Если Лион — столица французской гастрономической империи, то именно Бокюз — ее император. Он и обустроил пространство города как собственное владение. Например, брассери назвал именами сторон света: «Юг», «Север», «Запад» и «Восток». Даже памятник при жизни ему уже поставили: в 2006 году лионские жители решили дать имя Бокюза знаменитому городскому рынку, «чреву Лиона». Он по-прежнему наведывается туда пообщаться с друзьями-поставщиками. Хотя метрдотель «Бокюза» утверждает, что самый лучший поставщик — сам мсье Поль, во всяком случае, в том, что касается дичи. Бокюз не может без Соны и окружающих ее лесов. Он ворчит на евросоюзные правила: «Скоро нам разрешат притрагиваться к еде только в перчатках и составлять ее из готовых продуктов!»

В «королевстве» у Бокюза давно собственное законодательство. В книге мемуаров «Священный огонь» он откровенно признается, что всю жизнь прожил одновременно с тремя женщинами, две из которых подарили ему по ребенку, а дочь третьей помогла написать воспоминания. Но, как ни странно, фразу «я всю жизнь был им верен» он произносит без обычной усмешки. Бокюзу действительно удается быть верным — не только трем семьям, но еще и традиции, учителям, ученикам, кухне и дому. Но все же главная любовь его жизни — река Сона, протекающая под окнами дома. «Я не могу заснуть, если не чувствую Соны с левой стороны, — признается он. — И в любом конце света, когда ложусь спать в гостинице, всегда стараюсь сначала почувствовать ее течение». Бокюзу — восемьдесят четыре, но он все еще готов пострелять по уткам и, усевшись с приятелями на берегу, нарезать охотничьим ножом знаменитой лионской колбасы. Жив Гиньоль!

Гелия Делеринс

Матрос-сигнальщик. 1930–1940-е годы. Прессованная вата, проволочный каркас, лицо из папье-маше. Фото: Наташа Гафина

О том, что представляли собой советские елочные украшения и как они служили в соответствии с политическим и эстетическим канонами эпохи делу воспитания советских граждан, рассказывается в книге «История елочной игрушки, или Как наряжали советскую елку».

«Жизнеутверждающая», «веселящаяся» и «радостная» сталинская «культура два» отлилась не только в классическую формулировку «жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее», но и в целый ряд канонических, знаковых определений и понятий, связанных с детьми («Нигде нет такой заботы о детях, как у нас! Наши дети — самые веселые, самые здоровые, самые счастливые дети в мире!»). Богато украшенная, сияющая елка становилась отныне символом новой советской радости, веселья и изобилия, а новая советская елочная игрушка призвана была в материализованной и внешне очень привлекательной форме воплощать, фиксировать и пропагандировать достижения советской власти и преимущества социалистического строя. Как утверждалось в одной из передовиц советского журнала «Игрушка», сейчас «вряд ли нашлись бы люди», «которые бы осмелились, как они это делали всего несколько лет назад, оспаривать большое педагогическое значение» новогодней елки и елочных украшений. Педагоги — «левые загибщики», «ославившие это прекрасное детское развлечение как буржуазную затею», были развенчаны и гневно заклеймены.

В случае с елкой и елочной игрушкой власти применили проверенный и отлично зарекомендовавший себя прием вливания «нового вина в старые мехи». Укоренившуюся традицию наполнили новым смыслом, попутно заменив и соответствовавшую ей атрибутику: «Сейчас бы мы  назвали эту перемену идеологическим ребрендингом… В молодой советской стране должны были возникнуть новая мифология и новые герои, которые могли бы заменить волхвов и младенца. Но в случае с елкой эта смена породила самую, возможно, трогательную и человечную традицию советского времени». <…>

Признав и оценив елочную игрушку как важное воспитательное средство, власти столкнулись с массой проблем. Оказалось, что между планами по внедрению елочной игрушки в праздничную повседневность и их воплощением в жизнь, тем более немедленным, — огромная дистанция. Неожиданно нагрянувшая елка 1935 года была устроена «почти экспромтом, без подготовки, без нужного количества елочных украшений», производство которых в стране к тому моменту было фактически полностью прекращено. Даже если бы оно и существовало, то наследием, доставшимся от царской России, тоже едва ли можно было похвастаться. Мелкие кустарные мастерские, ориентированные на ручной труд, безусловно, не смогли бы насытить огромный  советский потребительский рынок. Советская же легкая промышленность, не имевшая приоритетного статуса и финансировавшаяся по остаточному принципу, вообще не владела технологиями елочного игрушечного производства. <…>

Отсутствие сырья и форс-мажорные обстоятельства производства потребовали приспособления под елочную игрушку любых пригодных для этого заготовок и полуфабрикатов. Так, например, во второй половине 1930-х годов в магазины поступали шары, изготовленные из электрических лампочек. Лампочку раскрашивали изнутри, цокольную часть ее спиливали и запаивали, а сверху наносили рисунок. Эти шары легко было отличить от других, поскольку они имели несколько грушевидную форму. В коллекции автора этой книги имеется такой шар изумрудно-зеленого цвета с изображенной на нем чернильного цвета ласточкой.

По свидетельству современницы, у детей, родители которых работали в авиапромышленности, елка была «вся усыпана цветными парашютами и планерами, а на тракторном заводе на одной елке висели разукрашенные металлические звезды из барабана для очистки деталей». Неожиданно вспомнили и некоторые старые технологии и материалы для производства елочных украшений. Так, в 1939 году киевская артель «Игрушка» стала производить маленькие елочки по старой, еще дореволюционной технологии — из гусиных перьев. <…>

На маленькую Галю Савину огромное впечатление произвела елка, которую устроили для детей рабочие артели меховщиков, где в то время работал ее дед: все игрушки на елке, даже шары, были меховые. Их изготовили из отходов производства. Хотя такие игрушки и изготовляли из подручных средств, но предназначались они специально для елки, в отличие от «квазиелочных» украшений — различных предметов и вещей, по происхождению и первоначальному функциональному назначению не имевших к елке никакого отношения, но ставших елочными игрушками в силу сложившихся обстоятельств. Производство елочной игрушки в провинции наталкивалось на ряд дополнительных трудностей. Во-первых, здесь ощущалась явная нехватка квалифицированных кадров. Эта проблема лишь отчасти могла быть решена и решалась за счет выселенных в провинцию ссыльных и ссыльнопоселенцев. Высланная из Ленинграда в Казань в конце 1935 года художница Вера Шолпо вспоминала впоследствии, что долго не могла найти себе в городе никакой работы, пока случайно не прочитала в газете «Красная Татария» маленькое объявление об открытии в Казани мастерской фанерной игрушки, располагавшейся «в глубине большого грязного двора, в одноэтажном длинном каменном доме »,  организованной высланным в Казань из-за жены-англичанки бывшим бароном Г.А. Остен-Сакеном. Коллектив сотрудников показался художнице несколько странным. Кроме нее самой в мастерской работали пятеро учеников-беспризорников, трудившихся за символическую плату, «бывший морской командир… Эдуард Эдуардович Фришмут, высланный, не спрашивала откуда и когда», «пожилой человек, высланный из Ленинграда за религиозные убеждения и прошедший уже ссылку, научный работник Царевский Сергей Федорович», «художник Бобровицкий Иосиф Ефимович, высланный из Баку за принадлежность жены к партии эсеров».

Другой проблемой были плохое качество или нехватка материалов, необходимых для изготовления елочных украшений. В той же мастерской Остен-Сакена из отходов фанеры изготовлялись плоские игрушки — и на подставках, и для елки (серии «Колхоз», «Красная армия», «Сказка о рыбаке и рыбке»). Первоначально в официальных источниках и тогдашних средствах массовой информации они характеризовались как прочные и изящные, хотя в действительности были хрупки, ненадежны и «несерьезны в художественном отношении». В 1937 году было объявлено о вредительстве, имевшем место в мастерской, и о «контрреволюционности» игрушек из серии «Красная армия», поскольку они быстро ломались: «Говорили: «Остен-Сакен — сукин сын, заказывает мощную «Красную армию», которая в руках детей крошится». <…>