И началась охота, беспощадная, как жизнь среди зверей. Панкрат ясно осознал, что из рытвины следует убираться немедленно, потому что она пристреляна. Нужно было срочно делать ложный ход, чтобы отвлечь внимание противника, а потом совершить рывок к выходу из ущелья. В связи с переменой обстановки, другие задачи вообще перестали существовать. Он отвязал от пояса одного из убитых пехотинцев моток крепкой веревки, взятой на случай перехода по горным тропам, сделал петлю и, раскрутив один конец, забросил ее на вершину молодого дерева метрах в восьми от схрона. Затем с силой потащил веревку на себя, заставив ствол наклониться до земли и с шумом потом распрямиться. Прицельная очередь ударила прямо под корень дерева, она была пущена из-за валуна, вросшего в землю выше по склону. Немного подождав, капитан еще раз наклонил дерево вниз и резко отпустил вершину. Этим приемом он хотел выяснить, сколько лежбищ успели устроить чехи вдоль самого гребня горы и откуда ждать их нападения. Он добился цели, еще два схрона боевиков открыли свое местонахождение, срубив деревце кинжальным огнем из автоматического оружия. Они были совсем рядом, в каких-то метрах пятидесяти. Больше выстрелов ниоткуда не последовало.

Капитан нащупал тесьму, стягивающую края берета, и потащил за один конец, она вытянулась, жесткая, пахнущая грубым армейских сукном. Он пожевал ее, ощущая колючую поверхность и шинельный вкус, как ни странно, придающий уверенности. После чего осторожно разогнул пальцы у мертвого пехотинца, забрал гранату, прижимая чеку к ребристому корпусу. Она еще должна была сделать свое дело. Потом рванул за веревку так, что сдернул петлю с вершины дерева. Как только несколько автоматов зашлись в злобном бормотании, бросил эф один в сторону ближайшего схрона с чехами. Сам, переждав хлопок со свистом осколков, вскочил на ноги и перебежками подобрался ко второму вражескому гнезду. Увидел за деревьями нескольких человек в камуфляже, с наслаждением всаживающих очередь за очередью в то место, где никого не было. Панкрат, не дожидаясь, пока азарт у них пройдет, подкинул в самую их середину кругленькую эргэдэшку, похожую на недоспелый помидор. И снова гортанные вскрики вплелись в стрельбу, которую теперь продолжали вести лишь из третьего схрона. На этой стороне ущелья оставался только он один, противоположный же склон давал о себе знать лишь редкими выстрелами в никуда. Но вряд ли кто прислушивался к отчаянным всплескам человеческих эмоций, для настоящих воинов слаще были звуки, издаваемые железом, исковерканным до неузнаваемости. Капитан дал короткую очередь по упавшим чеченцам, обошел стороной уничтоженный вражеский схрон и заторопился к третьей точке. Боевики заняли позицию почти под гребнем, откуда и обзор был выгоднее, и вести огонь было сподручнее, потому что лес был редким, он просматривался насквозь даже при скудном сиянии месяца. Требовалось большое умение, чтобы подобраться к ним как можно ближе. И капитан старался как мог, используя все свои навыки, накопленные за две войны сразу. Когда спрашивали, почему при стольких боевых наградах и при влиятельных родителях, на плечах у него чернеют всего лишь капитанские погоны, он отвечал, что не в званиях дело, а в том, что у человека за душой. Если мечты были только об одних металлических звездах, то это не человек, а робот, и для такого война как мать родная. Он не пощадит никого, лишь бы взобраться по служебной лестнице на ступеньку выше. А если думы его уносятся к родному дому, к семейному очагу с его уютом, тогда это человек с большой буквы и нужно сделать все, чтобы он остался в живых. В мирной жизни он сделает для людей больше, чем все гражданские чиновники, вместе взятые. Ему тоже рано просиживать штаны в штабах или подниматься на капитанский мостик, где и без него тесно. Он не надышался еще пороховой гарью и не прочувствовал до конца, как уходит из человека жизнь — самое дорогое, что у него есть. И как только ощутит это в полную меру, так всеми силами будет бороться за то, чтобы войны на земле никогда не вспыхивали. А если они все-таки возникнут, то наказание за это несли бы те, кто их развязал, а не те, против кого их развязали. Как происходило и продолжает быть до сегодняшнего дня.

Панкрат приблизился к огневой точке противника, он уже мог разглядеть, кто из чего стреляет. Оставалось забросать гранатами свору боевиков, заросших волосом по самые глаза, и пробиваться к выходу из ущелья, высматривая по пути десантников, оставшихся в живых. Ведь кто-то должен был переждать массированный обстрел из тяжелых видов вооружения, устроенный боевиками с неожиданной дерзостью. Главное, в тот момент, когда каждая из противных сторон была уверена в правильности своих действий. Снова в голову полезли мысли о предательстве, о том, что какая-то сволочь знала в мельчайших подробностях об операции, задуманной в штабе армии. Не могли главари боевиков сами подставлять под удар одно из своих соединений, как не могли изменить направление движения другого отряда, чтобы придти на помощь к первым лишь после полного их почти разгрома. Что-то неладное творилось на этой войне, подталкивая к выводу, вышибающему озноб, что чем больше погибнет на ней и тех и других, тем большую выгоду получат кукловоды, стоящие над всем этим. Но чувство долга было сильнее всех выводов, оно требовало выполнить приказ любыми силами. Капитан отстегнул кнопку на футлярчике на поясе и вытащил ребристую гранату эф один. Нужно было продвинуться вперед еще хотя бы на несколько метров, чтобы бросок получился наверняка, иначе при неловком движении можно было попасть гранатой в какое-либо дерево из заслоняющих обзор. Он сделал тройку шагов, стараясь заворачивать ступни ног вовнутрь и по кошачьи мягко ставить их на землю. Затем прислонил РПД к дереву, в левой руке зажал эргэдэшку, а правой послал эф один в самый центр вражеского схрона с таким расчетом, чтобы она разорвалась, не долетев до земли. Тогда зона поражения ее возрастала во много раз, захватывая не только ноги, но и тела противников. Так оно и произошло, взрыв раздался у самой задницы боевика, оттопыренной тем в пылу охоты за русскими десантниками. Лишь один из чеченцев оглянулся в самый последний момент, он словно на мистическом уровне почувствовал, что к нему приблизилась сама смерть. На войне так бывало не раз. Лицо его исказилось страхом еще до того, как яркая вспышка осветила все вокруг желтовато-синим мгновенным светом. Даже боль от полученной смертельной раны не изломала его грубые черты, прикрытые черными волосами. Еще двое его соплеменников рухнули на спину, так ничего и не осознав, пятый же упал грудью на край неглубокой ямы, прикрыв собой израильский "узи" с широким рожком. Капитан сунул эргэдэшку в футлярчик на поясе, подхватил ручник и прошелся по еще вздрагивающим фигурам боевиков короткой очередью. Он помнил случай в Афгане, едва не стоивший ему жизни.

Это было под Джелалабадом, недалеко от границы с Пакистаном и перевалочного за ней пункта моджахедов-Пешавара. Батальон морпехов из добровольцев готовился делать бросок на позиции противника, занявшего господствующие высотки. Жара стояла такая, что на песке можно было поджаривать мясо, а резина на БТРах потрескивала, готовая разойтись по швам. На линию броска выдвинулась штурмовая группа — по морпеховски "штык" — составленная из одного взвода, она должна была пойти вслед за БТРами и БМПшками с крупнокалиберными пулеметами на башнях и ворваться на передовую линию траншей противника. Но гусеницы с колесами увязали в песке, боевые машины садились на днища и превращались в бесполезные железяки. Артподготовка прошла, пора было начинать атаку. Командир "штыка" выскочил из укрытия и пошел вперед, увлекая за собой остальных. Панкрат тогда был замкомвзвода, он зажал в зубах тесьму от берета и шагнул за бруствер. В голове стучала лишь одна мысль, утверждавшая, что противник еще не опомнился от артналета, поддержанного "вертушками", пропахавшими позиции врага на бреющем полете. Значит нужно было пробежать опасное расстояние до этой линии как можно быстрее, чтобы вступить с духами в рукопашный бой. А там как рассудит хозяйка-судьба. Он успел вскочить в окоп, увидел афганца, стоявшего на коленях и отбивавшего земные поклоны аллаху. Рядом валялся на дне все тот-же автомат Калашникова, но уже не сорок седьмой, как в самом начале войны, а новейшего образца. Панкрат развернул ствол АКСа в другую сторону и сделал пару очередей вдоль окопа, где суетились несколько фигур в чалмах и просторных одеждах. Убивать безоружного врага ему было не по душе. И вдруг услышал за спиной характерный щелчок, такой, который издает боек в ствольной коробке, когда в самом стволе нет пули. По спине замкомвзвода прошла судорога, скулы мгновенно стянуло намертво, он понял, что автоматный рожок у духа оказался пустым. Панкрат развернулся манекеном на одном месте и в тот же момент получил удар прикладом в лицо…