Из кафетерия я пошел к ее палате, сел на пол спиной к стене, обхватив руками голову. Память против воли впитывала до мельчайшей черточки эти стены, этот коридор, эту ночь.

Надежды на то, что меня пустят к ней, не было.

Поэтому я молился, чтобы никто не вышел оттуда и не сказал, что ее больше нет. Чтобы дверь оставалась закрытой.

«Только не умирай».

Пришла Изабел и потащила меня по людному коридору на пустую лестничную площадку, где уже ждал Коул. Его переполняла кипучая энергия, сжатыми в кулаки руками он то постукивал друг о друга, то взгромождал их один на другой.

— Так, наверняка я ничего обещать не могу, — начал Коул. — Это все догадки. Но у меня есть одна… теория. Суть в том, что, даже если я прав, доказать, что я прав, нельзя. Можно только, что не прав. — Я молча ждал, и он продолжил: — Что общего между Грейс и тем волком?

Он умолк. Я решил, что он ждет от меня ответа.

— Запах.

— Я тоже так подумала, — вмешалась Изабел. — Хотя после того, как Коул обратил на это наше внимание, это очевидно.

— Превращения, — сказал Коул. — И волк, и Грейс не превращались на протяжении… десяти лет? Больше? Это предел, после которого волк, если он больше не превращается, умирает. Я помню, ты говорил, что это естественная продолжительность жизни волка, но я думаю, что это не так. Я думаю, что каждый волк, который уже перестал превращаться, умирает, как тот волк… от чего-то такого. Не от старости. И я считаю, что именно это убивает Грейс.

— Волчица, которой она так и не стала, — произнес я, внезапно вспомнив то, что она сказала мне прошлой ночью.

— Именно, — подтвердил Коул. — Я думаю, что они умирают, потому что больше не могут превращаться. Но корень зла не в самих превращениях. Он в том, что дает нашему телу команду превращаться.

Я нахмурился.

— Это не одно и то же, — пояснил Коул. — Если превращение — болезнь, это одно. А если следствие болезни, то совершенно другое. Собственно, вот моя теория, хотя все это, конечно, высосано из пальца, ну, вы понимаете. Теория сляпана на коленке, ну да ладно. Грейс укусили. Когда ее укусили, волчий токсин, будем называть его так, попал в кровь. В волчьей слюне содержится что-то такое, что очень плохо для человека. Допустим, что превращения — это благо и что в волчьей слюне есть нечто, вызывающее в организме защитную реакцию — превращения, — чтобы вывести из организма токсин. При каждом превращении токсин частично нейтрализуется. По какой-то причине эти превращения связаны с погодой. Если, разумеется…

— …каким-то образом не воспрепятствовать им.

— Угу. — Коул покосился на дверь этажа, на котором находилась палата Грейс. — Если каким-то образом лишить организм способности реагировать превращениями на тепло и холод, наступает кажущееся исцеление, но на самом деле это не исцеление. Это… разложение.

Я устал, и вообще, все эти рассуждения были слишком сложны для меня. Коул мог бы сказать, что волчий токсин заставляет человека нести яйца, и я бы ему поверил.

— Ладно. Все это логично, хотя и запутанно. Резюме? Что ты предлагаешь?

— Я думаю, ей нужно превратиться, — сказал Коул.

До меня не сразу дошло, что он имеет в виду.

— Стать волчицей?

Коул пожал плечами.

— Если я не ошибаюсь.

— А ты не ошибаешься?

— Не знаю.

Я закрыл глаза и, не открывая их, спросил:

— Полагаю, у тебя есть теория, как заставить ее превратиться в волчицу.

«Господи, бедная моя Грейс».

Все это не укладывалось у меня в голове.

— Чем проще, тем лучше, — сказал Коул.

Мне вдруг представились карие глаза Грейс на волчьей морде. Я обхватил себя руками.

— Нужно укусить ее еще раз.

Я вытаращился на Коула.

— Укусить?!

Коул поморщился.

— Это мое предположение. Что-то нарушило программу превращения, и, если привести в действие первоначальный пусковой механизм, возможно, она запустится заново с самого начала. Только на этот раз не нужно поджаривать ее в машине.

Все во мне восставало против этой идеи. Потерять Грейс, потерять то, что делало ее Грейс. Напасть на нее, умирающую. Принимать подобные решения на ходу, потому что времени уже не оставалось.

— Но превращения начинаются через несколько месяцев, как минимум через несколько недель после укуса, — возразил я.

— Думаю, столько времени нужно токсину, чтобы начать действовать с нуля, — сказал Коул. — Но очевидно, в крови у Грейс он уже и так присутствует. Если я прав, она должна превратиться сразу же.

Я сцепил руки за головой и, отвернувшись от Коула с Изабел, уставился в светло-голубую бетонную стену.

— А если ты ошибаешься?

— Тогда у нее будет волчья слюна в открытой ране. — Коул помолчал, потом добавил: — Из-за которой она, вероятно, истечет кровью, потому что, судя по всему, токсин каким-то образом влияет на свертываемость.

Я несколько минут расхаживал туда-сюда, потом Изабел негромко произнесла:

— Если ты прав, Сэм тоже должен умереть.

— Да, — сказал Коул таким ровным тоном, что я понял — он все это уже обдумывал. — Если я прав, лет через десять — двенадцать Сэма ждет то же самое, что и Грейс.

Как можно верить теории, сляпанной на мятой салфетке в больничном кафетерии за скверным кофе?

Мне ничего другого не оставалось.

В конце концов я обернулся и посмотрел на Изабел. С размазанной вокруг глаз тушью, растрепанная, нахохлившаяся от неуверенности, она казалась совершенно другой девушкой, пытающейся натянуть на себя личину Изабел.

— Как мы проберемся в палату? — спросил я.

Мне выпало выманить родителей Грейс из палаты. Сэма они ненавидели, так что он отпадал, а способности Коула нужны были в другом месте, так что оставалась одна я. Пока я, цокая каблучками, шла по коридору к палате Грейс, мне подумалось, что мы подсознательно рассчитываем на провал теории Коула. Потому что если она сработает, у нас всех будут большие проблемы.

Я дождалась, когда из палаты Грейс выйдет медсестра, и приоткрыла дверь. Мне повезло: у постели сидела только ее мамаша, глядя в окно, а не на свою дочь. Я изо всех сил старалась не смотреть на бледную и неподвижную Грейс, безвольно лежащую на боку.

— Миссис Брисбен? — голосом пай-девочки позвала я ее.

Она вскинула глаза, и я с мстительным удовольствием отметила, что они заплаканы.

— Изабел?

— Я пришла, как только узнала, — сказала я. — Можно… можно мне кое о чем с вами поговорить?

Какое-то время она молча смотрела на меня, потом до нее, похоже, дошло, о чем я ее спрашивала.

— Конечно.

Я помялась на пороге. Давай уже, Изабел!

— Э-э… А можно не при Грейс? Ну, чтобы она не…

Я показала на свое ухо.

— А, — сказала ее мать. — Хорошо.

Наверное, ей было любопытно, что я ей скажу.

Откровенно говоря, мне и самой было любопытно. Ладони у меня вспотели от волнения.

Она погладила Грейс по ноге и поднялась. Когда мы вышли в коридор, я кивнула на Сэма; он, как мы и условились, стоял в нескольких шагах от двери. Вид у него был такой, как будто его вот-вот вырвет; у меня у самой было точно такое же ощущение.

— И не при нем тоже, — прошептала я.

Мне вдруг вспомнилось, как я заявила Сэму, что он не создан для вранья. Давя подступающую к горлу тошноту, я повторяла про себя то, в чем собиралась признаться матери Грейс, и думала, что нет ничего хуже кармы.

Когда Изабел выманила миссис Брисбен из палаты — интересно, кроме нее там никого не оставалось? Наверное, существовал только один способ это выяснить — настал мой черед. Пока Сэм оставался на стреме, я проскользнул в палату. Внутри стоял густой запах крови, гниения и страха, и все мои волчьи инстинкты немедля восстали, нашептывая мне поскорее убираться прочь.