Она подошла к нему почти вплотную, обдав его волнующими ароматами пудры, грима и духов, благоухавших ирисом и еще чем-то дикорастущим. Он едва не захлебнулся в волнах ее запахов.

— Сударыня, я всего лишь исполняю свои обязанности. Сам я, разумеется, предпочел бы, чтобы поиски увели меня как можно дальше от дома, где в прошлом меня принимали весьма любезно.

— Вы можете воскресить прошлое, все зависит только от вас. Мой муж умер, но я-то тут при чем? Как мне убедить вас, что я не знаю, отчего он погиб?

Не желая отклоняться от цели, Николя попытался зайти с другой стороны.

— Говорят, новый мотет Доверня [34], исполнявшийся в тот вечер в Пти-Сент-Антуан, необычайно хорош.

Она избежала расставленной ей ловушки.

— Я не люблю музыку и совершенно в ней не разбираюсь.

— Что вы делали вчера вечером? Вы были дома?

— Да, с одним из своих любовников, ибо, как вам известно, сударь, у меня есть любовники. Чего еще можно ожидать от пропащей и продажной женщины?

Ответ прозвучал искренне, а потому жалобно. На корсаж Луизы Ларден упал кусок толстой корки пудры, покрывавшей ее лицо.

— Вы довольны?

— Благодарю вас за откровенность, — краснея, ответил, Николя. — Не будете ли вы так любезны и не назовете ли мне имя этого человека?

— Только для того, чтобы доказать вам свою искренность. Это господин Моваль. Мужчина, который умеет любить и, как вам прекрасно известно, всегда готовый поставить на место наглеца.

Пропустив намек мимо ушей, Николя отметил, что в голосе Луизы Ларден прозвучала угроза. И внезапно мир показался ему ужасно маленьким.

— Когда он явился к вам?

— В полдень, и ушел рано утром. Вам, сударь, должно быть стыдно учинять мне такой допрос.

— Сударыня, забыл принести вам свои соболезнования в связи с кончиной вашего родственника.

Он дерзнул пойти окольным путем, надеясь таким образом обезоружить противника и пробить брешь в его обороне. Но старания оказались напрасны. Похоже, Луиза Ларден не знала о смерти своего кузена Декарта.

— Супруг, навязанный тебе обстоятельствами, не может считаться родственником. Да и соболезнования ваши меня нисколько не волнуют. На этом, сударь, полагаю, мы можем расстаться, ибо я слышу стук колес. За мной приехала карета. Надеюсь, завтра вы покинете мой дом.

— Последний вопрос, сударыня: где сейчас находится мадемуазель Мари?

— У своей крестной матери в Орлеане. Девушка пожелала покинуть свет и стать послушницей в ордене урсулинок.

— Не кажется ли вам, что призвание к монашеской жизни проснулось в ней слишком неожиданно?

— Пути Господни неисповедимы.

— А где была Мари в тот вечер, когда исчез комиссар?

— В городе, у какой-то подруги.

— Сударыня, кто убил вашего мужа?

На лице ее появилась гримаса, видимо, означавшая улыбку. Закутавшись в плащ с меховым воротником, она обернулась и произнесла:

— В дни карнавала улицы становятся небезопасны. Наверное, он встретил какого-нибудь убийцу в маске.

Она ушла, громко хлопнув дверью и даже не взглянув на Николя.

Николя остался на месте. Словесная дуэль вконец измотала его. Ему показалось, что навалившаяся на него усталость сейчас раздавит его окончательно. Либо Луиза Ларден невиновна, и тогда ответы ее продиктованы исключительно цинизмом и безнравственностью, либо она воистину великая актриса. Неожиданно ему в голову закралась мысль, не является ли вызывающее поведение и откровенная бравада госпожи Ларден способом утаить нечто важное? Кто станет подозревать женщину, добровольно отрекшуюся от добродетели и выдвинувшую убедительные основания своего выбора? Николя не привык бороться с двуличным противником. Для сыщика он был еще очень молод и не имел достаточно опыта ведения расследования. Он только начинал собирать собственную коллекцию людских типажей: большая часть их попала в нее всего лишь на прошлой неделе. Считая, что содержание должно соответствовать форме, он, столкнувшись с цинизмом или лицемерием, немедленно терялся. Речи Луизы Ларден звучали для него оскорбительно, они бросали вызов правилам поведения в обществе. Внезапно на ум ему пришла еще одна мысль: а вдруг бравада Луизы является последней попыткой заблудшей души удержаться на краю страшной пропасти безудержного разврата? Тогда ее искренность, граничащую с цинизмом, следует расценивать как дань уважения, которую порок отдает добродетели.

Однако время для рассуждений выбрано неудачно. Он обязан воспользоваться тем, что пока в доме никого нет, и никакая щепетильность не должна мешать ему выполнять задание. И, проникнувшись сознанием важности своей миссии, Николя приступил к обыску. Он быстро обнаружил, что из библиотеки кто-то — комиссар, Луиза или некто третий — забрал все бумаги. В спальне госпожи Ларден он тщательно осмотрел всю одежду и обувь, но не нашел ничего интересного. Смятая постель, пустая бутылка и два стакана свидетельствовали о происходивших здесь бурных любовных баталиях. Николя задумался. Возможно, тень, мелькнувшая под сводами церкви Блан-Манто, могла бы сообщить что-нибудь интересное о Мовале и его любовнице. Если, конечно, это действительно был человек Бурдо.

Войдя в комнату Мари, он с изумлением обнаружил, что вся одежда девушки висит на месте. Неужели она уехала, не взяв ничего с собой? Заметив брошенные в углу грязные ботинки, он решил сравнить следы, зарисованные им в Вожираре, с подошвами этих ботинок. Рисунок совпал с подошвой.

Это открытие стало последним свершением сегодняшнего дня. Усталость свинцовой тяжестью навалилась на Николя, и он заплетающейся походкой стал подниматься в мансарду, которую, как он смутно помнил, завтра ему предстояло покинуть навсегда. Месяцы, проведенные в ней, не стали для него счастливыми, но и плохими их тоже не назовешь. В ней прошло его ученичество, время, когда все силы его уходили на то, чтобы как можно лучше освоить ремесло и как можно успешнее справиться с поручениями. Комната в доме Лардена займет свой уголок в его памяти, чтобы впоследствии он сожалел о ней, как сожалеем мы о вещах и людях, оставленных нами на обочине дороги, потому что так решила жизнь, смерть или какой-нибудь крошечный таинственный огонек.

Спрятав в чехол одежду, он оставил только фрак, который собирался надеть завтра. Проверяя его карманы, он обнаружил сложенный вчетверо крошечный листок бумаги. Когда он развернул его, в глаза ему бросилось собственное имя, написанное в углу листочка. Потом он прочел уже знакомую ему фразу:

Значит, Ларден давно, когда Николя еще находился в Геранде, захотел оставить ему это загадочное послание. Но что он им хотел сказать? И с этой мыслью Николя, сраженный усталостью, заснул.

Пятница, 9 февраля 1761 года.

Растянувшись на земле, он сквозь полуприкрытые веки наблюдал, как на розовеющем горизонте вставало солнце. После бешеной скачки по ландам [36]он привязал коня к обломкам брошенной на берегу лодки, наполовину занесенным песком, а сам лег рядом. Шуршание песчинок усыпило его. Внезапно привычный шум стих, и он догадался, что океан впервые прекратил свое нескончаемое движение. Задохнувшись от страха, он вскочил, открыл глаза и, ослепленный ярким светом, тотчас закрыл их. Холодный ветер пронизал его до костей, и он, насквозь промерзший, нырнул в постель. Накануне, после тяжелого дня, заполненного неожиданными испытаниями, он рухнул на кровать и, не успев раздеться, сразу погрузился в беспробудный сон. Он не закрыл, как обычно, ставни, и сейчас лучи зимнего солнца нашли дорогу к его лицу. Осторожно потянувшись, вытягивая, подобно зверю, руки и прогибая спину, он с радостью отметил, что не чувствует боли. Ночной сон прогнал боль, уступившую место тяжести и одеревенелости. Таким застывшим и неповоротливым чувствует себя наутро всадник, долго не садившийся в седло, а потом сразу отмахавший верхом несколько десятков лье.