Заметив стекавший под ноги и замерзавший буквально на глазах кровавый ручеек, Николя понял, что дошел до места. Толкнув калитку, он вошел в проход, заставленный столами для разделки мяса. В глубине располагалась бойня, шпарня и салотопня, а еще дальше стойла, где ожидали своей участи коровы и овцы. Мясники не только потрошили туши, но и торговали потрохами, всегда пользовавшимися спросом по причине их низкой цены.

Господин Депорж, к которому в надежде пообедать направился Николя, сдавал маленький зальчик торговке требухой. Поставив там несколько столиков и грубо сколоченных скамеек, мамаша Морель устроила трактир с домашними обедами. Она готовила кишки, требуху, обрезки, ножки, печень и легкие, и каждый раз по-разному. Николя заказал свой любимый рубец, но хозяйка, давно уже пребывавшая под обаянием молодого человека, сразу посоветовала ему отведать ее фирменное блюдо, а именно фрикасе из свиных ножек. Она делала его нечасто, ибо не имела права продавать свинину; торговать этим продуктом дозволялось только в мясных лавках. Чтобы ножки стали нежными, их долго отваривают в горшке, в большом количестве бульона, после чего мясо легко отделяется от кости. Затем кусочки приправляют мелко нарезанным лучком и обжаривают на сковороде с салом и растопленным сливочным маслом — до первого хруста. Потом поджарку мелко шинкуют и вновь обжаривают, несколько раз встряхивая сковороду. К измельченной поджарке добавляют половник бульона. Перед подачей на стол приправляют ложечкой горчицы, разведенной в кислом виноградном соке и уксусе, дабы получился льезон, и едят горячим. Хозяйка строго следовала рецепту, и, согласившись на фрикасе, Николя не пожалел; он дважды заказывал добавки. После сытной трапезы он почувствовал себя умиротворенным, согревшимся и готовым к встрече с нотариусом. Простая пища всегда вызывала в нем прилив энергии. Ему нравились обычаи и привычки простых горожан, и он, отправляясь гулять, с удовольствием смешивался с толпой, дабы понаблюдать нравы парижан. Из подслушанного меткого словца, подмеченной позы, подсмотренного жеста он, как из глины, лепил свой собственный образ; все, что во время этих прогулок впитывало его живое воображение, становилось неотъемлемой частью его обаяния, привлекавшего к нему людей, хотя он и не всегда должным образом ценил тех, кто по первому зову готов был служить ему верно и преданно.

Николя оказался прав, решив подкрепиться, перед тем как идти к нотариусу. Мэтр Дюпор принадлежал к той породе людей, которых не так-то просто заставить говорить. Он решительно отказался отвечать на вежливые вопросы Николя, касавшиеся состояния Декарта и о наличии у оного Декарта завещания, и даже посулил призвать своих клерков, дабы вышвырнуть наглого пришельца на улицу. Видя, что справиться с собеседником исключительно силой собственного авторитета не получится, Николя, смирившись, вытащил бумагу с подписью Сартина, после чего нотариус — с большой неохотой — поведал сыщику обо всем, что его интересовало. Да, господин Декарт обладал солидным состоянием, заключавшимся в землях и фермах, расположенных в Юрпуа и в Сен-Сюльпис-де-Фьевр, а также в ценных бумагах, выпущенных ратушей. Кроме того, он располагал солидной суммой наличности, размещенной у одного банкира. Да, он оформил завещание по всем правилам, и не так давно, в конце 1760 года. Согласно этому завещанию, его единственной наследницей является Мари Ларден, дочь комиссара Лардена.

Известие поставило Николя в тупик. Итак, незадолго до смерти Декарт почувствовал необходимость привести дела в порядок. И вместо того чтобы облагодетельствовать единственную родственницу, кузину Луизу Ларден, он остановил выбор на дочери комиссара, не связанной с ним никакими узами… От Декарта ниточка, без сомнения, тянулась к Лардену, подкинувшему Николя загадочную записку. И Декарт, и Ларден, покидая этот мир, адресовали живым загадочные послания. Почему Декарт составил завещание в пользу Мари Ларден, не имевшей к нему никакого отношения? Неужели этот старый развратник, вечно цеплявший личину святоши, попал под действие чар очаровательной и невинной девушки? А может, наоборот, неброская внешность скрывала преступную и страстную натуру Мари? Или Декарт решил обезопасить себя от покушения со стороны любовницы, чья ветреность и алчность не являлись для него секретом? Но ни в одном, ни в другом случае ничто не указывало на его готовность отойти в мир иной.

Пытаясь связать воедино попавшие к нему в руки нити, Николя перебрался на другой берег и поспешил в Шатле. Бурдо на месте не оказалось: он повез Семакгюса в Бастилию. Зато его ожидало заключение, составленное по результатам вскрытия тела Декарта. Согласно мнению производившего вскрытие Сансона, жертва была отравлена пирожными, начиненными мышьяком. Скорее всего, Декарт потерял сознание и упал, а потом его задушили, положив на лицо подушку. Николя не уставал удивляться, зачем преступнику понадобилось объединить два способа убийства, а затем, чтобы скрыть оба, инсценировать третий способ. Похоже, в этом деле маски надевали все, включая курносую; воистину, карнавал превращался в кровавый кошмар.

Выйдя из Шатле, он впервые после возвращения в Париж ощутил себя не у дел. В этот поздний час на город вместе с ночной мглой обрушился мороз, крепчавший с каждым часом из-за порывистого ветра. Николя позволил себе зайти в кондитерскую Сторера на улице Монторгей и устроил настоящую сладкую вакханалию, заказав сразу несколько любимых ромовых баб.

Войдя в дом господина де Ноблекура, он увидел Марион, хлопотавшую у плиты, где варился двойной бульон, который магистрат обычно выпивал перед сном. Сам Ноблекур ужинал где-то в городе. Николя отправился к себе в комнату. Разложив свой скудный багаж, он разделся и, протянув руку к окружавшим его со всех сторон книжным полкам, наугад взял одну из книг. Это оказалась поэма «Вер-Вер» Грессе [44]. Он открыл ее, и в глаза ему тотчас бросились строчки:

Николя горько улыбнулся. В голову опять полезли грустные мысли, вызванные письмом Изабеллы. Неожиданно он вспомнил элегантного молодого человека, увиденного им сегодня в зеркале мэтра Вашона. Логика подсказывала, что тем красавцем был он сам, но сознание отказывалось этому верить. Его новый облик искушал и одновременно таил угрозу. Николя отложил книгу и вытянулся на кровати. Свеча на прикроватном столике начала чадить. Длинная черная струйка поднималась вверх, к потолочным балкам, и на их блестящей поверхности постепенно образовалось черное пятно. Задумчиво обозрев пятно, он приподнялся, смочил слюной два пальца, загасил ими фитиль и снова лег, пытаясь сосредоточиться на мысли, упорно витавшей в его голове, но никак не желавшей складываться в четкий вывод. Пятно на потолке напоминало… Наконец-то! Перед глазами его предстало темное пятно на макушке черепа, найденного на Монфоконе. И, сделав очередное открытие, он заснул.

Воскресенье, 11 февраля 1761 года.

Субботний день Николя позволил себе посвятить блаженному ничегонеделанию. Он поздно проснулся и, воспользовавшись хорошей погодой, отправился бродить по городу. Он заходил в церкви, посетил Старый Лувр, полюбовался цитринами торговцев эстампами и картинами, а ближе к вечеру перекусил в таверне возле рынка. На обратном пути ему навстречу вылетела стайка мальчишек. С криками «Карнавал! вал! вал!» они несколько раз шлепнули его «крыской» [45]. Чтобы отчистить костюм от мела, которым его перепачкали, пришлось прибегнуть к услугам чистильщика. Усталый, он вернулся домой, улегся на кровать и допоздна читал. На следующее утро он отправился к мессе в церковь Сент-Эсташ. Он с удовольствием вслушивался в звуки, гулко разносившиеся под ее высокими просторными сводами; казалось, где-то в невидимой вышине играет гигантский орган.