Что-то менялось, и менялось навсегда. Дети, которых сейчас звали, чтобы уложить спать, хотелось ли им того или нет, не замечали перемен, для них это было только приключение, как будто они отправились в путешествие к морю.

Даже мои братья пришли в восторженное состояние, которое они объясняли друг другу как желание покаяться, совершить омовение, даже позволить крестить себя, если на этом будет настаивать Иоанн бар Захария, чтобы потом можно было вернуться к работе с новыми силами.

Во мне же поселилась уверенность. Я не хотел спешить, но и не тащился в хвосте. Я не сетовал по поводу расстояния. Я медленно двигался вперед, навстречу тому, что в конце концов отделит меня от остальных. Я знал это. Я знал, не сознавая, что именно произойдет. И единственные глаза, в которых я видел такое же понимание — и такую же готовность, — были добрые глаза моей матери.

Утром, под серым грозовым небом, мы подошли к большому собранию крестившихся.

Как ни много нас было, мы оказались не готовы увидеть гигантскую толпу, заполнившую оба берега реки и простиравшуюся повсюду, насколько хватало глаз. Многие взяли с собой богато расшитые шатры и циновки, на которых раскладывали еду, тогда как другие, пришедшие со священниками и книжниками, были в разодранных одеждах и угрюмо ждали.

Калеки, нищие, дряхлые старики и даже крашеные уличные женщины влились в эту толпу по дороге.

Всюду мелькали солдаты, и по форме мы узнавали тех, кто состоял на службе у царя Ирода Антипы, и тех, кто служил его брату Филиппу. И было много роскошно одетых женщин в сопровождении слуг, а некоторые сходили с великолепных носилок.

Когда мы наконец увидели Иоанна, толпа затихла, и звуки распеваемых гимнов превратились в далекие отголоски. И здесь и там мужчины и женщины сбрасывали верхнюю одежду и в одних туниках входили в воду, а некоторые мужчины снимали даже их и оставались только в набедренных повязках, приближаясь к величественной фигуре Иоанна и к его многочисленным ученикам.

Повсюду слышался приглушенный шепоток тех, кто исповедовался в грехах, умоляя Господа о прощении, они бормотали так громко, чтобы можно было различить голоса, но не слова, глаза их были закрыты, одежда брошена на камыши. Люди выстраивались в цепочку и входили в реку.

Ученики Иоанна стояли справа и слева от него.

Его легко было узнать. Высокий, с косматыми волосами, разметанными по плечам и спине, он встречал одного паломника за другим. Его черные глаза сияли в сером свете раннего утра, голос звучал низко и перекрывал гул голосов всех, кто был рядом.

— Покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное, — объявлял он, каждый раз произнося это как будто впервые, и все вокруг подхватывали его слова, и они начинали звучать как песнопение, которое время от времени усиливалось, сливаясь с беспорядочными и непрерывными покаяниями.

Иасон и молодежь остановились позади, сложив на груди руки, и наблюдали. Однако один за другим мои братья подходили, снимая с себя одежду, и заходили в воду.

Я увидел, как Иаков погружается под воду и медленно поднимается, а Иоанн, лицо которого не отразило ни малейшего узнавания, выливает ему на голову воду из раковины.

Иосий, Иуда и Симон придвинулись ближе к ученикам, их сыновья и племянники пошли с ними. Менахем взял за руку маленького Исаака и повел, будто опасался топкой почвы, густых камышей и самой реки, хотя вода доходила всего лишь до колена.

Высокий шатер на четырех резных столбах громко хлопал на ветру, пока серые облака плыли по небу, закрывая солнце. От шатра отделился богатый сборщик податей, которого я встречал по пути на работу и в Капернауме.

Он стоял рядом со мной, глядя на крестителей и крещаемых. Толпа увеличивалась на наших глазах и растекалась влево и вправо.

Из столпившихся позади людей, раздвинув нас в стороны, вышел фарисей, прекрасно одетый, с длинной седой бородой. С ним шли еще два человека — священники, судя по их тончайшим льняным одеяниям.

— По какому праву ты делаешь это? — воскликнул белобородый фарисей. — Отвечай, Иоанн бар Захария. Если ты не Илия, тогда кто ты, что призываешь сюда людей для отпущения грехов? Кто твои ученики?

Иоанн замер и поднял голову.

Солнце, вышедшее из-за серых туч, заставило его прищуриться, чтобы рассмотреть говорящего. Он смотрел мимо меня и сборщика податей.

Фарисей повторил свой вопрос:

— По какому праву ты осмелился собрать здесь этих людей?

— Собрать их? Я их не собирал! — ответил Иоанн.

Его голос без всяких усилий перекрывал общий гул.

Он втянул в себя воздух, как человек, привыкший перекрикивать шум ветра.

— Говорю тебе. Я не Илия. Я не Христос. Говорю тебе, Он, Идущий за мною, встал впереди меня!

Казалось, он собирается с силами, произнося эти слова.

Ученики продолжали крестить паломников.

Я увидел Авигею — полностью одетая, она окуналась в реку. Я осознал, что тот молодой человек, который жестом подозвал ее, поднял над ней раковину с водой и велел опуститься на колени прямо в воде, — мой молодой родственник Иоанн бар Зеведей. Да, это был он, в мокрой, прилипшей к телу одежде, с длинными нечесаными волосами, мальчик лет двадцати, стоявший рядом с человеком, который кричал так, что слышали все:

— И снова говорю вам, порождения ехидны! Вы не спасетесь, говоря себе: отец у нас Авраам. Говорю вам, Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму. Пока я стою здесь, секира уже лежит при корне дерев. Всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь!

Люди, сбившиеся в кучу, смотрели на раввинов и священников, которые ринулись вперед при звуке Иоаннова голоса.

Вдруг заговорил Иасон:

— Но, Иоанн, кто дал тебе право говорить нам это? Все хотят знать ответ на этот вопрос!

Иоанн поднял голову, но, кажется, не узнал Иасона, точно так же, как не узнавал никого вокруг.

— Разве я не сказал вам? Я скажу вам снова. Я «глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему. Всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся, кривизны выпрямятся, и неровные пути сделаются гладкими… и узрит всякая плоть спасение Божие».

Казалось, вся толпа слышит его. Люди плакали, и все больше и больше народу вступало в реку. Иасон и Рувим вошли в воду.

Я видел, как Иаков вышел на берег, его распушенные длинные волосы были мокрыми. Он подхватил Иосифа, и вместе с моей матерью они свели его вниз.

Сборщик податей наблюдал, как спускается к реке старик.

Иоанн сам встретил Иосифа, хотя я опять не заметил по его глазам, чтобы он узнал мужчину и женщину, что стояли перед ним. Они вошли в реку, как входили другие, и Иоанн вылил на их головы воду из раковины.

Толпа приветствовала его криками.

— Но тогда что же нам делать? — на этот раз спросил Шемайя, словно не мог удержаться.

— Разве мне есть нужда говорить тебе? — ответил Иоанн.

Он расправил плечи и снова без малейшего усилия возвысил голос, словно оратор:

— У кого две одежды, тот отдай неимущему; у кого есть пища, делай то же!

— Учитель, но что нам делать? — воскликнул молодой сборщик податей, стоявший рядом со мной.

Люди поворачивали головы, чтобы увидеть, кто задал этот вопрос, идущий из самого сердца.

— Как что? Ничего не требовать более определенного вам, — ответил Иоанн.

Волна одобрения прокатилась по обоим берегам. Сборщик податей склонил голову.

Но вперед выступили царские солдаты.

— А что ты скажешь нам, учитель? — крикнул один из них. — Скажи, что делать нам?

Иоанн взглянул на них, снова сощурившись на солнце.

— Не отнимать денег силой, вот что вам делать. И никогда не обвиняйте никого облыжно и довольствуйтесь своим жалованьем.

И снова люди стали кивать, послышались крики одобрения.

— Говорю вам, идет Сильнейший меня, и лопата Его в Его руке, и Он очистит гумно Свое и соберет пшеницу в житницу Свою, а солому сожжет огнем неугасимым.