И тут я со смутным удивлением понял, что именно этим все и исчерпывается. Я скучал по ним. Но не по прошлой жизни. Я стоял, облокотившись на подоконник, и моя душа полнилась человеческими воспоминаниями, чаяниями и страхами, я знал, что состарюсь человеком, и мне это нравилось. Я не хотел бы стать одним из волков, которые выли сейчас в лесу. Это не шло ни в какое сравнение со струнами гитары под пальцами. Их надрывная песня никогда не смогла бы прозвучать так торжествующе, как мой голос, произносящий имя Грейс.

— Тут некоторые пытаются спать! — крикнул я в темноту, и она проглотила эту ложь.

Вой затих. Темнота застыла в безмолвии; ни птичий крик, ни шелест листвы не нарушали мертвую ночную тишь. Лишь где-то далеко на шоссе шуршали шинами автомобили.

— У-у-у-у! — завыл я, чувствуя себя полным дураком.

Ответом мне была все та же тишина. Достаточно долгая, чтобы я успел понять, как сильно мне хочется быть им нужным.

Потом они завыли снова, так же громко, как и прежде, перекрывая друг друга с новой решимостью.

Я ухмыльнулся.

Знакомый голос за спиной заставил меня вздрогнуть; я едва не ухватился за сетку в окне.

— Я думала, у тебя звериное чутье и ты за милю слышишь, если где-то падает булавка.

Грейс. Это был голос Грейс.

Когда я обернулся, она стояла на пороге с рюкзаком на одном плече. Улыбка у нее была… робкая.

— А ты даже не услышал, как я пробралась к тебе в дом, пока ты… кстати, чем это ты занимался?

Я закрыл окно и обернулся к ней, не веря своим глазам. На пороге комнаты Бека стояла Грейс. Грейс, которой полагалось мирно спать у себя дома. Грейс, которая не шла у меня из головы, когда я не мог мечтать. Почему я вообще так удивился? Разве я не знал с самого начала, что она появится здесь? Разве не ожидал увидеть ее на пороге?

В конце концов я стряхнул оцепенение и подошел к ней. Я мог бы ее поцеловать, но вместо этого протянул руку к свободной лямке ее рюкзака и провел большим пальцем по ребристой поверхности. Вот и ответ на один из моих невысказанных вопросов. Еще один ответ я получил, когда почуял от нее все тот же волчий запах. На языке у меня крутилась еще масса вопросов: «Ты представляешь, что будет, когда они обо всем узнают?», «Ты понимаешь, что это все изменит?», «Тебя устраивает, какого они будут мнения о тебе? А обо мне?» — но Грейс, очевидно, уже ответила на них «да», иначе ее бы здесь не было. Она не вышла бы за порог своей комнаты, не обдумав всего.

Значит, задать оставалось один-единственный вопрос:

— Ты точно этого хочешь?

Грейс кивнула.

Вот так одним махом все перевернулось.

Я осторожно потянул лямку рюкзака и вздохнул:

— Ох, Грейс.

— Ты сердишься?

Я взял ее за руки и покачал их туда-сюда, как будто танцевал, не отрывая ног от пола. В голове у меня крутились строки Рильке: «Любимая, где же ты, никогда не пришедшая» [9]— вперемежку со словами ее отца: «Я очень стараюсь не наговорить ничего такого, о чем потом пожалею» — и мысли о том, что вот она, моя заветная мечта, во плоти, наконец-то в моих руках.

— Мне страшно, — признался я.

Но губы у меня сами собой растянулись в улыбке. А когда она увидела, что я улыбаюсь, тревожное облачко у нее на лице, которого я даже не заметил, рассеялось, оставив после себя ясное небо и солнце.

— Привет, — сказал я и обнял ее.

Теперь, когда она находилась здесь, в моих объятиях, я скучал по ней даже больше, чем когда ее не было рядом.

Все вокруг было замедленное и в тумане, как будто во сне.

Это была чья-то чужая жизнь, это какая-то другая девчонка сбежала к своему парню. Это была не правильная до мозга костей Грейс, которая никогда не забывала вовремя сдать домашнее задание, отказывалась от вечеринок и не выходила за рамки дозволенного. И тем не менее именно я в теле этой непокорной девчонки аккуратно выкладывала свою зубную щетку рядом с новенькой красной щеткой Сэма, как будто это был и мой дом тоже. Как будто я собиралась задержаться тут на какое-то время. Глаза у меня резало от усталости, но мозг лихорадочно работал, даже не думая засыпать.

Боль немного притихла, успокоилась. Я знала, что она просто затаилась, отпугнутая близостью Сэма, но была рада этой небольшой передышке.

На полу около унитаза я заметила серпик обрезанного ногтя. Его совершенная обыденность каким-то образом вдруг заставила меня окончательно понять, что я стою в ванной у Сэма дома и собираюсь провести с ним ночь в его постели.

Родители меня убьют. Что они будут делать утром? Позвонят мне на мобильник? И будут слушать его звонки из того места, куда они его спрятали? Могут и в полицию заявить. Мне ведь еще не исполнилось восемнадцати. Я закрыла глаза и представила, как в дверь стучится офицер Кениг, а за спиной у него стоят мои родители, с нетерпением ожидающие возможности вернуть меня домой. Меня замутило.

В дверь ванной негромко постучался Сэм.

— У тебя все в порядке?

Я открыла глаза и покосилась на него. Он успел переодеться в спортивные брюки и футболку с осьминогом на груди. Наверное, это все-таки была хорошая идея.

— Все в порядке.

— Ты такая милая в этой пижаме, — сказал он нерешительно, как будто признался в чем-то таком, чего произносить вслух не собирался.

Я протянула руку и положила ладонь ему на грудь, чувствуя, как она вздымается и опадает под тонким трикотажем.

— Ты тоже.

Сэм сложил губы в сокрушенную гримаску и, оторвав мою руку от своей груди, повел прочь из ванной.

Его спальню озарял лишь свет из коридора и рассеянный отблеск фонаря над крыльцом, проникавший сквозь окно; в полутьме я смутно различила белое одеяло, аккуратно разложенное на кровати. Сэм отпустил мою руку и сказал:

— Ты иди в комнату, а я выключу свет в коридоре, только смотри, никуда не врежься.

Он отвернулся от меня с застенчивым выражением; я понимала, что он сейчас испытывает. У меня тоже было такое чувство, как будто мы только что познакомились и ни разу еще не целовались и не проводили ночь в одной постели. Все было таким новеньким, блестящим и восхитительным.

Я забралась в постель и устроилась на холодной простыне у стенки. Свет погас, и я услышала, как Сэм вздохнул — тяжело и судорожно, — а потом под его ногами заскрипели половицы. Он улегся в кровать; в темноте я слабо различала очертания его плеч.

Какое-то время мы просто лежали рядом, не соприкасаясь друг с другом, как два незнакомца, а потом Сэм повернулся на бок ко мне лицом, так что его голова оказалась на одной подушке с моей.

Он поцеловал меня, очень ласково и бережно, и в этом поцелуе был и восторг первого поцелуя, и опыт накопленных воспоминаний обо всех наших поцелуях. Сквозь футболку я чувствовала, как колотится у него сердце, и этот глухой стук стал еще чаще, когда наши ноги переплелись.

— Я не знаю, что будет дальше, — произнес он негромко, уткнувшись мне в шею, так что его дыхание защекотало кожу.

— И я не знаю, — сказала я.

От волнения и того, что ждало своего часа внутри, в животе у меня все связалось в узел.

За окнами немедленно завыли волки; их еле различимые голоса вздымались и затихали вновь. Сэм рядом со мной замер.

— Скучаешь по той жизни? — спросила я его.

— Нет, — отозвался он подозрительно быстро; за такое короткое время он не мог обдумать мой вопрос. — Это не то, чего я хочу. Я хочу быть собой. Хочу отдавать себе отчет в том, что делаю. Хочу помнить. Хочу иметь какое-то значение.

Только он ошибался. Он всегда имел значение, даже когда был волком в лесу у меня за домом.

Я поспешно отвернулась и вытерла нос платком, который прихватила из ванной. Даже не глядя на него, я могла сказать, что на нем остался алый след.

Сэм тяжело вздохнул, обнял меня и уткнулся мне в плечо. Он втянул носом мой запах, и я почувствовала, как он держит меня за пижамную кофту.

— Останься со мной, Грейс, — прошептал он, и я сжала трясущиеся руки в кулаки. — Пожалуйста, останься со мной.