— Двигай все, что не сломано, — посоветовала Зоэ. — И растирай мышцы, где нет ушибов, надо поддерживать циркуляцию крови.

Мерсер какое-то время работал в тишине, поглядывая на Зоэ, склонившуюся над его братом и касавшуюся его с чрезвычайной нежностью. Глядя на ее маленькие изящные руки, теперь немного огрубевшие от работы, он задавался вопросом, знает ли он ее вообще.

Что она испытывает к Робину? Преданность, конечно. Она доказывала это день за днем. Но есть ли с ее стороны что-то вроде романтической любви? Или между ними лишь крепкая дружба и флирт, вырвавшийся из-под контроля, как уверял Робин?

Но он не спросит. Не теперь.

За прошедшие годы Мерсер многое узнал о Зоэ: что она избалованная и немного тщеславная, что она слишком кокетлива, слишком красива себе на беду, слишком брызжущая весельем, что возбранял строгий этикет. Но теперь казалось, что в ней ничего этого нет. И возможно, никогда не было. Возможно, он преувеличивал ее ошибки, чтобы оправдать свою дистанцию от чего-то, что, как он чувствовал, грозило его душевному спокойствию.

Что же, теперь у него нет никакого душевного спокойствия. И пока он любит Зоэ, его никогда не будет. Он принял это. Но Зоэ, верная своему слову, проводила рядом с Робином почти каждый миг, когда бодрствовала. Тем не менее, войдя, Мерсер ощутил ее настороженность.

Зоэ утверждала, что он не знает ее силу, и возможно, она права. Возможно, он всегда принимал упорство за упрямство. А может быть, Зоэ просто выросла, а он не заметил. И если он не знает ее силу, она, скорее всего не знает его слабость. Никто не знает.

Весь мир его семьи держался на его плечах и плечах отчима. Мерсер не мог позволить себе ни слезинки, даже когда мать спала, когда весь дом погружался в тишину.

Именно в эти минуты удушающее чувство утраты накатывало на него. Он плакал по своему брату, по полному сил неунывающему жизнелюбу и, возможно, безмолвно оплакивал то, что почти получил, а теперь потерял, и чего поклялся никогда не желать.

Он не сознавал, что перестал заниматься ногами Робина, пока не ощутил на себе пристальный взгляд Зоэ, настойчивый и бесстрашный.

— Не воображай, Мерсер, будто я не знаю, что ты чувствуешь. — Она снова взяла в руки суповую чашку. — Ты командуешь почти всем и всеми вокруг, но даже ты не можешь справиться с невыносимой болью.

Ее слова полоснули лезвием бритвы и были так близки к истине, что он проглотил резкое возражение. Вместо этого он скользнул взглядом по почти безжизненному телу Робина.

— Что пользы моему брату от моей невыносимой боли? — наконец сказал он. — Скажи мне, Зоэ. Я живой, хожу на двух ногах, а он… он, возможно, никогда не будет.

Она отставила чашку и вытерла руки об халат.

— Ты не можешь винить себя. Я так сожалею, Мерсер, так сожалею, что и выразить не могу, обо всем, что я сделала, чтобы Робин оказался в таком ужасном положении. Но ни я, ни ты не заставляли его садиться на лошадь. Он был пьян, слишком пьян, чтобы ехать верхом, и, очевидно, я была единственной, кто видел это.

Мерсер ухватился за столбик кровати, пальцы стиснули дерево.

— Зоэ, только… не надо…

Но она поднялась и подошла к нему.

— И я скажу тебе, о чем я не жалею. — Ее голос дрогнул. — Я не жалею, что отдалась тебе.

— Зоэ, пожалуйста…

Он закрыл глаза, молясь, чтобы она не коснулась его. Это адская мука заходить сюда много раз в день, чтобы увидеть едва дышащего брата и женщину, по объятиям которой он тосковал.

Ее голос был столь же нежен, как прикосновение.

— Ты можешь сожалеть, и если так, я приму это как наказание, которое должна понести, — продолжала она, ее маленькая прохладная рука легла на его щеку. — Но я не жалею, никогда не пожалею. Не мы довели Робина до травмы:

— Зоэ, я не знаю. — От ее прикосновения он собрал волю в кулак и не узнавал собственный голос. — Я не знаю, что случилось со всеми нами. Я знаю только, что мой брат едва жив, и не могу вынести мысли о его потере.

— Это не твоя вина, — снова сказала Зоэ, — а моя. Но я виновата только в том, что заставила его обручиться со мной, когда он любил другую.

Мерсер отпрянул.

— Зоэ, как же мы все испортили? — Он вскинул руки в бессильном жесте. — Если Робин так любил Марию, почему он заигрывал с тобой?

— Поскольку он молод, — сказала Зоэ, — и, как все молодые красавцы, слишком дерзкий, и потому что я соблазнила его. Но я никогда не сделала бы это, Мерсер, знай, я, что его сердце занято.

— Как можно это знать? — глухо сказал Мерсер. — Если Робин сам не знал себя, пока не оказалось слишком поздно, как мы могли знать, что у него в сердце?

И вдруг его осенило, что, то же самое можно сказать о нем самом. Он помнил слепой гнев, охвативший его, когда он увидел Зоэ в объятиях брата, помнил захлестнувшую волну боли и свое ощущение, что он узнал главную правду, но узнал слишком поздно. Он тогда фактически сделал предложение, вложив собственные чувства в уста брата, чтобы спасти Зоэ от гнева ее отца.

Он всегда в глубине души любил ее. Теперь он это понял. Но он был слишком горд и, возможно, слишком труслив, чтобы признаться в этом даже себе. И разве его грех меньше, чем прегрешение Робина?

— Зоэ, я тебя не обвиняю — сумел произнести он. — В тот день во мне говорило горе и чувство вины.

— Спасибо, — тихо сказала она.

В комнату вошла няня с дымящейся чашкой, обернутой в полотенце. Зоэ вернулась к своему стулу у кровати.

— Добрый день, дружок, — кивнула Мерсеру няня. — Ушибы Роберта пожелтели, ты заметил?

— Это ведь хорошо, правда, няня? — Мерсер подошел к кровати и снова занялся ногами Робина.

— Да. — Старая няня поставила чашку на ночной столик и начала разворачивать полотенце.

— Няня, я тут нужна? — Зоэ наклонилась промокнуть рот Робина салфеткой.

— Нет-нет, — ответила старушка, — иди, милая.

— Спасибо, я только… — Оборвав фразу, Зоэ всматривалась в лицо Робина.

— Что? — спросил Мерсер, опустив, ногу Родина. Зоэ наклонилась над кроватью.

— Посмотри, — прошептала она. — Его глаза.

— Что с ними? — Мерсер положил руку на спинку ее стула и наклонился ближе.

— Они двигаются, — шептала Зоэ. — Как будто ему что-то снится.

— Хорошо! — Старая няня подошла к кровати с, другой стороны. — Это очень хороший признак.

— Смотрите! — вскрикнула Зоэ. — Вы видели?

— Я ничего не видел, — прошептал Мерсер.

Зоэ резко поставила чашку и подскочила, едва не стукнув его макушкой в подбородок.

— Жаль! — Зоэ скользнула мимо него. — Садись и смотри внимательнее.

Но Мерсер уже сел на ее стул и подался вперед.

— Он скоро очнется. Хоть он и плох, но идет на поправку. — Старая няня, подойдя, гладила Мерсера по плечу. — Не мучь себя.

Он, не отрывая глаз от Робина, поймал ее руку.

— Молю Бога, чтобы ты оказалась права, няня, — пробормотал он, сжав ее пальцы.

Зоэ уже подошла к двери.

— Мерсер, — позвала она, взявшись за ручку.

— Да? — Обернувшись, он увидел, как она моргает, отгоняя слезы.

— Если он очнется, — ее голос звучал нетвердо и немного угрожающе, — тогда ты разбудишь меня, независимо от времени. Ты понял?

— Да, понял, — серьезно кивнул он.

Зоэ закрыла за собой дверь и хрипло выдохнула. Прислонившись к двери, она прижала ладони к гладкому прохладному дереву.

Господи, неужели это возможно?!

Несмотря на слова поддержки, обращенные к себе самой и всем остальным, Зоэ до конца не верила, что Робин очнется. Усталая и опустошенная, она поняла, что сейчас не сможет отдыхать. Ей нужна долгая прогулка и время, чтобы подумать.

Зоэ заторопилась за своей шалью. Она вошла в спальню, следом появилась Труди со стопкой выстиранного белья.

— Я собираюсь прогуляться к скалам до сумерек, — сообщила Зоэ после рассказа о глазах Робина. — Не знаю, насколько я задержусь, так что обедай, Тру, и вечером ты свободна.

— Хорошо, но будьте осторожны, мисс. — Труди, улыбнувшись, начала убирать одежду. — На скалы даже не ступайте.