Смех в комнате не прекращался, он продолжался до тех пор, пока порог не переступил молодой мужчина в черной форме с тельняшкой под ней. Все лицо его было в сплошных кровоподтеках, губы лохматились обрывками кожи, а на голове с короткой стрижкой кровоточили свежие шрамы. И все равно, в нем можно было разглядеть человека образованного и с хорошими манерами, внушающим доверие даже в таком неприглядном виде. Анна с Софьей надолго приковались к нему взглядами, в зрачках у них постепенно вызревал немой вопрос. Наконец наступил момент, когда они не могли больше удерживать его в себе, молодые женщины разом повернулись к Захару с Петером. И те так — же молча удовлетворили их любопытство утвердительными кивками головы. Факт был настолько неправдоподобным и обескураживающим, что Анна с Софьей едва не закричали от чувств, переполнивших их души. Этого не могло быть, как не имела права произойти на Северном полюсе встреча близких родственников, разбросанных по разным уголкам земного шара. Но факт оставался фактом, каждый из иностранцев, стоящих сейчас возле порога комнаты, имел фотографии своих родственников из рода Даргановых. Их прислали и из Москвы, от семьи Ростиньяковых. На снимках был изображен в том числе и морской пехотинец при полном параде и с раскованной улыбкой на жизнерадостном лице. Он здорово походил обличьем на своих братьев и сестер, живущих за пределами России. — Панкрат!.. — тихо позвала Анна, не сводя глаз с русского офицера. Софья, Петер и Захар уставились на узника, введенного в комнату, а Натали Трепоф забегала зрачками от одного к другому. Между тем, молодая женщина повторила. — Господин офицер, вы Панкрат Ростиньяков!?. Морпех и ухом не повел, он продолжал в упор рассматривать боевиков, сидящих за столом вместе со своим главарем. Громкое чавканье и хруст хрящей на крепких зубах не прекращались, словно полевые командиры забыли обо всем на свете. Наконец Басаев бросил в тарелку обглоданную кость, он повернулся к пленникам и предложил: — Познакомьтесь, родственнички, а то так и уйдете на тот свет, не узнав друг друга. Начинай, товарищ капитан, ты у нас самый смелый.

Офицер разлепил окровавленные губы, черты лица у него покривились от презрительной усмешки — Лично мне это ни к чему, на тот свет пропускают без всяких знакомств, даже с самим богом, — он передернул плечами. — Зачем вызвал, Басаев? Если по поводу дислокации нашей бригады и других частей армии Трошева, то ничего нового я тебе сказать не смогу.

— А ты нам ничего и не говорил, кроме того, что твои предки родом из здешних мест, — вытер салфеткой жирный подбородок Шамиль. — Они были терскими казаками из станицы Стодеревской, не так ли?

— Этого я тоже не знаю, — не согласился узник. — Я родился в Москве, в семье коренного москвича.

— Который был послом в Соединенных Штатах Америки, — влез в диалог Радуев. — А сейчас твой отец Вадим Ростиньяков заведует отделом в министерстве иностранных дел России.

— Это неправда, людей с одинаковыми фамилиями очень много. — Но другие Ростиньяковы мне на пути не попадались, иначе я бы их запомнил, — загоготал Радуев, разинув рот с вставными зубами.

Шамиль похмыкал в усы и подмигнул гостям:

— Фамилия очень редкая. Сдается мне, что она не русская и чем-то похожа на клички наших иностранных журналистов, — он кивнул на узников, продолжавших у порога прижиматься друг к другу. — Как их там, Де Арган, Де Аргстрем. Не какая-нибудь Натали Трепова, по ней сразу видно, что она газетчица и любит трепаться по всякому поводу. — Я не позволяла себе писать неправду. Никогда, — не выдержала оскорбления в свой адрес преподавательница из Сорбонны. — Я всегда старалась правдиво освещать только то, что есть на самом деле. — Госпожа Трепоф, вы запамятовали про ваши статьи об Ираке и Саддаме Хусейне, главе этого ближневосточного государства, — подал голос Абу аль Валид, по виду увлекшийся перебиранием четков из сандалового дерева. — Вы думаете, что мы неграмотные арабы и ничего не замечаем? — А что я по вашему могла написать оскорбительного в адрес Ирака и его руководителя? — не сдавалась молодая женщина. — Я только затронула тему о репрессиях иракцев против курдского народа и о коррупции, поразившей высшие эшелоны власти в этой стране. — Разве это твое дело, женщина? — вежливо улыбнулся Абу аль Валид. — Ты должна всего лишь ублажать мужа и воспитывать детей. В остальном мужчины разберутся сами.

— Так заставляют поступать своих жен-рабынь только мужчины в Азии и на арабском Востоке, а я свободная гражданка европейской страны… — Вот и оставайся ею, зачем лезть туда, куда тебя не приглашают. В комнате наступила настороженная тишина, нарушаемая лишь раздраженным мужским сопением да тихим шарканьем тапочек на женщинах, занимавшихся уборкой посуды со стола. Казалось, они летали по воздуху, изредка прикасаясь ногами к полу, покрытому толстым слоем ковров. Затем Басаев вздернул свои прямые брови и бросил на морского офицера взгляд, полный холодного отчуждения:

— Значит, ты ничего нам не расскажешь? — со скрытой угрозой спросил он у него. — Кто ты, откуда и какие были планы у вашей группы, которой ты руководил? — Нам с тобой беседовать не о чем, — передернул плечами морпех.

Главнокомандующий чеченской армией машинально коснулся пальцами кобуры с пистолетом, висящим у него на ремне, в углах его рта появились две резкие черточки.

— Здесь иностранные студенты договорились до того, что Шамиль Басаев, то есть я, всем вам приходится близким родственником. Ты тоже одинакового с ними мнения? Ведь твои предки из того же населенного пункта, и фамилия у них была Даргановы.

— Я уже сказал, что родился в Москве и лично мне ничего выяснять не надо, ни с кем. Тем более, с тобой, — непримиримо угнул голову офицер. — Ты сам не раз убеждался, кавказец, что за нас лучше всего говорит наше оружие.

Басаев снова надолго ушел в себя, видно было, несмотря на внешнюю его невозмутимость, что внутри у него идет жестокая борьба. И кто в ней победит — добро или зло — не мог знать даже он. За окнами дома на низкой высоте в который раз пронесся над улицей боевой вертолет, вызвавший очередное раздражение на лицах полевых командиров. Летчик или разведывал обстановку в ущелье и в горах вокруг, или чувствовал шестым своим чувством, что в мирном ауле не все в порядке.

— Разлетался, зеленый петух, — процедил сквозь зубы один из горцев. — Скоро мы и ему обломаем его пятнистые бока с крыльями.

— Винты, дорогой Исмаил, — поправил соплеменника его товарищ. — Это русская попрыгунья-стрекоза, которая лето красное пропела, оглянуться не успела, как "стингер" вспорол ей брюхо.

Вокруг раздался дружный хохот мужчин с лужеными глотками. Он заполнил всю комнату, неприятно надавив пленникам на ушные перепонки. Басаев поморщился, подвернув рукава камуфляжа он обнажил костлявые запястья. Затем выпрямил спину и сразу превратился в каменное изваяние, в котором живым остался один рот, укрытый густым волосом.

— Морпехов мы никогда не брали в плен, — с легким сожалением, проскользнувшем в равнодушном голосе, сказал он. — Десантниками из ВДВ еще не брезговали, а от морской пехоты толку никакого.

— У нас установка на врагов иная, — согласно кивнул офицер. Стрекот "вертушки" прибавил ему, как и остальным узникам, уверенности в себе. — Ты прав, капитан, с морпехов брать нечего, в таких случаях русские говорят — как с козла молока, — Главнокомандующий посмотрел на полевого командира с лицом, похожим на харю мясника — такую же красную и всю в черных оспинах. И отдал приказ. — Пустить в расход в половине восьмого утра. Пусть для русских это будет первой их потерей перед нашим завтрашним наступлением. — Только морпеха? — переспросил палач. — Всех. Пленных поместить в одну яму, чтобы они успели перезнакомиться.

Боевик со шрамом на лице поморщился и со злым оскалом сказал:

— Ты стал великодушным, Шамиль. Трое мужчин и три женщины — не слишком ли щедрый подарок на всю ночь для паршивых гяуров?