Перед взором Николя внезапно промелькнула гравюра из детства, изображавшая казнь Картуша.

— А чем эта казнь отличалась от других?

— Увы, сударь, речь шла о человеке, поднявшем руку на священную особу его величества. Он подлежал особой казни, предусмотренной такими случаями. Я вижу, как мы, я и мой дядя, стоим, одетые, согласно обычаю, в костюмы палачей. На нас синие штаны до колен, красные куртки с вышитой виселицей и черной лестницей, на голове алые треуголки, на боку меч. У нас пятнадцать подручных и помощников в передниках из светло-коричневой кожи.

Он умолк, словно ему пришлось извлекать воспоминания из самых дальних уголков памяти.

— Знайте, сударь, Дамьен — да призрит Господь его душу, ему довелось столько выстрадать! — хотел покончить с собой и пытался открутить себе детородные органы. А перед казнью в этом зале его подвергли допросу обычному и допросу с пристрастием. Его требовали назвать сообщников, но совершенно ясно, что у него их не было. Он без устали твердил: «Я не хотел убивать короля, я не убивал его. Я ударил его, но только для того, чтобы Господь коснулся его и напомнил ему о государственных делах, о необходимости установить мир и спокойствие». Даже когда желудок его раздулся от воды, лодыжки раздавили испанским сапогом, а грудь и все члены подвергли пытке раскаленным железом, он повторял одно и то же. И даже когда он больше не мог ни пошевельнуться, ни стоять на ногах.

Слушая завораживающее звучание кроткого голоса, Николя думал о том, что на улице его неприметный обладатель вряд ли привлекает к себе внимание прохожих. В то же время ему казалось, что молодой человек соотносит себя со своим рассказом, ибо дрожащие руки и выступившие на лбу капли пота выдавали его волнение.

— Дамьена доставили на Гревскую площадь и положили на эшафот, где его ожидала казнь, присуждаемая цареубийцам. Его руку, державшую орудие преступления, положили на жаровню с горящей серой. Когда от руки осталась одна обгорелая культя, он вскинул голову и страшно закричал. Затем стали клещами вырывать куски его плоти. В оставшиеся от этой пытки ужасные кровоточащие раны немедленно залили расплавленные свинец, смолу и серу. Господи, как он вопил! На губах у него выступала пена, но даже во время самых нечеловеческих страданий он выкрикивал: «Еще! Еще!» Вспоминая об этом, я вновь вижу его глаза: еще немного, и они выскочат из орбит.

Сансон на мгновение умолк, словно к горлу его подступил комок.

— Не знаю, почему я вам это рассказываю, — с трудом вымолвил он, — я никогда и никому об этом не говорил. Но с вами мы ровесники, а господин Бурдо известен своей честностью и порядочностью.

— Мы ценим ваше доверие, сударь, — сказал Николя.

— Но самое худшее ожидало впереди. Приговоренного привязали к утыканным гвоздями брусьям, сколоченным наподобие креста святого Андрея, а грудь зажали между двумя привязанными к кресту досками, чтобы лошади, привязанные постромками к его рукам и ногам, не смогли разорвать его целиком. Как вы уже догадались, его должны были четвертовать.

Сансон оперся на кресло и вытер струившийся со лба пот.

— Взяв кнут, один из подручных пошел пускать лошадей, четырех превосходных верховых животных, приобретенных мною накануне за 432 ливра. По договоренности я подал сигнал. Кони рванулись в четырех разных направлениях, но веревки, привязанные к телу, оказались слишком прочными и не отпускали их. Члены несчастного тем временем вытягивались, и он испускал дикие крики. Через полчаса мне пришлось приказать изменить направление движения лошадей, привязанных к ногам, чтобы осуществить прием, именуемый в нашем языке «уловкой Скарамуша». В этом случае коней заставляют тянуть параллельно в одном направлении. Наконец бедренные суставы вывернулись из своих чашечек, однако руки не оторвались, а продолжали растягиваться. Через час лошади так устали, что одна из них упала на землю, и помощники с большим трудом заставили ее подняться. Мы с дядей Жильбером посоветовались и решили взбодрить лошадей кнутами и окриками. Они снова принялись тянуть. Зрители в толпе начали падать в обморок; первым потерял сознание кюре из Сен-Поля, читавший молитву по умирающим. Но, увы, были и те, кто находил удовольствие в этом жертвоприношении [17].

Он замолчал, уставившись в пол.

— А разве не было законного способа прекратить страдания осужденного? — спросил Николя.

— Именно это я и решил сделать. Я отправил господина Буайе, исполнявшего в тот день обязанности дежурного хирурга, в ратушу, объявить судьям, что четвертование силами только лошадей невозможно и для осуществления приговора необходимо подрезать толстые сухожилия. Я просил разрешения осуществить эту операцию. Буайе принес согласие судей. Тут возникла проблема найти нужный инструмент. Требовался острый нож, способный резать плоть, такой, как у мясника. Время торопило. Тогда я приказал своему подручному Легри взять топор и нанести удар в местах, где происходит соединение членов. Он вернулся весь в крови. Я снова приказал гнать квадригу. Лошади помчались, волоча за собой обе руки и ногу. Дамьен еще дышал. Волосы его торчали дыбом; за несколько минут из черных они стали совершенно белыми. Обрубок тела дергался, губы пытались что-то произнести, но никто из нас ничего не понял. Когда его бросили в костер, он еще дышал. Я не забыл ни единой подробности того печального дня. С тех пор, господа, я начал изучать анатомию и работу человеческого тела. Мне хочется как можно лучше исполнять свои обязанности — без лишних мучений и ненужной жестокости. И каждый день я молю Бога, чтобы никто из французов не поднял руку на священную особу нашего короля. Я не хочу пережить еще одну такую казнь [18].

После его заявления установилась долгая тишина. Сансон сам нарушил ее, направившись к столу.

— До вашего прихода я позволил себе исследовать останки, которые оба ваших высокоученых мужа поспешили занести в списки каждодневных несчастных случаев. Мне понятно ваше огорчение, поэтому я поделюсь с вами своими наблюдениями. Во-первых, могу с уверенностью сказать, что плачевное состояние этого тела нисколько не связано с морозом. Напротив, холод высушил его и сохранил в том виде, в котором его бросили на землю. Но, конечно, оно сильно пострадало от хищников — крыс, собак и ворон.

Обернувшись, Сансон пригласил своих слушателей подойти поближе.

— Смотрите, что осталось от берцовой кости. Она побывала в челюстях какого-то сильного животного — собаки или полка. А туловище, несмотря на почти нетронутые кости, сверху все обглодано тысячами мелких зубов — это поработали крысы. Если внимательно посмотреть на голову, можно обнаружить следы ударов мощных клювов. Это вороны, господа. Место, где вы обнаружили тело, является еще одним дополнительным доказательством, подтверждающим эти бесспорные факты и наше их толкование.

— А что вы можете сказать о голове, сударь? — спросил Николя.

— Очень много. Во-первых, это голова принадлежала мужчине. Посмотрите, здесь, у основания черепа, находятся два костистых выступа, которые мы называем апофизами. У детей и женщин они менее выражены. Голову ребенка можно узнать по родничкам, которые еще не закрылись или же закрылись, но не полностью, а также по неполному комплекту зубов. Отсюда следует, что перед нами голова мужчины зрелого возраста. Смотрите, я могу взять ее за оба апофиза и приподнять. Следовательно, речь идет о мужчине. К тому же, как вы, господин Лe Флош, сами заметили, челюсть раздроблена, и кусок ее утащили хищники. А на сохранившейся части явно видна трещина, образовавшаяся после удара стальным или железным орудием, шпагой или топором. Поверьте мне. Остатков волос, съеденных паразитами, не обнаружено, значит, жертва была либо лысой, либо с нее, как это делают ирокезы, сняли скальп; но последнее маловероятно. Черное пятно на макушке я пока объяснить не могу.

Николя и Бурдо не скрывали своего восхищения.