– Не знаю, повелитель.

– Уф-ф! Похоже… мне не сказали, как тебя звали раньше…

– Сэсай, повелитель.

Она даже не шевелилась!

– А… – он вспомнил. – Ты была в Нимфеуме и провожала нас к дому стражи, когда…

…когда Дахилис просила там благословения будущей дочери, и в ту ночь… они любили друг друга.

Эта девушка ни в чем не виновата!

Грациллоний шагнул к столику, плеснул в кубок неразбавленного вина.

– Хочешь выпить? Налей себе.

Девушка подняла взгляд и тут же поспешно отвела в сторону.

– Нет, спасибо…

Грациллоний в три глотка осушил кубок, почувствовал, что внутри у него разгорается огонь. Уснуть будет нелегко. Хорошо хоть, комната другая, не на той же постели, где они с Дахилис…

– Почему тебе дали имя Гвилвилис?

– Я… мне… королева Ланарвилис сказала, что можно. Это по маленькой деревеньке на холмах, так она сказала. У суффета Сорена там д-дом.

– Хм… – Грациллоний потер подбородок. Он понемногу оттаивал. – Я так понимаю… когда появляется знак, ты кому-то говоришь об этом, сообщают Девятерым, и они вызывают тебя?

– Да, повелитель, – она коснулась пальцами края ворота над грудью. – Я проснулась от огненной вспышки, и… и… – она с трудом сглотнула, на глазах блеснули слезы. – Я так испугалась.

Грациллонию стало жаль девчонку. Он поставил кубок, подошел к ней, положил руку на плечо, а другой приподнял за подбородок.

– Не бойся, – повторил он, глядя ей в лицо. – Это милость богини.

– Они… были добры ко мне… но… почему меня? – она задрожала. – Я ничего не знаю.

– Научишься, – утешил Грациллоний. – Белисама, уж конечно, знает, что делает, – в глубине души Грациллоний в этом весьма сомневался. Он похлопал невесту по плечу. – Держись.

Она сделала движение, словно хотела обнять, но тут же отпрянула.

– Мой повелитель так добр… О-о-ох, – девушка шмыгнула носом и снова сглотнула, сдерживая слезы.

Грациллоний отпустил ее, налил себе еще вина. Ему и самому приходилось нелегко. Он заговорил, не оборачиваясь:

– У тебя был трудный день, Гвилвилис. Не пора ли на покой?

– Да, мой король.

По-прежнему не оборачиваясь, Грациллоний сказал, помолчав:

– Ты должна понять. Я пережил тяжелую потерю. Конечно, это потеря для всего Иса, но для меня… пойми правильно… сегодня ночью мы просто будем спать… и еще какое-то время.

– Да, повелитель.

Быть может, богиня все же смилостивилась над ним. Этой простушке в голову не придет требовать…

Он допил вино и обернулся. Она уже разделась и стояла у кровати обнаженная. Животик у нее был потолще, чем пристало такой юной девушке, но кожа чистая, ягодицы округлые, а ноги, как стволы молодых деревьев. Над грудью горел багровый полумесяц.

Гвилвилис слабо улыбнулась.

– Как пожелает король, – сказала она безучастно.

– Будем спать, – резко бросил он и прошел по комнате, задувая светильники. За его спиной зашуршала простыня. Невеста скользнула в постель. Грациллоний разделся в темноте, оставил одежду на полу и улегся на ощупь.

Кажется, вино не поможет. Впереди бессонная ночь. Воздух пропитан душным ароматом благовоний. Грациллоний повернулся на бок – к ней. Что значит привычка! От ее тела исходило мягкое тепло, свежий запах чистой кожи и волос. Ладонь коснулась ее плеча.

Член пробудился к жизни. Нет! – вскрикнул он про себя, но кровь, пульсируя, наполняла плоть. Нет, нельзя! Его залила жаркая волна. Девушка почувствовала его беспокойство, повернулась. Он попытался отстранить ее, рука наткнулась на мягкую грудь, ладонь наполнилась. Сосок затвердел под его пальцами.

О, Дахилис! Бык потрясал рогами, рыл копытом землю. Грациллоний почувствовал, как Гвилвилис перекатилась на спину, раздвинула колени. Не Грациллоний, кто-то другой бросил свое тело между ее бедрами, прорвал пелену девственности, наслаждаясь криком боли, и вбивал, вбивал, вбивал… А Грациллоний стоял в стороне, стоял, как часовой на опостылевшем посту, в надежде, что когда все кончится, боги Иса наконец позволят ему уснуть.

Похоронная баржа. Пятьдесят футов в длину, черная с золотом. Низкие борта и широкая палуба. Форштевень и кормовой брус украшены простой спиральной резьбой. На мачте венок из остролиста.

Если не мешала погода, она отчаливала каждый третий день, увозя умерших. Тела доставляли близкие или служители Дома Странников.

Нынешнее утро было морозным и тихим. Рябь отливала сапфиром и изумрудами. Отлив легко отворил ворота. Над уходящим судном кружились чайки, у бортов мелькали головы тюленей.

Мертвые лежали на носилках. К ногам каждого тела заранее привязали тяжелый камень. Команда молча исполняла свою работу. Самым громким звуком, раздававшимся на борту, был тихий звон гонга, отмеривавшего ритм гребли. Провожавшие в темных одеждах безмолвно стояли у бортов или сидели на скамьях. Трубач и барабанщик привычно держались в стороне.

Сегодня на борт взошла не одна галликена, а все Девятеро, вместе с королем пришедшие проводить свою Сестру. Они теснились у кормы, касаясь друг друга плечом или локтем, но взгляды женщин были устремлены вдаль.

Плавание предстояло недолгое. Отмели простирались недалеко от берега, и капитан, убедившись, что судно вышло на глубину, подал знак. Трубач протрубил протяжный сигнал, замер звон гонга, и гребцы опустили весла.

Капитан обратился с ритуальной просьбой к жрице. Сегодня был черед Квинипилис исполнять печальный обряд, и старая королева в высоком белом головном уборе вышла вперед, воздела руки.

– Боги неведомые, боги жизни и смерти, море, питающее Ис, примите тех, кого мы любили…

Капитан подал ей табличку с именами. Имена, как и тела, были расположены по времени смерти. Квинипилис начала зачитывать их. При каждом имени матросы поднимали очередные носилки, и тело соскальзывало в море за бортом. «Прощай», – повторяла галликена раз за разом.

– …Без имени…

Иннилис вздрогнула, потянулась к Грациллонию, стоявшему рядом. Он сжал ее ладонь.

– Прощай.

Слабый всплеск за бортом.

– Дахилис…

Кто-то стиснул и другую его руку. Грациллоний оглянулся-Бодилис. Тело скользнуло за борт.

– Прощай.

Носилки поставили на место. Снова прокричала труба, глухо ударил барабан. Тишина. Только плеск волн да крики чаек.

– Разворот! – скомандовал капитан. Весла легли на воду, снова зазвучал гонг. Судно повернуло к земле.

В закатном солнце волны горели расплавленным металлом. Золотые блики отражались на стене, играли на башнях. Тени в расщелинах утесов превратили скалы в таинственные мрачные скульптуры, и город лежал между ними словно обрывок цветного сна.

Баржа проскользнула в сужавшуюся щель ворот, прошла в синюю тень гавани. Высоко в небе кружил альбатрос. Солнце освещало снизу его белые крылья. Шум моря и города затихал, словно дыхание засыпающей женщины.

Сошедших на берег встретили на причале мужчины в жреческих одеяниях. Среди них был и Сорен Картаги, Оратор Тараниса, и Ханнон Балтизи, Капитан Лера. Грациллоний смотрел на них в недоумении.

Сорен отдал салют.

– Мой король. До сих пор я не имел случая выразить свою печаль.

По древнему закону ни он, ни Ханнон не допускались на баржу до своего последнего путешествия.

– Да, – сказал седой шкипер. – Она была дорога всем, но твоя потеря – тяжелее других.

Сорен перевел взгляд на Ланарвилис, затем снова на Грациллония и больше не отводил глаз.

– У тебя останутся воспоминания, король, – сказал он. – Они жгут душу, но порой помогают согреть ладони в холодную ночь, – голос у него сорвался. – Довольно. Я… Мы хотели сказать: мы считаем, что боги получили свое и примирились с Исом. И в какой-то мере это твоя заслуга, повелитель. Ты хороший король. Я не стану больше мешать тебе.

Ланарвилис понимающе улыбнулась. Сорен предостерегающе поднял палец.

– Помни, повелитель, – добавил он. – Ты можешь ошибаться и впредь, и мы встанем у тебя на пути, если увидим, что он ведет к беде. Но мы всегда будем верны тебе. Рассчитывай на нашу поддержку.