Жизнь в изгнании ему казалась немыслимой, значит, оставался единственный выход. Как истинный воин, он будет биться до конца, поэтому он решил дать последнее сражение всеми оставшимися силами на суше и на море. Вечером 31 июля «Союз смертников» собрался в последний раз. На этом пиру Антоний объявил, что у него нет надежды на победу и он только желает принять почетную смерть. Он, наверное, даже хотел сделать то, что предлагала Клеопатра, — бросить в вино пропитанные ядом цветы, из которых были сплетены их венки, «собрав в чашу лепестки со своего венка» [586].
В мрачной атмосфере той жаркой летней ночи, когда город затих, «внезапно раздались стройные, согласные звуки всевозможных инструментов, ликующие крики толпы и громкий топот буйных, сатировских прыжков, словно двигалось шумное шествие в честь Диониса» [587]. Эта процессия, казалось, двигалась от центра города к восточным воротам, в ту сторону, где находился неприятельский лагерь. Там шум достиг высшей точки, а потом стих. Уход из города Диониса с толпой призрачных гуляк истолковали так, будто это бог Антония покинул его. На самом деле знамение имело гораздо более зловещий смысл: Дионис покидал династию, которую он так долго защищал.
На рассвете 1 августа, по египетскому календарю 8-го дня Мезори, Клеопатра и Антоний, как они считали, простились в последний раз. Отдав приказ остаткам своего флота, Антоний произвел смотр войск, вывел их через восточные Канопские ворота и расположил на холмах перед городом. Оттуда он наблюдал, как его флот движется навстречу восходящему солнцу, чтобы вступить в бой с кораблями Октавиана.
Но сражения не произошло. Корабли Антония сблизились с численно превосходящим флотом неприятеля и, подняв весла, приветствовали его, а потом смешались с судами Октавиана, образовали один большой флот, который поплыл в сторону города. Видя, что моряки сдались, всадники Антония сделали то же самое. Только немногочисленная пехота предприняла нерешительную атаку, прежде чем обратиться в бегство, оставив Антония одного. Не получив сатисфакции от Октавиана, он вынужден был вернуться во дворец, а Александрия формально капитулировала.
Когда остатки некогда могучего флота Клеопатры перешли на сторону противника, она, решив, что все кончено и Антоний убит, велела своим служанкам говорить всем, что тоже мертва. Она взяла кинжал и вместе с придворной дамой Хармионой, служанкой Ирадой и, возможно, евнухом Мардионом удалилась в свою усыпальницу. Там они привели в действие механизм тяжелых каменных подъемных дверей, заперлись изнутри и приготовились умереть.
Между тем во дворце Антоний разыскивал Клеопатру и от слуг узнал, что она в гробнице. Когда личный врач царицы рассказал о разыгравшийся драме, Антоний воскликнул, обращаясь к самому себе: ««Что же ты еще медлишь, Антоний? Ведь судьба отняла у тебя последний и единственный повод дорожить жизнью и цепляться за нее!» Он вошел в спальню, расстегнул и сбросил панцирь и продолжал так: «Ах, Клеопатра, не разлука с тобою меня сокрушает, ибо скоро я буду в том же месте, где ты, но как мог я, великий полководец, позволить женщине превзойти меня решимостью?!»» [588]. Он дал меч своему слуге Эроту, который, вместо того чтобы заколоть Антония, как тот его просил, вонзил лезвие в себя и упал к ногам своего господина. «Спасибо, Эрот, — промолвил Антоний, — за то, что учишь меня, как быть, раз уже сам не можешь исполнить, что требуется» [589]. С этими словами он вонзил себе меч в живот.
Антоний лег на кровать и стал ждать, когда наступит конец, но рана оказалась не глубокой, и он не умирал. В страшных муках он принялся молить слуг прикончить его, но они в страхе разбежались. Один из них, по-видимому, сообщил Клеопатре, что Антоний жив, и она через своего секретаря Диомеда повелела доставить мужа к ней. Узнав, что она тоже жива, Антоний приказал слугам поднять его и отнести к усыпальнице.
Вход в нее уже был наглухо закрыт, и Клеопатра посмотрела в окно верхнего этажа. С помощью своих прислужниц она опустила на землю веревки, оставленные либо после строительных работ, либо для перемещения тяжелого гроба. Они с трудом стали поднимать раненого Антония, «ибо нелегкое то было дело для женщин, и Клеопатра, с исказившимся от напряжения лицом, едва перехватывала снасть, вцепляясь в нее что было сил, под ободряющие крики тех, кто стоял внизу и разделял с нею ее мучительную тревогу» [590]. Истекающего кровью Антония поднимали вверх, «а он простирал руки к царице, беспомощно вися в воздухе» [591]. Свидетельницы происходившего говорили, что «невозможно представить себе зрелище жалостнее и горестнее» [592], и обо всем этом тут же узнавал Октавиан.
Антония положили на кровать, которую, очевидно, принесли в усыпальницу со всеми другими вещами, предназначенными для погребения царицы. Клеопатра накрыла мужа своей накидкой и начала оплакивать его: она «била себя в грудь и раздирала ее ногтями, лицом отирала кровь с его раны и звала его своим господином, супругом и императором. Проникшись состраданием к его бедам, она почти что забыла о своих собственных» [593]. Немного успокоив ее, он попросил вина и, напившись, посоветовал ей доверяться Гаю Прокулею, одному из приближенных Октавиана, человеку великодушному и честному. Продолжая утешать жену, он говорил, что прожил счастливую жизнь, достиг величайшей в мире славы и власти, что не нужно горевать из-за превратностей судьбы, а жить воспоминаниями о счастливом времени, проведенном вместе. Потом он умер у нее на руках.
Испугавшись, что в отчаянии Клеопатра покончит с собой и подожжет свои сокровища, Октавиан вызвал к себе Прокулея и приказал взять ее живой. Не имея возможности войти в усыпальницу, он попросил Клеопатру самой выйти наружу. Она согласилась при условии, если Октавиан позволит Цезариону править Египтом. Заверив ее, что она может полагаться на Октавиана, Прокулей дал указание своему коллеге Корнелию Галлу продолжать разговор с Клеопатрой, а сам с вольноотпущенником Эпафродитом по приставной лестнице забрался внутрь через одно из окон верхнего этажа. Служанки закричали, предупреждая царицу о вторжении, она выхватила кинжал, чтобы убить себя, но Прокулей успел подбежать и обезоружить ее. Чтобы проверить, не спрятала ли она на себе яд, о чем его могли предупредить, он «резко отряхнул на ней платье» [594].
Как пленницу Клеопатру отправили обратно во дворец под конвоем Эпафродита, и хотя ей разрешили оставить при себе прислугу, Клеопатру поместили под домашний арест в покоях, где, несомненно, произвели тщательный обыск на предмет каких-либо средств, которыми она могла бы причинить себе вред. Возможно, эти меры предосторожности приняли из-за того, что покончил с собой ее евнух Мардион. «Как только Клеопатра была взята под стражу, [он] добровольно подверг себя укусам ядовитых змей и, ужаленный ими, бросился в гробницу, которую заранее себе приготовил» [595].
Между тем Октавиан сам вступил в Александрию и пообещал своим солдатам вознаграждение, если они не будут разграблять город. И все же он не был уверен, какой прием ему окажут жители, прослывшие необузданным нравом. Поэтому он решил появиться с александрийским философом Арием Дидимом, его новым советником по египетским вопросам, «держа его за руку» [596]и беседуя с ним. Так он вошел в гимнасий, где собрались толпы людей. Граждане Александрии испытывали смешанные чувства к Клеопатре, сотрудничавшей с римлянами, и сейчас они слышали от своего нового господина, стоявшего на возвышении в окружении своих воинов, что он освобождает их от всякой вины. Из римских сторонников режима Клеопатры были казнены Канидий Красс, Квинт Овиний и некоторые другие, и только флотоводца и бывшего консула Сосия пощадили. Октавиан обещал пощадить и жителей, потому что он был восхищен красотой и величием их города и хотел угодить своему новому другу Дидиму, а также в память о великом Александре, чью гробницу Дидим собирался показать Октавиану.
