Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Мардж, я категорически протестую…

– Марк, ты не понимаешь, да? Мне нужно ее имя. Ее биография. Мне нужен живой человек. Если она, скажем, посудомойка в «Макдоналдсе», она нам не подходит. Нашего читателя не интересует судьба посудомойки, если только в конце она не окажется внебрачной дочерью президента.

– Она не согласится…

– Что ты заладил, как маленький? Я же не прошу ее точные данные. Просто – пусть ее как-то зовут. Пусть она живет на конкретной улице. Ходит с этим парнем в конкретные кабаки, список подходящих у тебя в компьютере. Пусть у нее будет прошлое, настоящее и будущее. Мясо мне нужно, Марк, мясо. А не причитания по поводу «девки нынче совсем обалдели – трахаются в Интернете, вместо детей заводят тамагочи».

– Я не уверен…

– Зеленого новичка я бы отправила в отдел писем или уволила бы. Тебе просто говорю, чем нужно заняться в оставшиеся до сдачи номера дни. Я так понимаю, речь идет о дочери Жюли Веркара?

Марк похолодел. Конечно! Мардж не может не знать, чья именно дочь наплевала на многомиллионное состояние своей семьи и подалась в официантки. К тому же этот проклятый рождественский бал, Золушка, превратившаяся в принцессу…

– Мардж, я не могу это написать. Просто не могу – и все. Увольняй меня.

– Разбежался. Ладно. Статью передашь Хогану, он сам все сделает. В наказание даю тебе практически невыполнимое по своей глупости и пошлости задание – возьмешь интервью у пятнадцати Санта-Клаусов.

– Что?!

– Что слышал. Дух Рождества, семейные ценности, звон бубенцов над черепичной крышей, чулки на камине… Погуляешь по городу, отловишь пятнадцать придурков в красных кафтанах. Возьмешь места побогаче и победнее. Социальный срез, ясно? Расспросишь, как дошли они до жизни такой. Общий вывод: в жизни всегда есть место празднику, Рождество и семейные ценности – это наше все, Санта-Клаус форевер. Все ясно?

– Нет, не все. Хоган напишет – что именно? Что это – Джилл Веркара?

– Разумеется, нет. Имена мы изменим. Но сходство будет, предупреждаю сразу. Вообще-то жаль, что ты в нее втюрился.

– Я не…

– Мог бы получиться отличный материал. Веркара известны, богаты и знамениты, про них будут читать. Еще бы твой фирменный стиль, жесткая ирония – и был бы гвоздь. Хоган излишне слащав. Ничего не поделаешь. Сама расстроилась.

– Мардж… могу я снять материал?

– Нет. Только свою подпись. Извини, Марк, у нас волчьи законы.

Марк кивнул и молча вышел из кабинета, сдерживаясь, чтобы не садануть дверью со всей силы.

Размеры катастрофы он полностью осознал только по дороге домой. Не к себе, к Джилл.

В эту ночь он был непривычно нежен и нетороплив. Если заставить себя забыть о соглашении, то можно представить, что он действительно влюблен. Джилл очень старалась – но так и не смогла.

Часы стремительно отщелкивали минуты еще одной их ночи. Времени все меньше… меньше… меньше…

Не в силах заснуть и не в силах лежать рядом с Марком без сна, она осторожно соскользнула с постели, пошла в темноте на ощупь. Если сейчас выпить горячего чаю с медом, то можно заснуть…

Она подвернула ногу, наступив на что-то твердое и острое. Только потом до нее дошло – ее собственная туфля, которую она сбросила, уже целуясь с Марком.

Джилл сидела на полу и скулила от боли. Вспыхнул свет, и всклокоченный, заспанный Марк Боумен кинулся к ней с воплем:

– Что?! Что случилось, Джилли?!

Джилл заревела в голос. Лодыжка синела и распухала прямо на глазах.

– Я… упала…

– Больно, да? Обопрись на меня. Нет, давай я тебя отнесу.

Он на руках перенес ее в кровать и заметался по дому в поисках бинтов. Джилл всхлипывала – и умирала от счастья. Это было так похоже на настоящую любовь…

– Марк, наверное, мне нужен лед. Приложить на некоторое время – если я ничего не путаю.

– Сейчас. Потерпи. Очень больно?

– Терпимо. В первый момент было очень.

– Я позвоню в «скорую».

– С ума сошел? Это просто растяжение.

– А вдруг перелом? Ты же не можешь наступить на ногу.

– Подержу лед, и все пройдет. Ложись, тебе рано вставать.

– Я никуда не пойду, останусь дома. Тебе понадобится помощь.

Джилл мысленно вознесла хвалу туфле и собственной неаккуратности. Хорошо бы, чтобы это оказался перелом, он дольше заживает.

– Марк, ты только не драматизируй, ладно? Я плакала от боли, но это только в первый момент. Сейчас уже почти не болит. Тебе совершенно не стоит жертвовать своим драгоценным распорядком дня, я же не ранена…

В серых глазах полыхнул гнев. Голый и всклокоченный Марк Боумен выпрямился и рявкнул, простирая вперед мускулистую руку:

– Не надо делать из меня идиота, Джилл Сойер! Я – не бездушное чудовище и не импотент, живущий строго по расписанию! У меня есть чувства! Я умею сострадать! Неужели ты считаешь меня сволочью, способной хладнокровно уйти на работу, когда женщина, с которой я сплю, страдает и не может встать с кровати?!

– Ого! Ты чего расшумелся-то?

– Вы все видите во мне идиота, которому ампутировали часть мозга! Я не машина, мисс Сойер! И не бык-производитель! Если вас во мне интересует только мой член, то сообщаю: у меня есть еще и душа!

– Марк…

– Замолчи! Ты уже дала мне понять, как ты ко мне относишься. Не надо повторять, мне неприятно это слышать. Конечно, Билл Малер…

Джилл неожиданно тоже разозлилась.

– Это что, наиболее удобный способ прекратить затянувшуюся связь, Марк Боумен? Почему ты на меня орешь? Пытаешься выставить меня виноватой, чтобы с чистой совестью хлопнуть дверью? Ради бога, не держу. Это я пострадала, ты не заметил? Хотя о чем это я?! Какое тебе дело до остальных?! На свете есть только один стоящий внимания человек – это Марк Боумен…

– Джилл…

– И что ты пристал к Биллу Малеру?! Ты даже не видел его ни разу! Билл хороший человек, он бы не стал ломать комедию, он бы просто оказал мне помощь и утешил…

– КОМЕДИЮ?!

Через пять минут хлопнула входная дверь, простучали по мостовой шаги. Марк Боумен унесся в предрассветную мглу, кипя от бешенства и обиды.

Джилл закрыла рот, спустила ноги с кровати и попыталась встать. Острая боль пронзила ногу. Джилл с облегчением закрыла лицо руками и разрыдалась в голос.

12

Через сорок минут после своего бурного ухода из дома Джилл Сойер Марк Боумен понял две неприятные вещи сразу. Первое – он замерз. Второе – он забыл ключи от собственной квартиры.

Он брел по городу Чикаго – совершенно одинокий, никому не нужный, замерзший человек, которого терзает нешуточная обида. И холод, разумеется.

Огни витрин заставляли его кривиться от отвращения, плюшевые олени и страхолюдные эльфы глумливо ухмылялись из-за витрин… Рождество, понимаете ли! Семейные ценности!

Его отец развелся с мамой, когда Марку было двенадцать. Он очень жалел маму, не спал из-за нее по ночам – а она взяла и вышла замуж во второй раз, отправив при этом Марка в закрытую школу, а сама укатив в Европу.

Отец женился еще четыре раза. Это ладно, это можно было пережить, только вот в жизни Марка он больше никогда не появлялся. А Марк по нему скучал, следил за его жизнью, посылал открытки. На Рождество, кстати, тоже.

Мама приезжала раз в полгода, на каникулы забирала с собой, а однажды на Рождество не приехала. Марк, уже пятнадцатилетний, остался в школе, один-одинешенек.

Он слонялся по зданию, гулял в пустынном парке вокруг школы, то и дело возвращался в корпус, чтобы позвонить. В сочельник позвонила мама и сообщила, что они с Майклом – ее новым мужем – сидят в ресторане, в Швейцарии, и у них уже Рождество. Майкл подарил ей новую шубу, и вообще все замечательно, а как Марк закончил полугодие?

Он до сих пор помнил ту дрожь, которая колотила его, когда он стоял в пустом коридоре частной школы-пансиона и слушал щебетание матери в трубке, а за окном падал снег, и никакого Санты в природе не наблюдалось, потому что и не было вовсе.

22
{"b":"146505","o":1}