Ее голос внезапно задрожал. Марк сделал стойку. Это что-то новенькое…

– Вы ведь думаете только об этом? О своей статье, верно? И поэтому вы здесь, в моем доме.

Нормальный мужчина в этот трепетный момент поступил бы следующим образом: взял бы ее за руку, проникновенно заглянул в глаза и низким, хриплым, слегка подрагивающим от сдерживаемой страсти голосом объяснил бы ей, что все это время он ищет встречи с ней исключительно по причине того, что она поразила его в самое сердце. После этого, используя самые возвышенные и проникновенные сравнения, нормальный мужчина предложил бы ей разделить его страсть. Возможно, коснулся бы робким поцелуем ее трепещущих уст…

Вместо всего этого Марк Боумен слишком резко дернулся вперед – и уронил бокал с виски на ковер, а бутылку – на стол. Последним штрихом стала слетевшая ваза с маргаритками.

Вот маргаритки он только и запомнил. Они были повсюду, бедные маргаритки, мокрые, безжалостно смятые. И в волосах Джилл тоже. Золотые локоны рассыпались по ковру, Марк очутился сверху, что-то твердое мешало сзади и сбоку, он не сразу понял, что это стол, и сердито отпихнул его, одновременно пытаясь сорвать с себя галстук.

Маргаритки у нее на груди… Голубой шелк отлично скользит по коже, вы это знали? Знайте.

Отчаявшись справиться с галстуком, Марк переключился на Джилл. Он целовал ее, едва удерживаясь, чтобы не зарычать по-звериному – бывают минуты, когда даже сильному мужчине трудно совладать с собственным телом.

Он сорвал с нее платье, с большим раздражением избавился от изящного кружевного безобразия, исполняющего роль бюстгальтера, с облегчением рванул тонкие шнурочки, скрепленные кружевной розочкой посередине – возможно, женщины всерьез считают это трусиками…

Какая-то часть сознания отметила: это белье не для повседневного ношения, это белье для соблазнения. Кого она собиралась соблазнять сегодня, поющего Билла Малера? Или Марка Боумена?

Впрочем, все это стало неважно почти мгновенно, ибо Джилл Сойер, нагая и прекрасная, как лесная нимфа, вся усыпанная мокрыми маргаритками, вывернулась из его рук, в одно мгновение избавила его от галстука, пиджака и рубашки, успела расстегнуть пуговицу на брюках – а дальше наступил кромешный ад, переходящий в сияющий рай и обратно.

Небеса рушились на землю, бесстыжие руки бродили по телу, изучая и лаская, дыхание стало общим, пульс – тоже.

Два обнаженных человека покатились по ковру, рыча и смеясь, целуясь и плача от счастья.

Марк вошел в нее резко, торопливо – потому что вовсе не был уверен в своих силах. В смысле – удастся ли ему сдержаться…

И сразу изменилось все. Мироздание обрело смысл и законченную форму, ответы на все вечные вопросы стали очевидными и неинтересными, а незыблемым осталось только одно: хриплое дыхание в такт движению двух тел, стон, слетевший с искусанных губ, бестолковые и блаженные слова…

Марк Боумен хотел закрыть глаза от счастья – но не смог. Слишком доверчиво и жадно на него смотрела голубоглазая фея Джилл Сойер, обнимавшая его так, словно от этого зависит ее жизнь…

Это было самое настоящее безумие. Они никак не могли насладиться друг другом, снова и снова начинали любовную игру, перепробовали все возможные позиции – и в конце концов заснули прямо посреди разгромленной гостиной, на ковре.

Последнее, что запомнила Джилл, – сильные теплые руки Марка, по-хозяйски властно обнимавшие ее за бедра…

Она проснулась в полной темноте, одна. Сердце на мгновение сжалось – неужели Марк уже ушел? Потом она расслышала шорох одежды. Нет, он все еще здесь, наверное, собирается уходить…

Теплые руки подхватили ее, перенесли на диван. Она боялась показать, что не спит, с горечью ожидая, что он сейчас уйдет.

Он не ушел. Обнаженное горячее тело прильнуло к Джилл, нетерпеливые руки заскользили по ее телу, вновь пробуждая желание.

Теперь они лежали лицом друг к другу, тесно обнявшись, целуясь уже не спеша, даря друг другу неспешную, тихую любовь. Джилл с радостным волнением подмечала: Марк запомнил то, что ей понравилось больше всего, теперь повторял это «на бис», она отвечала тем же – немудрено, что на этот раз пика наслаждения они достигли вместе.

Уже засыпая, она улыбалась Марку в плечо. Джилл совершенно точно знала, что произошло.

Она влюбилась в Марка Боумена.

Будильник пропищал в пять утра. С чего это ему вздумалось – бог его знает. Марк полежал еще немножко, наслаждаясь последними мгновениями блаженства. Теплая и мягкая Джилл спала у него на груди, ровно дыша.

Он осторожно выбрался из цепких объятий дивана, заботливо прикрыл спящую Джилл пледом, подошел к окну, отдернул штору.

Серенький тусклый свет заливал мостовую. Суббота – и улица была пустынна. Ветер гнал к водостоку ночную снежную крупку.

Медленно и неотвратимо наваливалась тоска. Марк нахмурился, потер лицо ладонью.

Будь проклят могучий мозг, так хладнокровно и рационально расставляющий все по местам. Эмоции – это разноцветный дым, заволакивающий реальность всего лишь на время. Марк Боумен пережил этой ночью прекрасное, безумное, восхитительное приключение – сейчас оно закончилось. Он больше никогда не совершит прежней ошибки, не позволит женщине связать его по рукам и ногам, не вступит в брак… да кто вообще говорит о браке?!

Он поёжился от холода, торопливо натянул одежду, потом не удержался – подошел к дивану и некоторое время смотрел на спящую Джилл. Какая же она красивая!

Марк сунул стиснутые кулаки в карманы, ласкал Джилл исключительно взглядом. Она была совершенна, словно античная богиня. Грудь, ноги, впалый живот, точеные бедра… Марк не сдержался, осторожно провел кончиками пальцев по нежному плечу.

Что тебе снится, золотая Джилл? Любовь, волшебная любовь, о которой ты так мечтаешь? Я пожелаю тебе удачи, маленькая фея, хотя кто я такой, чтобы делать это?

Перепуганный жизнью неудачник, закомплексованный сноб, трус, так и не научившийся смело дарить себя другим. Я умею облекать в слова любые чувства, но испытывал ли я их сам?

Марк заметил на ковре одну чудом сохранившуюся маргаритку. Подобрал, покрутил ее в пальцах…

И бросил в мусорную корзину.

«Хрупкая Сексуальная Блондинка ищет Мужчину Своей Жизни. Неважно, красив ли ты, – главное, чтобы тебе нравилось нюхать маргаритки по утрам…»

Джилл сама не знала, почему так расстроилась, проснувшись в пустой квартире. Умом она понимала – Марк не мог не уйти. Возможно, виной всему была эта несчастная маргаритка, которую она нашла в мусорной корзинке?

В баре было полно народу, и Джилл совершенно вымоталась, бегая между столиками. В довершение же всех несчастий ей позвонила тетушка Джесс.

Тетушка Джесс была, строго говоря, троюродной теткой, да и то не родной. Кузина второго мужа матери Джилл – вот кто такая была тетушка Джесс. Она была француженкой, носила исключительно брючные костюмы и единственная из всей семьи волновалась за Джилл в том смысле, чтобы та не осталась старой девой. В молодости тетушка Джесс зажигала не по-детски, поэтому статус старой девы был для нее чем-то вроде позорного клейма.

– Джиллиан? Почему такой шум?

– Привет, тетя Джесс. Я на работе, тут всегда шум.

– Тогда не стану говорить долго. Я жду тебя сегодня вечером у себя. Надо поговорить.

– Я сегодня до десяти…

– Только не рассказывай, что боишься темноты. Заедешь буквально на полчаса.

– Хорошо-хорошо.

– Я жду, не забудь.

– Я приеду.

Повесив трубку, Джилл показала телефону язык. Это было мелко, но зато немного утешало. Тетушка наверняка нашла ей очередного жениха. Совершенно некстати, потому что Джилл Сойер влюбилась…

Всю субботу Марк Боумен трудился, как пчелка.

Миссис Чимни приходила вчера, пыли в квартире не было, но если человек хочет найти для себя занятие – он его непременно найдет. Марк выволок на помойку подшивки старых номеров своего журнала, собственноручно починил подтекающий душ (едва не залив при этом соседей снизу), два раза пересушил в микроволновке лазанью и покрасил белой краской радиатор отопления в спальне. Все это время ему аккомпанировали новости по радио и музыкальный марафон по телевизору.