Каро зажгла свечи по краю ванны. Было еще светло, но они красиво горели. На масло для ванны она потратила целых шесть евро — чистый грабеж. Зашипела пена. Однажды она видела фильм о Клеопатре. В память врезались ванные сцены. Роскошь. Служанки. Одни служанки купали свою госпожу, другие натирали маслами, третьи — благовониями, четвертые одевали. Масла для приема ванны смешивались в зависимости от ее настроения. Неужели она правда купалась в молоке ослиц?

Пена прохладно щекотала кожу. Но вода под ней была так горяча, что даже мурашки побежали по телу. Она опустилась в воду и закрыла глаза. Она делала это для него. Особенно сегодня вечером. Неужели они недостаточно долго ждали? Настало время для настоящих поцелуев и объятий.

Она представила себе его руки у себя на коже. Такого счастья она, наверное, никогда не испытывала.

Для него Каро обрезала волосы. После ванны она накрасит ногти, хотя они, признаться, слишком коротки — она пока не бросила привычку их обкусывать.

— Для тебя, для тебя, — шептала она, — для тебя, для тебя, для тебя.

Как же его сегодня назвать? Она пока не придумала имя.

— Милый. Любимый. Возлюбленный. Единственный.

Она улыбнулась. Раньше эти слова показались ей глупыми и сентиментальными. Кто, мол, сейчас так скажет? Раньше. Но это все в прошлом. Теперь она смотрит в будущее. Она будет счастлива с ним. И будущее начинается этим вечером.

Когда я открыла дверь и увидела Мерли, сразу поняла: случилось неладное.

— Что такое? — спросила я, швыряя сумку в угол.

Накануне я была на телевидении, где записывали передачу, посвященную матери. То есть она давала интервью, а мы с Тило — ее бойфрендом — служили задником для рассказа о личной жизни. Я проторчала в студии два часа. Правда, один из операторов был такой симпатичный, что я с удовольствием просидела бы там и все четыре. Закончилась запись поздно, и я поехала с Тило и матерью ночевать на мельницу. Мать, конечно, хотела заманить меня туда, чтобы с утра пораньше обсудить со мной свое творение.

Мать и Тило — ранние пташки, а я — сова. Если приходится рано вставать, то жизнь мне не в радость, особенно когда за завтраком пристают с обсуждениями. В общем, к моменту отъезда я успела в полной мере вкусить участь писательского ребенка. А в школе схватила «неуд» по математике. И утешала себя мыслью, что хуже ничего уже не будет.

— Каро куда-то запропастилась, — доложила Мерли.

Я сбросила туфли и прошлепала на кухню попить воды.

— Да?

— Она не ночевала дома — постель нетронута.

— Шла бы ты в сыщики, Мерли. Тебя без экзаменов примут.

— Очень смешно! — ответила Мерли полушепотом, будто нас кто-то подслушивал. — Нет, правда, она не говорила тебе, что собирается свалить на ночь?

— Нет, — сказала я и подумала, что Каро, должно быть, уломала своего приятеля рассекретиться и напросилась к нему в гости.

— Ее сумка и учебники остались дома. То есть в школу она не пошла.

— Перестань, Мерли! Когда она последний раз ходила в школу? — Я включила кофеварку. — Хочешь капучино?

— Мне эспрессо. — Сев к столу, она поставила ноги на стул и уткнулась подбородком в колени. Дома Мерли круглый год носит носки собственной вязки, что есть признак практичности и здравого смысла.

— Пойдем сегодня в кино? — предложила я.

— Нет. До конца месяца я в кино не пойду, — покачала Мерли головой. — Исчерпала свой лимит.

— Я тебя приглашаю.

— Хорошо, тогда пойдем.

Никогда не знаешь, чего ждать от Мерли в таких случаях. Она щепетильна в вопросах денег и скорее займет у Каро, чем у меня, потому что у Каро деньги «чистые», а мои деньги, то есть деньги моей матери, имеют запашок социального неравенства. По мнению Мерли, богатство не должно существовать на свете, если оно не для всех. Мерли убежденная социалистка, противница капитализма.

Я искренне восхищаюсь ею. Она последовательна не только на словах, но и на деле. Будучи членом группы радикальных зеленых, она живет практически одной ногой в тюрьме. Она приводит к нам в квартиру соратников, скрывающихся от полиции. Они часто гостят у нас не по одному дню, едят наш хлеб с сыром и пьют кофе из нашей кофеварки. Сидя на полу нашей кухни, они рисуют плакаты и пишут листовки, чтобы потом распространять их по городу.

А теперь что я слышу? Мерли раскудахталась лишь потому, что Каро одну ночь не ночевала дома!

— У меня предчувствие, — призналась она, — странное.

Мерли часто посещают вещие предчувствия. А иногда сны. Мы с Каро порой ее просто боимся.

Я подвинула ей чашку и села к столу.

— То есть?

— Ну… я чувствовала бы себя лучше, если бы Каро сейчас вошла в эту дверь. — Она допила кофе и резко поднялась. — Ладно, не бери в голову. Я просто устала и нервничаю. — Она взглянула на часы. — Мне пора. Я обещала Клаудио, что поработаю сегодня в две смены.

В последнее время Мерли зачастила на работу. Мы с Каро подозревали, что она неровно дышит к этому Клаудио. От нее только и слышно было — Клаудио да Клаудио. А на днях ей прислали букет цветов. Она поспешно выхватила карточку, чтобы мы не прочитали, что там написано. Проблема заключалась в том, что Клаудио дома на Сицилии ждала невеста, а Мерли была девушка старомодных принципов.

Пару минут спустя я услышала, как хлопнула дверь и Мерли сбежала по ступеням. Настала тишина. Я включила CD-плеер, взяла с полки «Как важно быть серьезным» и уселась за стол готовиться к экзамену по английскому. Вскоре, погрузившись в мир Оскара Уайльда, я совершенно забыла о Мерли и ее необыкновенных предчувствиях.

— Благодарю вас за то, что вы согласились ответить на мои вопросы. Я знаю, как вы заняты.

Имке Тальхайм села. Он устроился на другом стуле и внимательно взглянул на посетительницу: она достала из сумки блокнот, небольшой пенал, а оттуда извлекла маленькую дорогую серебряную ручку… Писательница, как же. Она неожиданно оказалась красивой. Фотографии, которые он видел в журналах, не отдавали ей должного. Он с трудом отвел взгляд.

Шеф сказал, что она ищет материал для своей новой книги.

— В друзьях у этой Тальхайм ходят большие шишки, Мельциг. Надеюсь, объяснять ничего не требуется. Так что делай, что она попросит. Очаруй ее, подыграй ей… Ну, ты понял.

Берт предпочел бы, чтобы она обратилась к нему напрямую, а не через шефа. Он терпеть не мог таких поручений, зная, откуда у них ноги растут. В тех кругах, где вращался шеф, было принято платить услугой за услугу.

— Кофе? Или чай?

Ему хотелось быстрее перейти к делу. Он не собирался ни очаровывать ее, ни подыгрывать ей — хватит с нее и того, что тратит на нее время.

— Кофе было бы чудесно.

— Молоко? Сахар?

«На подсластителях небось сидит — думал он, — стройна, что лань».

— Сахар, — сказала Имке Тальхайм.

Он сходил в коридор и принес два кофе из автомата — один с молоком, другой с сахаром.

Некоторое время они пили кофе в молчании, переглядываясь поверх чашек. «Оценивает, — понял Берт. — Прикидывает, не гожусь ли я ей в герои». От этой мысли ему стало не по себе. А вдруг она читает его мысли?

— Хорошо, — сказал он, откидываясь на спинку стула и кладя ногу на ногу. — Что вы хотели узнать?

Ну разумеется, она писала книгу про сексуального маньяка. А как же иначе? У нее была масса вопросов об убийстве Симоны Редлеф и двух других убийствах на севере и о связи между ними. Она как ни в чем не бывало объявила ему это, будто имела самое прямое право обо всем знать.

— Я понимаю, что вы не можете посвящать меня в тайны текущего следствия, но… — немилосердная улыбка озарила ее лицо, — вы догадываетесь, что мне действительно интересно все, что может быть допущено к огласке. А также психология маньяка.

Ее откровенность обезоруживала. Он решил, что самым лучшим способом от нее отделаться будет исполнить ее просьбу, то есть выложить ей рассекреченную информацию — в основном касающуюся прошлых дел. И он стал рассказывать. Она делала пометки в блокноте, время от времени перебивая его вопросами, желая что-либо уточнить. Точность и проницательность ее вопросов были поразительны. Она понимала, о чем идет речь.