Однако первые же слова тронули своей нежностью.

– С тобой все хорошо? – спросил Рул, бережно укладывая Кэтрин себе под бочок.

Ей хотелось прокричать ему, что нет, не хорошо, но вместо этого она уткнулась лицом во влажно поблескивающее плечо, все еще слишком взбудораженная, чтобы произнести хоть что-то. Да и потом, что она могла ему сказать? Что ее потребность в нем слишком велика, выходит далеко за рамки разумного и не зависит от ее воли, хотя только сила воли и заставляла Кэт держаться после смерти мужа? Если она сама не в состоянии в себе разобраться, то как объяснить свои чувства Рулу?

Рул чуть-чуть повернул ее голову к себе, слегка обхватив ладонью подбородок. Не открывая глаз, Кэтрин ощутила невесомый, словно полночный шепот, поцелуй, которым он одарил ее мягкие припухшие губы. Затем обнял и притянул к себе так, что его дыхание зашевелило легкие завитки у нее на виске.

– Спи, – скомандовал Рул приглушенным рокочущим голосом.

Что она и сделала, вконец обессилев после танцев и последнего часа, заполненного требовательными и пылкими любовными ласками. Засыпать в объятиях Руда было настолько прекрасно, будто именно здесь ей самое место.

Проснулась Кэт с ощущением какой-то неправильности. Уютное кольцо рук исчезло, но ее ладонь лежала у Рула на груди, пальчики зарылись в курчавую поросль. В спальне было темно, луна уже не дарила свой бледный свет. И хотя Кэтрин не услышала никаких странных звуков или подозрительных шорохов, что-то же ее разбудило. Но вот что?

Когда сонный морок спал, Кэт почувствовала неестественное напряжение Рула и различила его частое и поверхностное дыхание, заставляющее вздыматься и опадать грудную клетку. И еще – он сильно вспотел.

Забеспокоившись, она решила слегка потрясти его, желая убедиться, что с ним все в порядке. Но не успела и пошевелиться, как Рул молча бесшумно сел на постели. Правой рукой он судорожно сжимал простынь. С неимоверным усилием, точно самое крохотное движение давалось ему мучительно тяжело, он разжал кулак и отпустил ткань. Потом, издав очень тихий облегченный выдох, Рул поднялся, подошел к окну и замер, вглядываясь в укрытые ночной сенью окрестности.

Кэтрин привстала на кровати.

– Рул? – озадаченно позвала она.

Он не ответил, хотя ей показалось, что при звуке ее голоса его плечи снова напряглись. Кэт вспомнила, что Рики упоминала о мучавших Рула кошмарах, из-за которых тот порой всю ночь напролет бродил вокруг ранчо. Может, и сейчас? Что же ему снилось, раз он погрузился в такое тягостное молчание?

– Рул, – снова окликнула она, потом тоже поднялась с постели и направилась к нему. Он выглядел каким-то застывшим и странно притихшим. Кэтрин обняла его и прижалась щекой к широкой спине.

– Приснился плохой сон?

– Да.

Голос был хриплым, искаженным.

– А что?

Рул промолчал, но Кэтрин не отступала:

– Что-то о Вьетнаме?

Он долго ничего не говорил, а потом будто выплюнул сквозь плотно сомкнутые губы скупое «Да».

Кэт хотелось, чтобы Рул поделился с ней мучавшей его болью, однако по повисшей тишине поняла, что откровенничать он не станет. Рул никогда не рассказывал о Вьетнаме. Ни с кем не обсуждал то, из-за чего его комиссовали. И почему вернулся в Техас столь же диким и опасным, как смертельно раненый зверь. Внезапно для нее стало очень важно узнать, что преследовало его в кошмарах. Она жаждала быть значимой для него, чтобы, доверившись, он позволил разделить с ним то тяжкое бремя, которое все еще нес на своих плечах.

Кэтрин встала к Рулу лицом, намеренно оказавшись между ним и окном. Затем нежно огладила ладонями его напряженные плечи, даря своими прикосновениями утешение и ласку.

– Расскажи мне, – шепотом попросила она.

После этих слов он весь едва ли не закаменел.

– Нет, – отрезал Рул.

– Да! – настаивала Кэт. – Рул, послушай меня! Ты никогда не говорил об этом и явно не собираешься в будущем. Держишь все в себе, но это же тупиковый путь, разве не видишь? И что бы это ни было, оно пожирает тебя живьем…

– Мне не нужен психиатр-самоучка, – рявкнул он, отпихивая Кэтрин от себя.

– Ой, ли? Смотри, как агрессивно…

– Черт бы тебя побрал! – глухо рыкнул Рул. – Да что ты понимаешь в агрессии? А в будущем? Первое, что я усвоил, попав туда: после смерти вообще нет будущего. Мертвым до этого нет никакого дела. Так что беспокоиться о будущем – прерогатива тех, кто остался в живых. И всем хочется уйти тихо-мирно, а не осесть на чьем-то лице тысячью маленьких кровавых ошметков. Или сгореть заживо. Или сдохнуть под изуверскими пытками, когда в тебе уже не остается ничего человеческого. Но что ты можешь об этом знать, сладкая? Одна прицельная пуля убьет тебя так же верно, как если бы части твоего тела разбросало по целому акру. Вот что такое «будущее».

Неприкрытая ярость Рула и сочащийся горечью голос обрушились на Кэтрин точно сокрушительный удар. Машинально она потянулась к нему снова, но Рул отстранился, уклоняясь от прикосновения, словно сейчас ему была невыносима близость другого человека. Руки Кэт безвольно упали по бокам.

– Если бы ты рассказал об этом… – начала она.

– Нет, никогда. Услышь же меня, – порычал он. – Все, чем я там занимался, что видел или слышал, никогда не пойдет дальше меня. Это останется со мной. Возможно, я поступаю не так, как написано в твоих заумных книжках, но у меня свой метод. Потребовались годы, чтобы снова начать спать до утра, а не вскакивать посреди ночи, задыхаясь от людских воплей и с кишками, скрученными в тугой узел. Кошмары хоть и нечасто, но еще бывают, однако я не собираюсь перекладывать все это на кого-то еще.

– Есть же общества ветеранов…

– Знаю, но я всегда был волком-одиночкой, и потом – худшее уже позади. Я вновь могу смотреть на деревья; могу позволить кому-то подойти ко мне со спины. Все закончилось, Кэт. Я выкарабкался.

– Ничего не закончено, если тебя это по-прежнему мучает, – спокойно возразила она.

Рул рвано выдохнул:

– Я сумел выжить. О большем и просить нельзя.

Беззвучный смех сотряс его грудь, когда он продолжил:

– А я ведь и об этом не просил. Поначалу… О боже, да сначала я молился каждый день: «Господи, пусть я выживу. Позволь мне пройти через этот ад. Убереги. Не допусти, чтобы меня разнесло на грязную кучку кровавых лоскутков». Потом, где-то через полгода, я молил об ином. Жить мне уже не хотелось. Как и возвращаться. Да никто, видя подобное, не захотел бы снова и снова встречать по утрам восход. Я мечтал умереть. Сам искал смерти. Совершал то, на что в здравом уме не пойдет ни один человек, – а я это делал. В один миг я находился в джунглях, а потом – бац, и я в Гонолулу, а вокруг расхаживающие под деревьями идиоты, позволяющие другим людям приближаться к себе и с улыбками и смехом уставившиеся на меня, точно я какой-то ненормальный урод. О черт… – его голос сорвался, и Рул резко замолчал.

Проведя тыльной стороной ладони по щеке, Кэтрин с удивлением поняла, что та мокрая. Слезы? Во время боевых действий во Вьетнаме она была совсем ребенком и не могла ясно осознавать все ужасы той войны. Однако потом Кэт много об этом читала, смотрела хронику и хорошо запомнила, как выглядел Рул в тот день, когда отец привез его на ранчо. Потухший взгляд и суровое избитое в кровь молчаливое лицо – таким перед ней предстал образ Вьетнама.

Но для нее это была лишь картинка, а для Рула – реальные воспоминания и кошмары.

Надрывно вскрикнув, Кэт бросилась к Рулу и сжала так сильно, что ему пришлось бы постараться, чтобы снова отпихнуть ее. Однако Рул и не пытался: уютно пристроив Кэтрин в своих объятиях, он бережно притянул ее голову себе на грудь. Та тут же намокла, и Рул ласково оттер с глаз Кэт слезы.

– Малыш, не плачь из-за меня, – пробормотал он и крепко, почти грубо поцеловал. – От тебя мне нужно утешение, а не жалость.

– Что? – слабо всхлипывая, переспросила Кэтрин.

– Вот это.

Он поднял ее повыше, не переставая осыпать жаркими поцелуями, от которых кружилась голова и сбивалось дыхание. Кэт оплела его руками и ногами, испугавшись, что, если Рул ее отпустит, она просто упадет. Но упасть ей не дали. Напротив, Рул томительно медленно позволил ее соскользнуть по себе вниз, и она невольно ойкнула, почувствовав, что он вошел в нее.