Цицерон, конечно, утверждал, что «предки наши признали нужным отдавать всех женщин, ввиду неразумия, под власть опекунов» [341], но он никогда не посмел бы высказывать такие сентенции в присутствии превосходившей его по интеллекту Клеопатры. А вот в письме к другу Цицерон писал: «Царицу я ненавижу; что я по праву так поступаю, знает Аммоний, поручитель за её обещания, которые имели отношение к науке и соответствовали моему достоинству. <…> О Саре я узнал, помимо того что он негодный человек, что он, сверх того, еще заносчив по отношению ко мне: всего один раз видел я его у себя в доме; на мой любезный вопрос, что ему нужно, он сказал, что ищет Аттика. О гордости же самой царицы, когда она находилась в садах за Тибром, не могу вспомнить без сильной скорби. Итак, с ними — ничего» [342].
Что касается упоминания о загадочном человеке по имени Сара, то оно могло быть сокращенной формой египетского имени Серапион, хотя не исключено, что речь шла о брате Клеопатры, Птолемее XIV, царский титул которого «сын Ра» произносился в Риме «са ра». Если он действительно навещал Цицерона, то вера первого в свой божественный статус объясняет его видимую заносчивость, как и сетования оратора по поводу гордости его единокровной сестры.
Раздумывая, как защитить Цезаря от чрезмерного влияния, оказываемого на него этой непривычно волевой женщиной, и будущее Рима, Цицерон и его друзья-республиканцы с не меньшим подозрением относились к Антонию, давнишнему противнику Цицерона. Называя Антония «гнусным человеком» [343], Цицерон высмеивал его за преклонение перед всем греческим, любовь к экзотической одежде, в частности, белой обуви афинских чиновников и александрийских жрецов, и за то, что во время службы в Галлии он предпочитал носить одежду местных жителей. Иногда Антоний одевался на манер Геракла, считавшегося божественным предком его семьи и которого он напоминал телосложением, а также «своею одеждой: всякий раз, как ему предстояло появиться перед большим скоплением народа, он опоясывал тунику у самых бедер, к поясу пристегивал длинный меч и закутывался в тяжелый военный плащ» [344].
Тем не менее все, что так презирал Цицерон в Антонии, импонировало Цезарю и Клеопатре. Он обуздал свое безрассудство, с помощью своей честолюбивой третьей жены Фульвии, и супруги вполне могли оказывать почтение Клеопатре, желая уладить размолвку с Цезарем. Как-то раз, когда на судебном заседании оратор произносил речь, а в это время через площадь несли Клеопатру, Антоний, «едва завидел ее, вскочил, не дослушав дела, и отправился провожать царицу, буквально прилипнув к носилкам» [345]. Зная его филэллинские настроения и то, что он — поклонник Александра, Клеопатра узрела в нем соратника и ввела его в их круг союзников, поставив перед собой цель добиться для Цезаря верховной власти в Риме и заодно укрепить свои позиции монарха в Египте.
Цезариону пророчили судьбу нового Александра и что он должен править объединенным Востоком и Западом. Его младенческие годы в Риме вполне могли протекать в соответствии с советами Сорана, как отучать от груди, что делать, когда режутся зубы, как пеленать, чтобы не было опрелости, и рекомендациями по поводу коляски и стула на колесиках, когда ребенок начнет ходить. Говорили, что мальчик не только был похож на Цезаря, но и ходил, как он. И сейчас, когда они имели возможность проводить время вместе на вилле, взаимная привязанность возникла между отцом и сыном, единственным ребенком диктатора, растущим в культурной среде, где наследники мужского пола ценились превыше всего.
Хотя еще рано было объявлять перед общественностью о своем отцовстве, Цезарь тем не менее сообщил об этом Антонию и нескольким ближайшим сподвижникам и начал работать над новым законопроектом, позволяющим диктатору «брать жен сколько угодно и каких угодно для рождения наследников»*. Это свидетельствует о серьезном характере его отношений с Клеопатрой и его намерений насчет их сына. Сама Клеопатра пользовалась симпатией в окружении Цезаря и вызывала огромное любопытство у граждан.
Насладившись недавно блистательной пышностью триумфа Цезаря, жители Рима, вероятно, сочли прибытие Клеопатры в их город как дополнение к экзотическому шоу: она предстала самой эффектной персоной, какую когда-либо видели большинство римлян; каждая деталь ее внешности и образа жизни подвергалась тщательному изучению и копировалась. Все в «облике Клеопатры» — от ее египетского антуража до прически «арбуз» и жемчуга — перенималось многими римлянками с такой скрупулезностью, что их скульптуры часто путали с самой Клеопатрой.
Что касается скульптурных портретов египетской царицы, то самые великолепные были выполнены во время ее пребывания в Риме. Она позировала римским и греческим скульпторам, старавшимся передать сходство с оригиналом в мраморе и бронзе. Хотя многие сомневаются, что эти произведения дошли до наших дней, существуют по крайней мере две головы, представляющие Клеопатру в период, когда она жила в Риме. Оба скульптурных портрета сделаны из привезенного из Греции мрамора и имеют близкое сходство с ее изображениями на монетах. И хотя они не подписаны, как и большинство античных работ, в Риме в I веке до н. э. ни у кого не возникали сомнения, кто эта женщина.
Главную из этих скульптур установил Цезарь в самом центре города. Он поклялся, что если его божественная прародительница дарует ему победу над Помпеем, он построит новый храм в ее честь. И он сдержал клятву, воздвигнув храм Венере-Прародительнице, и тем самым включил родоначальницу дома Юлиев в свои планы. Он с предельным тщанием подбирал скульптуру для нового храма, чтобы всем показать суть своей политики. Перед храмом поставили античную статую Буцефала, любимого коня Александра, с изваянием самого Цезаря в качестве наездника; буквально это означало, что он — преемник великого полководца. Позади многозначительной конной статуи поднимался пролет ступеней к основанию с коринфскими колоннами, за которыми располагалось святилище Венеры, содержащее великолепную коллекцию сверкающих драгоценных камней и камей. В нем стояла прекрасная статуя Венеры, изваянная греческим скульптором Аркесилаем. На ней были надеты нагрудник из лучшего британского жемчуга и пожертвованное Клеопатрой ее собственное ожерелье из жемчуга. Композиция получила завершение, когда Цезарь внес последний штрих — «рядом с богиней он поставил прекрасное изображение Клеопатры» [346].
Этот знаменательный шаг одни историки расценили не больше чем «вежливый» [347]жест, а другие «как открытое признание брака между потомком знатного патрицианского рода и дочерью бога»***. Фигурки Венеры по традиции дарили невестам при вступлении в брак, а эта золотая статуя в натуральную величину вполне могла означать публичное объявление Цезаря о своих отношениях с Клеопатрой и его династических намерениях. Хотя Птолемеи всегда устанавливали свои статуи и статуи членов царской семьи в храмах рядом с богами, в республиканском Риме вот так никогда не изображали здравствующих личностей. Поэтому изваяние женщины как символ ее божественности в самом центре римской столицы было чем-то вроде политического динамита.
Хотя оригинальная золотая статуя Клеопатры исчезла давно, вместо нее в 46–44 годах до н. э. выполнили копию из желтоватого паросского мрамора. Позднее, во II веке н. э. она оказалась в коллекции скульптур у богатых братьев Квинтили, имевших виллу на Аппиевой дороге. Ныне носящая название «Ватиканская голова» по месту, где она теперь хранится, она издавна считалась образом римской жрицы, пока не обратили внимания, что ее «инфула» — ритуальная повязка на голове — на самом деле является широкой диадемой поздних Птолемеев. Ее большие глаза и маленький рот очень напоминают те, что мы видим на изображениях Клеопатры на монетах, и голову, несмотря на отсутствие у нее носа, в 1933 году в итоге идентифицировали как скульптурный портрет Клеопатры VII.
