней в благодарностях. Напротив, стал смотреть на нее еще пренебрежительнее и высокомернее. Теперь ты только моя, никуда не денешься — так и сквозило в каждом его взгляде, в каждом жесте.

Мало-помалу Нэнси наконец осознала, что совершила самую большую в жизни ошибку, поняла, что, если проживет в безделье бок о бок с нелюбимым человеком еще какое-то время, то просто сойдет с ума. Она сотни раз вспомнила то мгновение, когда чуткий, умный, до умопомрачения желанный Курт сделал ей предложение, и сотни раз обозвала себя идиоткой, пошедшей на поводу у ложных и нелепых принципов.

Ей хотелось повернуть время вспять, перенестись в то утро, когда она уехала из Солуэя, и заполучить еще один шанс поговорить с Куртом. Мысль о том, что еще не все потеряно, посещала ее все чаще и чаще, но, боясь показаться Курту и Хонникерам ненормальной, на решительный шаг она не отваживалась.

Все получилось само собой. Как-то раз безрадостным осенним утром, проводив Тома, заявившего за завтраком, что омлет пересолен и жидковат, на работу, Нэнси отправилась в мансарду, где давно планировала навести порядок. Когда она перекладывала в шкафу старые журналы, один из них упал на пол и раскрылся на той самой странице, на которой была напечатана статья о восстановленном под блестящим руководством Курта Ричардсона архитектурном ансамбле.

Нэнси, поклявшаяся себе не заглядывать в специализированные архитектурные издания, не смотреть на сделанные во время реставрационных работ снимки, чтобы не бередить кровоточащие раны в сердце, застыла, не сводя жадного взгляда с глянцевой страницы. Под статьей, прямо под строчками «Упорство и талант Ричардсона творят чудеса. Взгляните на возрожденную им в рекордно короткие сроки сказку — и сразу поймете, что я прав», помещалась фотография самого Курта на фоне белоснежного замка с серой крышей. Он смотрел в камеру, открыто улыбаясь и разводя руками, словно говоря: а ведь я не сделал ничего особенного.

У Нэнси задрожали губы. Она опустилась на колени, вглядываясь в снимок сквозь пелену навернувшихся на глаза слез. Талантливый архитектор, благороднейший человек смотрел на нее с журнальной страницы на удивление просто, даже с некоторым смущением. В нем не было и намека на тщеславие, столь характерное для Тома и его дружков, людей чуждых ей и непонятных.

— Я люблю тебя… — пробормотала она, осторожно проводя кончиком пальца по рту улыбающегося на фотографии Курта. — Люблю, но заставила страдать…

Погруженная в переживания, она ни разу не подумала о том, что так и не рассказала ему о своих чувствах и что, отвергнув его, причинила этому мужчине боль. Только сейчас до нее дошло, что, стремясь остаться верной женой человека давно нелюбимого и послушной дочерью заблуждающейся матери, она совершила настоящее преступление, глубоко обидев того, кого была готова боготворить.

Моментально забыв о боязни показаться странной и непоследовательной, Нэнси вскочила, охваченная желанием как можно скорее что-нибудь предпринять. В ее неожиданно прояснившемся мозгу замелькали идеи.