— Джимми, дорогой, как ты себя чувствуешь? Ты уже знаешь, что ей скажешь, когда приедешь? Как поведешь себя?

— Вообще-то я рассчитываю, что ее это должно беспокоить в большей степени, чем меня, — спокойно, резонно и сдержанно ответил Джим. — А я буду терпеливо ждать, смотреть и слушать… И всегда помнить о том, что у меня есть машина, которую достаточно завести и направить назад, в сторону моего дома, чтобы все неприятное осталось позади. Я думаю, она это понимает не хуже меня. Поэтому не будем тревожиться заранее, Малышка Дэнни.

— Вот ты опять говоришь так, словно это я нуждаюсь в утешении и поддержке, а не наоборот, — попеняла ему девушка.

— Ну, ведь это ты переживаешь, а не я.

— Джим! Может быть, ты все-таки позволишь мне пойти с тобой?

— Поверь, малыш, будет лучше, если ты останешься ждать меня в машине. Мы не знаем, что это за человек. Как я тебя ей представлю? Я не хочу, чтобы она знала о моей жизни то, что я не готов еще сказать ей сам. Все, Дэнни! Больше мы это не обсуждаем, — мягко, но настойчиво проговорил он.

Джим остановил машину у ворот на въезде в захудалое поместье.

Он сосредоточенно смотрел перед собой. Притихшая Даниэль сидела рядом. Сквозь напускное спокойствие Джима она ясно могла разглядеть штормовое волнение в его душе. Несколько дней, проведенные рядом с этим незаурядным человеком, позволили ей лучше узнать его.

Несмотря на категорический отказ от ее участия, Джим бы очень желал, чтобы в момент его встречи с Анной Даниэль была рядом. Но потребность защитить девушку от непредсказуемых поворотов событий заставляла повременить. Кроме того, он не испытывал желания связывать между собой две эти совершенно разные нити своей жизни. Может статься так, что он увидит Анну в первый и последний раз в своей жизни. И Джим не желал, чтобы это, хоть и в малой степени, омрачило его отношения с Даниэль. Джим привык принимать решения без оглядки на чужое мнение, а досужая осведомленность, хоть и любимого, но пока чужого человека, каким была Дэнни, могла все осложнить. В своих отношениях с Анной Джим должен был разобраться самостоятельно.

— Ну что же! — вздохнул Джим и улыбнулся. — Нужно идти… Не сидеть же вечно, — сказал он Дэнни.

Настроения разыгрывать из себя супермена у него не было. Даниэль и без этого хорошо знакома с проявлениями его бесстрашного характера. Для Джима в эту минуту было важнее сберечь в душе Малышки Дэнни полудетскую пугливую нежность. Он успел понять, что Дэнни обожает плескаться в бурных водах девичьей эмоциональности и ей еще неведомы приемы усмирения этих пучин, поскольку и нужды-то такой до сих пор не возникало.

Даниэль приложила ладошку к его щеке, приблизилась к нему и ласково поцеловала, сказав:

— Джим, миленький… Она полюбит тебя… не может не полюбить.

— Ерунда, — улыбнулся он, но его лоб наморщился и глаза слегка покраснели.

— Я не знаю такого человека, который, зная тебя, не любил бы, — совершенно серьезно и твердо заверила его Дэнни и вновь поцеловала.

Внутри него происходила борьба. Он перестал понимать, для чего ему это испытание. Для чего он вообще стоит у этих чужих ворот, труся, думая о том, что ожидает его за ними, если у него есть такая чуткая девочка, которая готова окружить его всего, ограждая от недобрых взглядов и помыслов? Не достаточно ли ему довольствоваться той любовью людей, которая у него уже есть, которую он, без сомнения, заслужил? Зачем ему испытывать судьбу, рисковать собственным душевным равновесием, входя через эти покосившиеся ворота на краю земли?

Он усмехнулся собственным малодушным сомнениям и иронически произнес:

— Да-да… Любимец публики, как же такого не любить! Старый, добрый, усердный Джим Хаскелл, которому все неймется… Посмотрим, чем он может быть полезен старушке Анне? Негоже поступаться принципами, — злобно проговорил Джим и покинул машину, хлопнув дверцей.

С мукой на лице Даниэль проводила любимого взглядом.

Отчаяние завладело девушкой. Каждым своим словом и поступком она перечеркивала собственное намерение стать Джиму ближе, милее, любимее. Ей бы вовсе замолчать и не вторгаться со своими банальностями в его сложную душу! Но нет…

Наблюдая за своими родителями, Даниэль Моррисон постоянно задавалась вопросами. Почему бы маме не быть сдержаннее, меньше пороть чушь и деликатнее относится к близким людям? Почему бы папе не открыть свое сердце, не стать поласковее, не клеймить жену тяжелым молчанием? Со стороны кажется, что это так просто. Достаточно понять свой недостаток и побороть его.

Но эти дни, в пути рядом с любимым, позволили Даниэль Моррисон взглянуть на дебри собственных привычек и представлений как на нечто несокрушимое. Она не могла заставить себя удержаться от глубокомысленных ремарок, чтобы не разозлить Джима, а если в какой-то момент это ей все-таки удавалось, то затем она сторицей восполняла пробел своей болтовней. Она не находила в себе сил примириться со сдержанностью Джима. Но почему-то была уверена, что он просто обязан сносить ее навязчивость и удовлетворять досужее любопытство.

И тут, в ставшие уже бесконечными мгновения его ухода, Даниэль осенило, что общение с любимым человеком, которого ты обожаешь именно за то, что он так не похож на тебя, — это и искусство, и наука, и таинство одновременно. Что-то сродни религии. Нельзя понять человека в одном диалоге, когда впереди такая долгая жизнь. И ей несказанно повезло, что ею увлекся Джим Хаскелл. Теперь ее дело — благоговейно созерцать любимого и не утомлять его своими представлениями о жизни.

И окончательно решив, что она недалекая, эгоистичная, спесивая женщина, Дэнни насупилась и закрыла глаза, надеясь этим смягчить ту внутреннюю пытку, которой сама же себя и подвергла.

И в эту минуту ее что-то обожгло. Она вздрогнула, открыла глаза и увидела Джима, неторопливо бредущего к мрачному сельскому дому. Она выскочила из машины и кинулась к нему, взволнованно крича:

— Джим! Джим!

Он остановился и дождался ее со странной улыбкой. И, как показалось Даниэль, с облегчением. Он обняла его, будто не видела годы.

— Что случилось? — спросил он ласково.

— Думай обо мне что хочешь, милый, но я не отпущу тебя гуда одного. Я пойду с тобой, — произнесла она, запыхавшись.

— Тогда чего мы стоим? — спросил он, обхватил девушку за талию и вновь повернулся в сторону дома.

Обезумевшая от счастья Даниэль взяла на ходу его лицо в свои руки, как бабочку, и восторженно поцеловала…

Они дошли до дома, крепко сжимая ладони друг друга. Обоими овладела мысль: что бы ни произошло в этом доме, для них двоих случившееся ничего не изменит.

А на крыльце их уже ждала женщина.

— Здравствуйте, — произнесла она, хоть и приветливо, но заметно смущаясь. — Вот какой, значит, мой сын!

Даниэль перевела взгляд с нее на Джима. Лица девушки не покидала блаженная улыбка.

— Здравствуйте… Джим Хаскелл, — сказал он, протягивая женщине на крыльце руку.

— Анна, — мягко произнесла она и слегка пожала его ладонь, после чего обратила взгляд на спутницу Джима.

Даниэль внимательно разглядывала смуглую женщину с медовым загаром, с такими же курчавыми, как и у сына, волосами. Похожесть в их облике была настолько очевидной, что не могло быть никаких сомнений в прямом родстве.

— Это твоя женщина? — бесхитростно спросила Анна у Джима, благодушно кивнув в сторону девушки.

— Ее зовут Даниэль Моррисон, — сдержанно произнес Джим Хаскелл.

— Очень приятно, Даниэль, что вы приехали вместе с Джимом, — как и прежде мягко, произнесла женщина и протянула гостье руку, которую та пожала с нескрываемым облегчением, сказав:

— Мне тоже очень приятно.

Ей действительно было очень приятно оттого, что она не упустила своего шанса начать новую жизнь вместе с Джимом, потому что с этой встречи для ее любимого все могло перемениться.

— Когда вы звонили, сказали, что больны… — напомнил Анне Джим. — Очевидно, вы солгали, — сказал он, как только был препровожден в прохладный холл деревенского дома.