В книгах этих Иван Павлович старался не отступать от церковного вероучения и выказывал почтение к православным иерархам. Это не мешало ему посещать отлученного от церкви Льва Толстого в Ясной Поляне и высказывать в разговоре с ним такие «еретические» мысли: «После Христа было две церкви — христианская и иудейская. Иудейская разрушилась, когда Богу было угодно, когда был разрушен храм в 70 году. Теперь есть православная церковь и церковь свободных христиан. Православная церковь разрушится, когда Богу будет угодно; нападать на нее не надо».  Двойственность, чтобы не сказать больше, позиции Ивана Павловича была слишком очевидна: он публично защищал то, что считал обреченным, и, будучи верным по видимости сыном церкви, дружил с людьми, которых церковь числила во врагах.

Лишь изредка «Миролюбов» проявлял религиозную нетерпимость, правда, иногда в самых неожиданных ситуациях. Так, когда в 1929 году умерла его жена Надежда Ивановна, Ювачев прямо у гроба покойницы затеял богословский спор со священником, приглашенным совершить отпевание. «Священник попался сердитый, и оба подняли крик, стучали палками, трясли бородами», — вспоминал (со слов Хармса) писатель Евгений Шварц. Но подобные конфликты случались нечасто. Обычно Иван Павлович старался не подчеркивать свои разногласия с другими, охваченными духовным поиском людьми, даже необязательно христианами, и был к ним подчеркнуто дружественен.

Впрочем, он продолжал общаться и со своими старыми товарищами-революционерами, но их цели и средства борьбы были ему теперь чужды. В начале 1906 года отдельной брошюрой был опубликован очередной нравоучительный рассказ Миролюбова, «Революция», в котором некоему агитатору на митинге без труда удается переубедить толпу возбужденных рабочих вот такими речами: «Я тоже за революцию... Нужно изменить свою жизнь, нужно непременно сделать революцию, обратиться к тому образу жизни, который проповедовал Сам Христос и Его апостолы... Я за свободу. Давно пора освободиться от сетей дьявола».

Едва ли бывший шлиссельбуржец в самом деле верил, что стихию можно победить проповедью. Но, во-первых, он приспосабливался к пониманию «простого человека». А во-вторых, не слишком умел писать беллетристику. Художественный вымысел в его произведениях везде так же беспомощен, как в только что приведенном стихотворении.

Пятая жизнь

Литературный дар, которым Иван Павлович, судя по всему, так хотел обладать (хотя бы для пропаганды своих идей), достался его сыну Даниилу. Жизнь Ювачева-младшего была бедна событиями, и он почти не покидал Петербурга (Ленинграда). Настоящую жизнь он прожил в своем творчестве. И в каком-то отношении это была и еще одна — пятая! — жизнь его отца Ивана Павловича Ювачева.

Сын, появившийся на свет 30 декабря 1905 года, доставлял родителям немало огорчений. В знаменитой «немецкой» гимназии Петершуле он учился так плохо, что пришлось перевести его в Детское Село, в школу ,  созданную на основе бывшей женской гимназии, директором которой была его тетка Наталья Ивановна Колюбакина .

После школы Даниил поступил в электротехникум. Это было непросто: ведь в то время юноше из семьи служащих требовалось несколько лет проработать на производстве и приобрести «пролетарский стаж», чтобы продолжить образование. Но Ювачев-отец, после революции служивший главным бухгалтером Волховстроя, попросил рабочий комитет этой организации ходатайствовать за своего сына. И что же? Техникум Даниил не окончил. Поступил на Высшие курсы искусствоведения при Институте истории искусств — и там проучился всего год, посвятив себя литературе…

Даниил Хармс и его товарищи-обэриуты (члены ОБЭРИУ — Объединения реального искусства) были, конечно, известны современникам. Но тогда известность их носила в основном скандальный характер. В конце 1920-х — шумные театрализованные выступления на разных площадках (самый большой резонанс имел вечер «Три левых часа» в Доме печати 24 января 1928 года, на котором собрались сотни зрителей и о котором ленинградцы вспоминали даже десятилетия спустя). Режиссер Климентий Минц так описывал первое отделение:

 «На сцену выкатили черный лакированный шкаф из спектакля Игоря Терентьева «Ревизор». А на шкафу находился Даниил Хармс и читал свои стихи. Кое-кто из экспансивных зрителей и поклонников поэта встретил его появление на шкафу аплодисментами, кто-то смехом, другие улыбками, а некоторые изумлением и даже скептическим возгласом: «Пушкину незачем было взбираться на шкаф, чтобы читать свои стихи!» А чего стоила надпись на афише, описывающей постановку пьесы Хармса «Елизавета Бам», — «По ходу действия: «СРАЖЕНИЕ ДВУХ БОГАТЫРЕЙ!» Музыка Велиопага Нидерландского пастуха. Движения неизвестного путешественника. Начало объявит КОЛОКОЛ».

Вскоре в ленинградских газетах стали появляться разносные статьи, обличающие «реакционное жонглерство» молодых писателей. Их собственные произведения редко появлялись в печати. По большей части им удавалось опубликовать только стихи и рассказы для детей. Но и за свои детские произведения обэриуты порой подвергались травле: их (как и их учителей в этой области, Чуковского и Маршака) обвиняли в аполитичности, «усыплении классового сознания ребенка».

Письмо Ивана Павловича Ювачева к сыну Даниилу. Датировано 17 декабря 1907 года10 декабря 1931 года Хармс был арестован вместе со своим ближайшим другом и соратником Александром Введенским и еще несколькими знакомыми. Им инкриминировали вредительское сочинение «неправильных» детских стихотворений и крамольные политические  разговоры в гостях. Приговор был суров — пять лет лагеря. Только вмешательство Ивана Павловича спасло сына. Бывший шлиссельбуржец мобилизовал все свои связи, обратился и к старому другу Николаю Морозову, в то время директору Естественнонаучного института имени Лесгафта. В результате Даниил Иванович «отделался» годичной ссылкой в Курск.

Отец и сын были непохожи друг на друга. Но в каком-то смысле никого ближе друг друга у них не было. И любили они друг друга, может быть, больше, чем кого бы то ни было. Дневниковые записи обычно строгого, сурового Ивана Павловича, посвященные сыну, проникнуты искренней нежностью. Вот, например: «Даня опять стихотворением просил разбудить его в 10. Я пришел будить, сел у кушетки и запел из «Травиаты»: «Милый сын, мой дорогой, возвратись под кров родной!» и дальше не мог, чтобы не расплакаться» (запись от 22 ноября 1930 года). Любовь и уважение, с которыми говорил об отце Хармс, удивляли его друзей, а ведь он был человеком, не склонным к сентиментальности, к открытым проявлениям чувств.

Конечно, образ жизни своего «чокнутого сына Даниила» старик не одобрял, стихов и прозы его не понимал. Зато бывшего революционера и эксцентричного писателя-авангардиста сближали мистические интересы. Судя по дневникам обоих, они временами беседовали об Апокалипсисе, «о символических знаках и их происхождении».

17 мая 1940 года в возрасте восьмидесяти лет Иван Павлович Ювачев умер. Умер почти случайно, от заражения крови. По ходатайству сына, подкрепленному справкой Морозова, «народовольца-шлиссельбуржца, члена секции научных работников, персонального пенсионера» похоронили на так называемой площадке народовольцев на Литераторских мостках Волкова кладбища.

Хармс пережил отца ненадолго. 23 августа 1941 года, в самом начале блокады, Даниила Ивановича арестовали за «пораженческие» разговоры в гостях у приятеля. Поэт искусно симулировал психическое расстройство, но это его не спасло. Да, он попал не в тюрьму, а в психиатрическую больницу, только вот больница эта находилась в блокадном Ленинграде. 2 февраля 1942 года Даниил Иванович умер, видимо, от голода.

Четверть века спустя для исследователей открылся его архив, спасенный одним из друзей, философом Яковом Друскиным. С этого началась его слава, всероссийская и всемирная. И постепенно, в связи с Хармсом, стали припоминать и его отца — офицера и политкаторжанина, метеоролога и мистика. Человека, который и сам по себе достоин нашей памяти.