Он не вырос избалованным. Во-первых, собственный характер и врожденное чувство справедливости, во-вторых, воспитание отца. Старший Бонавенте, по настоянию своих родителей, работал с пятнадцати лет, а начинал подмастерьем в мастерской по ремонту машин и мотоциклов. Теперь ему было под семьдесят, он знал почти все почти обо всех профессиях в мире, и не было такого рабочего или служащего в империи Бонавенте, кто назвал бы старого графа эксплуататором или кровососом. Хозяин!

Альдо был пятым ребенком в семье, но первым сыном. Четыре старших сестры успешно отравляли ему все детство, но зато теперь они дружили. Еще у него был младший брат, Джакомо.

В родовом замке царила мама, великолепная и добрая, красивая, по-девичьи стройная. Замок был огромным, и там жили не только близкие, но и дальние родственники, а кроме того почти вся прислуга с семьями. Последние могли похвастаться не менее древней родословной, так как служили Бонавенте с незапамятных времен.

Вполне естественно, что в такой громадной и шумной семье Альдо привык быть одним из многих, но уж никак не первым. Решение отца отойти от дел застигло его врасплох. Молодой граф Бонавенте в последние годы жил в Англии и Франции, имел собственный маленький бизнес, связанный с антиквариатом, и не очень стремился выбиваться в сильные мира сего. Скорее уж на эту роль подходил Джакомо. Он был младше на два года, но зато хватка у него была мертвая!

Альдо хотел добровольно отказаться от своих прав в пользу брата, но тут старый граф проявил знаменитую твердость характера Бонавенте. Он стукнул кулаком по столу и сообщил, что традиция — дело святое и что Альдо должен стать его преемником, а уж дальше дело его. Хочет пустить семью по миру — пожалуйста! Хочет пожертвовать все детям Эфиопии — ради Бога! Все отдать Джакомо - на самом деле это действительно мудро, но сначала... Сначала он должен стать официальным преемником и наследником своего отца. Так у Бонавенте повелось со времен Лодовико Сфориа, и у Альдо нет ни малейших причин нарушать эту традицию.

— Да, кстати... Чуть не забыл. Еще ты должен жениться.

Эту последнюю стрелу папа выпустил не по-графски, в спину. Альдо как раз брался за ручку двери (бронзовая львиная голова с агатовыми глазами и клыками из слоновой кости).

Не веря своим ушам, молодой человек обернулся.

— Я должен что сделать? Прости, папа, мне тут послышалось...

— У тебя очень хороший слух, не придуривайся. Жениться. Взять в жены... женщину. Ввести в дом молодую хозяйку. Окрутиться. Окольцеваться.

— Папа!

— Я очень внимательно тебя слушаю.

— На дворе двадцатый век! Традиции хороши в меру. С какого перепуга я должен жениться, если я не хочу? Да еще и для того, чтобы стать тем, кем я не хочу становиться?

— А вот теперь я тебя не слушаю. Иди. Можно подумать, его на галеры ссылают! Всего-то и надо — найти себе красавицу-умницу, обвенчаться...

— Нет!!!

— ...хорошо, расписаться, а потом получить десять миллионов.

— Сколько?!

— Чуть меньше десяти, но через пару лет должно набежать. А-а, призадумался?

— Папа, это как-то даже неприлично...

— Неприлично возить в дом каждые выходные новую девицу. Неприлично сбегать с собственной помолвки. Неприлично валандаться по Европе, тратя тысячи, при том, что твой собственный бизнес позволяет тебе еле-еле оплатить аренду за офис.

— Но, папа...

— Я никогда тебя не ограничивал. Не ставил условий. Но за последние несколько лет ты распустился, Альдо. Джакомо младше тебя, а он уже давным-давно у меня работает. У него своя доля прибыли, и он ею неплохо управляет. Согласен, ты другой, ты не так практичен, но тогда уж и веди себя соответственно. Отпусти волосы, сними мансарду, пиши пейзажи. Изучи, в конце концов, то, чем пытаешься торговать.

— Я закончил искусствоведческий...

— Ты не отличишь Челлини от Беллини! Kaк звали Мону Лизу?

— М... Мона...

— Лиза, балбес! Ты даже этого не знаешь. Все. Разговор окончен. В течение этого года ты женишься, вступишь в права наследования, а потом будешь работать. Делать то, что тебе посоветует Джакомо. Или то, что решишь сам. Впервые в жизни. Чао!

М-да. Альдо Бонавенте выпал из папиного кабинета и в глубокой задумчивости уехал в Лондон.

Это случилось две недели назад, и с тех пор задумчивость только углубилась. Молодой граф вспоминал свою жизнь, пересматривал все достижения и промахи... Счет выходил в пользу последних. С большим перевесом.

Нельзя сказать, что он пользовался своим положением, нет. Он учился в обычной школе, у него было много друзей, многие из бедных семей. Сочувствовал ли он им? О да. Но вряд ли понимал их до конца. Ведь за его спиной всегда стояла семья Бонавенте.

Он поступил в летное училище в шестнадцать лет. Его почти сразу допустили к прыжкам с парашютом, потому что помнили папины успехи — во время войны папа был летчиком. Альдо принял это как должное.

Странно, он даже высоты не боялся, потому что чувствовал себя защищенным собственным именем. Разве может что-то случиться с Бонавенте? Потом ему стало скучно, и он ушел из училища.

Оксфорд, Кембридж, Итон, Харроу, Йель — какая разница, куда поступать? Ведь он наверняка поступит в любой. Ну а если не заладится — просто поменяет место учебы. Сорбонна... Эдинбург... Прага...

Чем именно заниматься в университете, ему тоже было решительно все равно. Искусствоведение выпало как-то случайно, вернее, сначала отпали все точные науки, потом медицинский факультет (на трупы смотреть не хотелось совершенно), потом театральный (театр ему нравился, но с такой внешностью он был обречен до старости играть благородных героев-любовников). Оставалась история, подразделение искусствоведения. Вот он туда и пошел.

Не подумайте плохого, он учился честно. Возможно, без азарта и рвения, но честно. Ну а то, что не боялся экзаменов...

Альдо нахмурился и торопливо налил себе еще шампанского. Этих воспоминаний он не любил и старательно прятал их на самом дне бездонного сундука по имени память.

Как же звали-то его... Гордон! Гордон Слимсби из Варвика.

Это был худенький, довольно несимпатичный малый с торчащими ушами и вечно влажными ладонями. У него были совершенно убийственные прыщи, один костюм на лето и один на зиму. Альдо к нему относился... Да никак он к нему не относился, просто здоровался при встрече в столовой, кивал в библиотеке.

Потом их поселили в одной комнате в кампусе, и Альдо со вздохом примирился с необходимостью видеть слезящиеся глаза Гордона Слимсби каждое утро. Мало-помалу они стали разговаривать, и тогда выяснилось, что Гордон сирота, вырастила его тетка — старая дева, и в университет он поступил благодаря теткиным мытарствам и откладыванию каждого лишнего пенса.

Альдо слушал вежливо и внимательно, в душе пытаясь начать сочувствовать, но душа молчала. Не от черствости. Просто он действительно этого не понимал.

А потом Гордон перенапрягся и завалил сессию. Ему рекомендовали забрать документы и попробовать поработать годик-другой лаборантом при какой-нибудь кафедре. Альдо всю ночь просидел со своим соседом на лавочке в парке, веселил его изо всех сил, рассказывал про Италию, про девчонок, про фильмы... Гордон кивал и шмыгал носом.

Наутро, когда Альдо был на зачете, по коридорам разнеслась жуткая новость - Гордон Слимсби повесился!

К счастью, из петли его вынули вовремя, вызвали «скорую» и отправили в госпиталь. Он плакалv не переставая, бормотал что-то под нос, а когда Альдо протолкался к самой машине через толпу студентов, Гордон вдруг пришел в себя, с ненавистью уставился на ошеломленного и испуганного соседа и выпалил:

— Ненавижу тебя! Будь ты проклят! У тебя всегда будет все, а я... я...

И зарыдал бурно и страшно.

В тот день Альдо впервые в жизни напился до потери сознания.

На следующее утро он понял, что так угнетает его уже несколько лет.

Он был застрахован от всего. Имя и богатство надежно ограждали его от любых бед, и если в физическом смысле это было неплохо, то в духовном — хуже не придумаешь. Альдо Бонавенте понятия не имел, что такое страх. Тревога. Голод, холод и физическая боль. Душевные муки, трепет перед испытаниями и радость от того, что он эти испытания преодолел. Горечь стыда. НИЧЕГО! Молодой красавец-граф Альдо Бонавенте жил абсолютно спокойной, выверенной и ровной жизнью — и скучал.