Постепенно дело становилось все более запутанным.

В течение часа, который показался мне целой вечностью, я беспокойно ворочался в кровати, пытаясь заставить себя заснуть, но в результате добился обратного, после чего встал и снова оделся.

Я вышел из своей комнаты, задержался на мгновение в коридоре и нерешительно посмотрел по сторонам. Я сам точно не мог сказать, чтоименно я хотел. Во мне вдруг проснулось необъяснимое беспокойство. В доме стояла странная тишина, и казалось, что в этой тишине было что-то тягостное, удручающее. Это была та странная тишина, которую невозможно описать словами и которая иногда бывает в мавзолеях или очень старых подземельях, где сохранился запах времени.

Возможно, это было прикосновение другого мира, обычно недоступного для человеческих чувств, но сейчас я остро ощущал его присутствие. А может быть, я почувствовал близость к нему потому, что находился в этом странном, заколдованном доме.

Я сделал несколько шагов и вновь остановился, вглядываясь в темноту. Что сказал Говард? Этот дом — крепость.

Неужели все дело в этом? Наверняка нет. Дом моего отца был местом тревожных и темных тайн, где занавес, разделяющий мир людей и мир магии, был настолько тонкий, что можно было почувствовать дыхание чужой, искаженной и враждебной человеку Вселенной. Дыхание, похожее на ледяное могильное дуновение…

Мне стало страшно. И даже то обстоятельство, что силы, которые таились в этом доме, были даны мне в помощь, абсолютно ничего не меняло.

Я осторожно прошелся по коридору, немного помедлил и затем решительно шагнул на лестничную площадку, которая находилась на десятиметровой высоте над холлом. В мягком полумраке второго этажа мне показалось, будто поломанные перила лестницы, из-за которых мнимый воин дракона упал вниз, злобно усмехнулись.

Я осмотрел площадку, где еще недавно противостоял воину, вооруженному саблей, не сходя с места. То тут, то там виднелись маленькие кучки серой пыли, а на ковре в холле все еще оставался серый налет. Но мертвые тельца мотыльков-убийц начали уже растворяться. Признаться, меня это не очень удивило, скорее наоборот: если бы этого непроизошло, я, наверное, удивился бы больше. Доставшийся мне в наследство дом был вампиром, молохом, который поглощал все, что не принадлежало ему. Я был уверен, что на следующее утро, когда взойдет солнце, от всего этого не останется и следа.

Тут мое внимание привлек светлый длинный предмет на другом конце лестничной площадки. Я вспомнил, как Рольф и Чарльз завернули в простыню труп воина дракона, а вернее, того, кто выдавал себя за такового, и вынесли его из холла. Мне показалось несколько странным, что его положили в углу как свернутый коврик.

Немного помедлив, я направился к нему, опустился на колени возле неподвижного тела и протянул руку к простыне. Мое сердце забилось немного быстрее, когда я стал разворачивать ее, чтобы взглянуть на лицо убитого. Честно говоря, я не мог объяснить, почему мне захотелось посмотреть на своего противника.

Я точно не был некроманом, совсем даже наоборот. Но в глубине души я, вероятно, надеялся найти на этом трупе что-нибудь такое, что пролило бы свет на нераскрытые тайны и помогло бы разобраться в хаосе оставленных без ответа вопросов.

Черты покойника выглядели застывшими, как будто его заморозили в тот момент, когда жизнь едва успела покинуть тело. Признаться, я ожидал увидеть искаженное от страха и ужаса лицо, но вопреки моему предположению в его глазах застыло выражение невероятного удивления, словно он вплоть до последней секунды так и не смог понять, что произошло и в чем его ошибка.

На какой-то миг мне показалось, будто я знаю, что именно чувствовал этот человек в последние мгновения своей жизни. Страха не было — это точно: все произошло слишком быстро. Да у него и не было никаких причин для того, чтобы испытывать страх, поскольку он явился сюда не для того, чтобы убивать или быть убитым. Просто я не стал придерживаться общих правил игры и воспринял обман как серьезное дело. Игра превратилась для меня в борьбу не на жизнь, а на смерть.

И я стал его убийцей.

Ценой невероятных усилий мне удалось отогнать эту мысль и вновь вернуться в реальность. Я резко встал, схватил белую простыню, чтобы снова накрыть ею лицо покойника, но неожиданно замер. Черное одеяние воина сбилось, и я увидел обнажившуюся грудь мужчины. Прямо над его сердцем была татуировка. Мне не хватало света, чтобы тщательно рассмотреть ее, и после недолгих сомнений я вновь опустился на колени и вынул из кармана спички.

Мерцающий свет пламени осветил миниатюрную, искусно сделанную голубовато-фиолетовую татуировку. Она была чуть больше ногтя на пальце руки, но отличалась невероятно точными деталями, которые я раньше видел только в исполнении профессиональных художников: это был круг с зубчатым краем, похожий на стилизованный круг солнца; на изображенной внутри круга лошади сидели двое мужчин, одетых лишь в кожаные фартуки; у обоих лица были обращены к наблюдателю; тот, что сидел впереди, в высоко поднятой правой руке держал копье, а сидящий сзади сложил руки в молитве.

Спичка погасла, и пламя опалило мне пальцы. Я отбросил ее в сторону, вновь накрыл лицо покойника и выпрямился.

Я чувствовал себя несчастным, потому что находился в положении человека, который пассивно наблюдает за тем, как мир, в котором он жил до сих пор, рушится у него на глазах. Впервые в жизни я начал понимать, что в действительности означает слово «беспомощность». Нервно сглотнув, чтобы избавиться от горького привкуса, который неожиданно появился во рту, я невольно посмотрел на портрет моего отца.

Картина в золотой раме была последней в бесконечном ряду портретов, которые украшали эту стену. Я медленно подошел к портрету, остановился и начал рассматривать тонкое, аскетическое лицо человека, который был изображен на нем.

Родерик Андара.

Мой отец…

Эти слова отдались в моих мыслях тихим эхом. На этот раз черты Андары показались мне более резкими, чем раньше, а выражение его темных, чистых глаз стало беспощаднее или, нет, скорее решительнее.

Он был моим отцом — но что мне было известно о нем в действительности? Кроме имени, почти ничего. Я вступил в его наследство, не очень желая этого, и до сих пор даже приблизительно не знал, из чего конкретно оно состоит.

Роберт Крэйвен — колдун…

Я чуть не рассмеялся. Да, я освоил пару небольших трюков. Немного мишуры, умение создать иллюзию — этого как раз достаточно, чтобы казаться важным гостем на какой-нибудь скучной вечеринке в высших кругах лондонского общества. И только один-единственный раз я действительновоспользовался силой, которую передал мне Андара.

В результате я убил человека.

— И это то, что ты оставил мне в наследство, отец? — тихо спросил я. — Это твое наследство — смерть и несчастья?

Конечно, я не получил ответа. Даже если у меня и было несколько контактов с духом — или душой, как это иногда называют, — моего погибшего отца, я все равно не верил в то, что могу разговаривать с портретом. Однако сейчас я испытывал острую потребность поговорить с кем-нибудь или с чем-нибудь. Иногда даже такой разговор приносил облегчение.

— Или это проклятие Некрона? — продолжил я.

— И то, и другое, Роберт, — раздался тихий голос за моей спиной.

Я обернулся и увидел позади себя массивную фигуру Рольфа, казавшуюся в темноте настоящей горой.

— Что ты знаешь о нем? — спросил я.

— Об Андаре? — Рольф задумался. — Честно говоря, немного. Я видел его только один раз, да и то несколько секунд. Но Говард много о нем рассказывал. Я не считаю, что твой отец был таким жестким человеком, как ты думаешь, Роберт.

— Разве я так думаю?

Рольф кивнул.

— Мне показалось, что в твоем голосе слишком много горечи. Но ты не прав по отношению к отцу, как, впрочем, и к себе тоже.

— Слова, — пробормотал я, — это все слова, Рольф. Они не вернут Присциллу и не воскресят Торнхилла и других погибших.