Последний шорох ничем не отличался от других, но он не понравился Василию. Ночной путник насторожился, прислушался, однако это не помогло. Василий поднял автомат, повернулся туда-сюда, озирая по кругу окрестности, сделал шаг и тут же земля вылетела из-под ног, оружие из рук, а сам он сильно треснулся боком. Хорошо хоть не тем, больным. Василию еще вывернули руки, схватили за шиворот, и в этом виде понесли мордой вперед. Всё, спалился? Его поднесли к крохотному, но страшно едкому фонарику, потом грубо задудели в ухо:

— Попался, гаденыш. Ну-ка признавайся, куда тебя послал Хожа Ахмет?

Затем вопрос в грубой форме был повторен на английском и четырех азиатских языках.

— Я не могу признаться, куда меня послал Хожа Ахмет, потому что я с ним не знаком, — честно выдавил Василий. — Вы так сильно тянете за шиворот, что из меня не вылезают никакие звуки, кроме хрюканья.

— Парни, ослабьте-ка хватку, — скомандовал кто-то, — свяжите ему ручонки за спиной и усадите.

Приказано-сделано. Парни сделали вид, что ослабили хватку, быстренько стянули руки Майкова липкой лентой и усадили на какой-то холодный булыжник.

— Да, теперь, пожалуй, мне лучше, — согласился Василий. — За исключением звука «о» я могу произносить все необходимые звуки. Хожа Ахмет меня, конечно бы, послал, если бы мы были хоть немножко знакомы.

— Так ты русский? — спросил тот, кто до этого уже отдавал приказы.

— Меня, кстати, Василий зовут, а вас?

— Мы не на танцах, чтобы знакомиться, — сказал малоразличимый даже при лунном сиянии командир. — Да и кавалер ты незавидный. В горы драпанул, от службы летаешь. Оружие украл, с поста скрылся. Нехорошо. Другие, значит, должны интересы страны защищать, а ты, понимаешь, будешь пользоваться всем готовеньким.

— Не спрашивай о том, что страна сделала для тебя, подумай, что ты сделал для нее, — всецело поддержал Василий. — В свое время я от службы не летал, а теперь здесь по личному делу. Какой из меня дезертир, если я уже почти пенсионер?

Кто-то из солдат доложил:

— Командир, автоматец-то не из наших арсеналов, османский.

— Да трофейный он, блин, в бою взял, — стал оправдываться Василий.

— Для боя у тебя должен иметься военный билет и приказ, иначе это не бой, а самоуправство. Ты понимаешь, странный гражданин, что я сейчас тебя шлепнуть могу, как боевика, — судя по звукам, командир поменял обойму в крупнокалиберном пистолете.

— Не застрелите вы меня, командир, — довольно уверенно произнес Василий. — Я ведь во сне буду являться вам, душить, пальцем грозить. А когда помрете, отбуксирую вашу душу в адское пекло, да еще стану лично угольки в плазму подсыпать.

Командир спрятал пистолет.

— Адское пекло здесь. Понял, земляк? Для всех, кто его заслужил… Ну, если ты не дезертир и не шпион, то чего здесь потерял?

— Я, похоже, ищу одну вещь. Это из области мистики, так что вам неинтересно.

— Интересно, — крепко пихнул его собеседник.

— Это такая штука, похожая на молодой месяц, открывает доступ к другой штуке, похожей на яйцо, из которой вылетают драконы. Если дракона оседлает не тот, кто надо, он может понаделать много зла.

— Драконы, говоришь?

— Это ж не я придумал, а ученые-китаисты. Китайцы ведь были главные специалисты по драконам.

— Хилую ты себе легенду придумал. А что за зло такое?

Василий, конечно, не мог рассказать первому встречному все подробности, да и вряд ли бы тот поверил.

— Большее, чем то, что может сделать человек сам по себе.

— Ты можешь мне назвать то, что является одним только злом и одним только добром?

— Да вы философ, командир.

— Приходится, земляк.

— А откуда вы знаете, что я земляк.

— Оттуда, — кратко ответил собеседник.

— Отпустите меня, майор, — попросил Василий.

— Откуда знаешь мое звание? — несколько опешил собеседник.

— Карты нагадали… Если в мой организм вживлен маячок, то у вас могут быть неприятности из-за меня.

— Неприятности могут быть только у тебя из-за нас. А с твоими «жучками» мы быстро разберемся. Эй, Чернов, обведи-ка пленного сканнером.

— Да я не пленный.

— Пленный лучше, чем покойный, — резонно заметил майор, а Чернов, возникший громоздкой тенью, просто провел рукой — в перчатку унего, наверное, был спрятан детектор.

Сканирование дало утешительные для всех результаты, хотя Василий знал, что активация молчащих «закладок» не всегда срабатывает, особенно это касается киберорганических «жучков».

— Двинулись, — велел командир, — Келин вперед, Чернов замыкает, нового члена навьючить так, чтобы ему тошно было.

И Василия пригнули к земле рюкзаком кило на пятьдесят, причем сказали, что там взрывчатка, поэтому бросать не рекомендуется. Поскольку земля тут же встала под углом в тридцать градусов, то от нее до носа оставалось не более двадцати сантиметров. Впрочем, ночью больше и не требовалось.

— Я вам сочувствую, — сказал Вергилий, — но могло быть и хуже.

— Еще может быть хуже.

Группа из семи бойцов и Василия двигалась на юго-восток — примерно в той стороне и располагалась Тарская. Время от времени командир доставал микродрон и запускал в воздух — для ведения разведки. К утру группа была километрах в шести от Тарской, — Майков все более узнавал местность, — но потом отвернула в сторону.

— Давайте здесь расстанемся, я ведь достаточно погорбатился на вас, причем совершенно бесплатно, — предложил Василий командиру, чье лицо закрывали не бимоны, а мощное забрало. — Вам прямо, а мне налево.

Майор отозвался не сразу, потому что, скорее всего, разбирался с тем сигналом, что выдавал ему дрон на подзабральный монитор.

— Куда торопишься, Василий?

— В Тарскую.

— Слушай, пенсионер, оставаясь с нами, ты рискуешь уцелеть, но прогулка в ту сторону будет для тебя недолгой.

— Вы устроите какую-нибудь мелкую гадость джихадистам — и тикать. А мне… страну и мир спасать, — Василий неожиданно выпалил то, в что недавно совершенно не верил.

— Если это правда, то ты псих и послала тебя психбольница. Меня другое интересует. На что ты надеешься, Василий? Ты надеюсь помнишь, как нас там уделали?

Сомнений не осталось.

— Капитан Лялин?

— Ты же сам назвал меня майором.

И майор впервые поднял забрало. Можно было и испугаться. Вместо глаз и носа какая-то аппаратура, даже в утренних сумерках заметны линзы видеокамер. На нижней челюсти что-то вроде заклёпок.

— Двадцать пять процентов черепа разрушено, физиономии особенно не повезло, гортань то же задело, так что и голос у меня искусственный.

Майор расстегнул молнию на правом рукаве. И стало слышно, как работает его рука. Были видны рычаги, шарниры, что-то вроде кривошипно-шатунного механизма, пучки нанотрубчатых «мышц» и «кости» из блестящего сплава, видимо титано-неодимового.

— Руку, земляк, я потерял в том же бою, что и голову. Еще там пара моих ребер улетела. Это всё наш визит в Тарскую.

— Прости меня, командир.

— А за что?

— За то, что не вытащил тебя тогда.

— Абсолютно правильно поступил. Тащить тот фарш, который от меня остался, значит и себя погубить, и всю группу… Я когда в госпитале очухался, был уверен — войне моей конец, выпишут инвалидность, и остаток жизни пропердИ на стульчике возле сортира. Ан нет. После этого были еще десятки передряг. В компании таких же железных дровосеков как и я. Сержант Чернов, расстегни-ка свой жилетик, не стесняйся.

Под броником, в районе сержантского живота, было что-то, напоминающее ракетную установку.

— Это вместо кишки. А теперь, Чернов-красавчик, застегнись, тут вам не стриптиз-клуб. И так далее, том же духе. Вот такой у меня эскадрон гусар летучих. Раньше инвалиды были обузой для министерства обороны, а нынче они первосортный стратегический материал… Экспериментируй с ними, насколько фантазии хватит, всё равно этому разорванному разрезанному простреленному народу терять особенно нечего. Вот у нас тут и человек-огнемет есть, так сказать Змей Горыныч, пламенем пыхкает, особенно, когда на горшке сидит… Ну как, всё осознал? Нас даже люди Хожи Ахмета боятся, поскольку знают, что Аллах любит нашего брата, раз мы живы до сих пор.