Вяканье ребенка заставило его бросить взгляд через тускло освещенную спальню. Он тихо встал и, обойдя кровать, посмотрел на извивающийся сверток. Малышка спала в старой колыбельке, которую Мама Паркер принесла с чердака. Старая колыбелька Шеннон. Он уже и забыл, что сохранил ее. Христос, да она, похоже, лежала на чердаке больше тридцати лет. Без колебаний он взял Морриган на руки. Чуть неловко похлопал по спинке и поспешил из комнаты, чтобы не разбудить спящую жену.

– Шш, – стал он успокаивать малышку.

Наверное, она хочет есть. Новорожденных надо часто кормить – это он хорошо помнил. Ричард подогрел бутылочку с детским питанием. Детский запах и вес на руках вызывали в нем воспоминания. Он уже забыл, что держать на руках новорожденную дочь – это сродни священнодействию. Он никогда не был особенно религиозен. У него не было времени участвовать в делах душной и лицемерной церкви. Он всю жизнь удивлялся, как легко люди верят, что Бог находится в каких-то зданиях и текстах, избыточно переведенных и раздерганных на предложения. Он нашел своего бога, или богиню, мысленно поправился он и про себя рассмеялся – в стогах мягкого пастбищного сена, в теплом запахе хорошо поработавшей четвертьмильной[4] лошади, в преданности своих собак. Поэтому, держа на руках новорожденную девочку, он думал не о церкви и тому подобном. Он думал о совершенной красоте, чуде в самом его прекрасном исполнении. Он опустился в кресло-качалку и вздохнул, услышав, как хрустнули колени. Но несмотря на затекшую спину и плечи, он перестал ощущать себя стариком, глядя, как малышка сосет из бутылочки и издает тихие щенячьи звуки. Он почувствовал себя человеком, вновь увидевшим магию рождения и жизни. И вновь родившейся любви.

– Мне кажется, мы с тобой поладим, – сказал он, обращаясь к малышке. – Мы с Мамой Паркер уже немолоды, но и не настолько тупоголовы, как эти двадцатилетки. И у меня есть кое-какой опыт отцовства. Если бы здесь была Шеннон, она бы тебе подтвердила, что мы с ней отлично ладили.

От мыслей о Шеннон ему, как всегда, стало грустно. Он скучал по ней. Но этим вечером, держа в руках сладкую маленькую девочку, он не так остро чувствовал потерю дочери. Тоска по Шеннон никогда не уйдет, но с этой малышкой, так сильно на нее похожей, может быть, станет не такой резкой.

Когда девочка покончила со своей бутылочкой, он поднял ее к плечу и хихикнул, когда она громко срыгнула, как маленький матросик.

– Точно как Шеннон, – произнес он. Потом уложил ее на согнутую руку – здоровую, конечно, – и стал укачивать. И откуда-то из глубин памяти возникли строки из книги, которую он много раз читал Шеннон, когда она была маленькой девочкой. – «Волчок Джонни – это рыжий кот. Хочешь узнать, почему его так зовут?»[5] – Малышка моргнула и улыбнулась ему. И Ричарду показалось, что его сердце – словно придавленное тяжестью с того самого дня, когда его дочь ушла из земного мира – вдруг взмыло ввысь, как будто у него выросли крылья. Ему пришлось откашляться и проморгаться, прежде чем продолжить историю: – «Джонни крутится, когда…»

Партолон/Оклахома

Я очень люблю свой «мир сновидений». Да, там нравится мне больше, чем в храме Эпоны (который я обожаю), в Тоскане (где я пила как лошадь, пока группа моих учеников пыталась водить меня по городу) и даже Ирландии (где ученики снова пытались заставить меня придерживаться образовательного тура и, к счастью, у них ничего не получилось). Я всегда умела контролировать свои сны – задолго до того, как оказалась в Партолоне и стала Избранной Эпоны. Ребенком я считала, что это нормально, и не видела в этом ничего необычного. Пока в третьем классе одна из подруг не пожаловалась, что накануне ей приснился кошмар. Я засмеялась и сказала что-то вроде «А почему ты не предложила своим снам отнести тебя в более приятное место?». Подруга посмотрела на меня как на ненормальную и сказала, что никто не может управлять своими снами. Я тут же заткнулась (что было для меня нехарактерно) и в тот же день спросила об этом отца. Папа объяснил мне, что обычно люди не могут управлять своими снами, так что лучше об этом помалкивать. Я так и сделала, хотя необычность этой способности мне совершенно не мешала.

В Партолоне мое управление снами превратилось в магию. Эпона нередко общалась со своей Избранной через сны. Хотя точнее было бы сказать, что это Избранная получала способность создавать астральную проекцию, которую партолонские жрицы именуют Волшебный сон. Другими словами, спящая душа Избранной (моя) может по прихоти Эпоны куда-нибудь спроецироваться. Это классное и странное действо. Эпона много куда меня проецировала – начиная с кровавой битвы с фоморианцами, где мой бестелесный дух спас жизнь моему мужу, и заканчивая чудом рождения новой жизни – рождения ребенка, которое приветствовали смеющиеся и поющие женщины.

Однако почти всю мою беременность Эпона использовала Волшебный сон по минимуму. Точнее сказать, после одержанной над Нуаду победой, заточением Рианнон и моего возвращения в Партолон (который я совершенно однозначно считаю своим домом). Вот почему меня так удивило, что мой сон внезапно прервали – мне снилось, что мне ласкает ноги Хью Джекман[6], а Брендон Раут[7] массирует плечи (оба, естественно, были в своих костюмах супергероев). И они ссорятся из-за того, кто из них больше достоин моей благосклонности этой ночью (я склонялась к Брендону. Он просто супер). Мой дух тут же вылетел через потолок храма Эпоны, как винная пробка из бочки моего любимого красного.

– О черт. – Я наглоталась ночного воздуха (да, я знаю, что тела у меня сейчас нет, но поверьте, по ощущениям это не отличается). – Тьфу, сейчас меня стошнит… голова кружится… и вообще я чувствую себя… – Я внезапно поняла, почему чувствую себя так странно, и усмехнулась. – Я чувствую себя небеременной!

Серебристый смех Эпоны, казалось, парил вокруг меня как музыка.

– А ты, Любимица, думала, что будешь чувствовать себя беременной даже после родов?

– Ну, нет. Но пройдет еще какое-то время, прежде чем я снова влезу в свои любимые слаксы для верховой езды. Так что, думаю, я просто считала, что в первую ночь после родов буду чувствовать себя такой же толстой и распухшей, как и до них.

– После рождения дитя дух восстанавливается быстрее, чем тело.

Я расслабилась, наслаждаясь звучащим в голове таким знакомым голосом моей богини. Но мое бесцельное болтание в воздухе быстро подошло к концу, когда я услышала следующие слова Эпоны:

– И это хорошо, что дух восстанавливается так быстро. Сегодня тебе придется совершить трудное путешествие, и оно будет опаснее тех, что ты совершала на последних месяцах беременности.

– Зачем? Неужели снова фоморианцы? – Я пыталась держать свои страхи в узде, но одна только мысль о нахождении этих ужасных созданий неподалеку от моей новорожденной дочери, спящей и такой беспомощной…

– Нет, не фоморианцы.

На мгновение я почувствовала облегчение, но потом вспомнила, что произошло перед тем, как усталость от родов погрузила меня в глубокий сон.

– Рианнон.

– Рианнон, – согласилась богиня.

– Но она мертва! – выплюнула я.

– Да, Любимица. Рианнон мертва.

– Я… я не знала, что она оставалась живой в том дереве все это время. – При мысли об этом меня до сих пор подташнивало. Часть вины за ее заточение лежала на мне, а часть на Клинте. И то, что сделал ради этого Клинт, стоило ему жизни.

– К заточению Рианнон привел выбранный ею путь. Не твой и не Клинта. (Как всегда, казалось, что Эпона читает мои мысли.) Ты должна знать, Любимица, что перед смертью душа Рианнон наконец смогла излечиться.