Мейсон заглотнул хорошую порцию ледяного воздуха, надеясь хоть немного остыть.

В пятницу утром погода установилась, выманив Мейсона на утреннюю пробежку. Преодолев добрых пять миль вдоль берега озера Верхнее, он практически сумел выветрить из головы мысли о Рози и о том, чем они будут заниматься следующей ночью.

Добравшись до подъездной дороги к маяку, он перешел на ходьбу. А у самой двери остановился, наклонился, ожидая, пока дыхание выровняется. Пакет он обнаружил, едва выпрямившись.

«Секрет твоих побед» — гласил черный штамп на пакете. При виде такой посылки у всякого мужчины разыгралась бы фантазия. Чтоб тебя, ругнул он свое воображение — вся работа по обузданию либидо насмарку.

Потом пришла мысль, от которой кровь вмиг застыла, а пыл пошел на спад. Его сестрица порой пользуется его адресом, когда хочет сделать мужу сюрприз.

Господи, прошу тебя, пусть посылка будет адресована не Марни!

Ему потребовалось несколько мгновений, чтобы собраться с духом и поглядеть, что написано в графе получателя.

Мисс Розалинда Беннет.

Мейсон внес посылку внутрь и положил на стойку на кухне. Потом стянул через голову свитер, надетый поверх пятнистой майки с символикой отдела полиции Детройта, вытер свитером лицо и достал из холодильника упаковку апельсинового сока. Отхлебывая понемногу сок, принялся задумчиво созерцать пакет.

Что же такое Рози заказала? И как оно будет на ней смотреться?

Взял пакет и потряс его. И внезапно ощутил себя ребенком, в неурочное время добравшимся до подарков под рождественской елкой, потому что с улицы раздался стук и веселый голос Рози:

— Это я.

Рози вошла в кухню, и дыхание в его груди замерло. Она наложила макияж, отчего ресницы стали гуще, длиннее и… обольстительнее. А волосы казались слегка светлее, чем обычно.

— Ты… изменилась, — сказал Мейсон.

— Марни потрудилась, — махнула она рукой. — Сегодня утром она устроила тут салон красоты на дому. Сказала, что поскольку у меня появился шанс во время пребывания в Нью-Йорке посетить святую троицу, то я должна выглядеть на все сто.

— А?

— Магазин одежды на Пятой авеню, Нейман-Маркус и Бергдорфс. — Рози склонила голову и потерлась щекой о плечо. — У твоей сестры губа не дура.

— Да, а еще у нее отличный вкус. Ты прелестна. Волосы мне нравятся.

— Мне тоже. Думаю, результат оправдывает пройденные испытания. Она натянула мне на голову пластиковый колпак, а потом стала тащить пряди наружу через дырки приспособлением, по виду точь-в-точь как вязальный крючок.

Мейсон не слишком хорошо понял, о чем она толкует, хотя по описанию было похоже на средневековые пытки.

— Что это ты держишь? — спросила Роз.

— О, это пришло для тебя. — И он протянул ей пакет. — Нашел на пороге, вернувшись с пробежки. Сейчас собирался пойти отдать.

На ее губах заиграла улыбка. Губы по цвету напоминали спелую землянику и были такими же заманчивыми.

Радостно крутя в руках посылку, она пояснила:

— Я надеялась, что они успеют прислать ее сегодня.

Значит, решил Мейсон, она собирается взять содержимое с собой в Нью-Йорк. Душа его просто пела от восторга.

Он указал на посылку:

— Ты собираешься ее вскрыть?

— Прямо сейчас? Нет. Пусть это станет сюрпризом.

Пакет с соком замер у самых его губ.

— А что там?

— Так… одна мелочь.

— Кружевная мелочь?

— Возможно.

Роз послала ему улыбку, полную обещания. Ему прошлось прикусить язык зубами, чтобы тот не вывалился наружу. Именно сейчас ему стало ясно, почему Адам согласился откусить кусочек яблока, а вокруг Елены Прекрасной разгорелась война.

— Мейсон?

Роз шагнула вперед, задержав свое лицо в нескольких дюймах от его лица. Он жадно вдыхал ее нежный запах.

— Что?

— Завтра ночью нам в первую очередь надо узнать, почему Нью-Йорк называют городом, где никто не спит.

Несмотря на бесстыдные слова, сказанные днем раньше на кухне у Мейсона, бравада покинула Роз, как только самолет приземлился в нью-йоркском аэропорту. Чем ближе шофер такси, который, судя по манере вождения, задумал покончить счеты с жизнью, подвозил их к гостинице в центре Манхеттена, тем сильнее нервничала Роз.

Что, если после акта любви Мейсон поймет, что больше между ними не существует ничего общего? Если наконец осознает, что нет в ней ничего особенного?

О, он, конечно, сумеет преподнести новости максимально тактично. Жестокость ему не присуща. Но некоторые раны разъедают плоть и кровь, вне зависимости от того, насколько деликатно нанесен удар.

— Ты что-то притихла. — Мейсон нашел ее руку, слегка пожал.

— Детройт по сравнению с Нью-Йорком кажется совсем небольшим городом.

— А Гавань шансов так и вовсе представляется крохотным местечком, — добавил он.

— Ты никогда не скучал по жизни в крупном городе?

— Временами. Но Гавань шансов навсегда останется для меня домом. А ты?

У Роз никогда не было дома. Настоящего дома, о котором Мейсон говорит с таким воодушевлением. Но она пожала плечами и ответила:

— Подчас бывает. В городе есть чем заняться, особенно по вечерам.

— «Уолдорф-Астория», — объявил водитель, сворачивая на стоянку рядом с громадным парадным подъездом гостиницы.

— Вот мы и прибыли, — с преувеличенным энтузиазмом сказала Роз.

Мейсон перехватил ее руку, уже потянувшуюся открыть дверь такси.

— Ты нервничаешь, Рози?

— С чего бы мне нервничать? — фыркнула она. — Я и раньше пару раз останавливалась в гостиницах.

— Я не о том. Мы можем… взять отдельные комнаты, если хочешь.

— И мерзнуть поодиночке?

Без тени улыбки он ответил:

— Там, где дело касается тебя, замерзнуть мне не грозит. Просто не хотелось бы, чтобы ты чувствовала принуждение.

Она склонилась к нему, быстро коснулась губами его губ.

— Никакого принуждения.

Роз не врала, говоря Мейсону, что жила в гостиницах и раньше, но отвратные каморки, предоставляемые ей тогда, не шли ни в какое сравнение с «Уолдорф-Асторией». Зарегистрировавшись, Мейсон удостоверился, что их багаж доставят в номер, и повел Роз по нижнему этажу. Однажды он уже останавливался здесь и потому теперь исполнял роль экскурсовода, обратив ее внимание на круговую мозаику пола вестибюля и на знаменитые девятифутовые часы.

По пути к лифтам Роз задержалась у громадной композиции из цветов, наполняющей окружающее пространство ароматом лилий.

— Как красиво, — сказала она. — Все-все. Я не ожидала… такого.

— Когда надо произвести на женщину впечатление, я иду на все, — ответил Мейсон. — А здесь куда ни глянь — произведения искусства.

— Я не отличу произведения искусства от заурядной репродукции, но спасибо. Я никогда этого не забуду, Мейсон.

Они поднялись на лифте к себе в номер. В камине весело горел огонь, и, несмотря на ранний час, на столике уже остужалось в серебряном ведерке шампанское. Открытые стеклянные двери отделали гостиную от спальни. В ногах громадной постели Роз заметила данный ей напрокат Марни чемодан, стоящий рядышком с тем, что привез Мейсон.

Глаза у Роз защипало от подступивших слез, горло сжалось. Нелепо, подумала она, хочется плакать, когда тебя пытаются сделать счастливой.

— Отсюда прекрасный вид на Парк-авеню, — сказал Мейсон.

Он стоял у окна, отдернув штору. Роз выглянула. Несколькими этажами ниже сновали машины, сквозь стекло доносились их гудки и гул заводимых моторов.

Мейсон опустил штору и притянул Роз в свои объятия.

— По-моему, я тебя чем-то опечалил.

— Не опечалил. Оглушил. Я чувствую себя особенной, Мейсон, такого со мной еще не бывало.

Она приподнялась на цыпочки, хотела поцеловать его, но он слегка отодвинулся.

— Давай проясним с самого начала. Я не сделал ничего, чтобы заслужить твою благодарность. Ты действительно особенная. Это правда, Рози.

— Насколько особенная? — спросила она прерывистым шепотом. — Я хочу, чтобы ты показал мне.