– Генри Говард не доверяет вам, – продолжала Мари, и голос ее вдруг стал более серьезным. – Из-за того, что вы не в ладах с Римом. Но мой супруг заступается и говорит, что вы истинный католик и друг Франции, сколь бы странными идеями вы ни забавлялись. А Говард на это заявляет, будь вы настоящим католиком, вы бы давно уже примирились с церковью.
– Вы задаете мне вопрос?
– Сама не знаю, кажется, вы и для меня загадка. Не могут же они оба, муж и Говард, быть правы. Я никогда не встречала католика, который бы спокойно относился к тому, что его отлучили от церкви. Почему бы вам не покаяться и не обратиться к епископу, чтобы он допустил вас к таинству причастия?
– Я был отлучен за то, что покинул доминиканский орден. Отлучение снимут лишь с тем условием, что я возвращусь в монастырь, но, боюсь, я не создан для жизни затворника.
Эта реплика вызвала у мадам сочувственный взгляд и даже полуулыбку – понятно, какая причина представлялась ей, хотя я имел в виду совсем другое: я не гожусь в монахи, ибо не терплю, когда мне предписывают, как и о чем думать. Монах твердит старые речения и не смеет искать собственную, новую философию.
– Что ж, мсье Еретик, я бы не стала отчаиваться на ваш счет. Я буду молиться за вашу душу. Терпение и молитва помогут вернуть вас обратно в лоно церкви.
Рассмеявшись, она заскользила вперед, обгоняя меня, придерживая юбки и шаловливо разбрасывая мыском туфель палые листья. Я глядел ей вослед, недоумевая, что ж это за женщина такая. Может быть, просто любительница сплетен, а здесь, в посольстве, ей и поболтать не с кем? Но мне она показалась чересчур умной для праздной болтовни, и что-то в ее манерах настораживало. Я не был даже уверен, флиртует ли она со мной развлечения ради или же подозревает, что я не совсем тот, за кого себя выдаю, и пытается уличить. В любом случае, твердил я про себя, ни лести, ни соблазну я не позволю завести меня так далеко, чтобы эта коварная женщина что-то у меня выпытала. Ясно было одно: мадам де Кастельно – что угодно, только не скромная и набожная католическая супруга. Однако в рассказе о брате Говарда содержалась полезная информация. Тоже неплохо.
– Значит, это место все еще не занято? – крикнул я ей вслед, когда она приостановилась сорвать с куста у тропинки ветку лилового вереска. – Место супруга Марии Стюарт?
Она обернулась, машинально продолжая терзать сорванную ветку, лиловые клочья летели к ее ногам.
– Вас это заинтересовало? – Звонкий смех пронесся по саду. – Должна вас предупредить, Бруно, супруги этой леди долго не живут. Первый умер от нарыва в ухе, второму она подстроила взрыв, третий умер в датской тюрьме, лишившись рассудка. Герцога Норфолка обезглавили за то, что он лишь помыслил стать четвертым.
В этот момент человек, наблюдавший за нами со стороны дома, отлепился от стены, и я узнал в нем Клода де Курселя; он бежал к нам, подскакивая на ступеньках, и солнце ярко отражалось в его светлых волосах.
– Мадам, ваша дочь ждет вас, ей пора начинать урок. – Он слегка склонил голову – ниже наклонить мешали брыжи, – а меня окатил взглядом горячее кипящего масла.
Мари нетерпеливо цокнула языком:
– Где ее гувернантка? Пусть займется с нею. У меня что, ни минуты покоя не может быть? – Подобрав атласные юбки, она ступила на первую ступеньку лестницы. – Кстати, Курсель, – легкомысленно бросила она через плечо, – Бруно подумывает жениться на шотландской королеве. Что скажете на это?
– Приношу поздравления. – Улыбка секретаря была холодной и твердой как лед. – Хотя она вполне может предпочесть джентльмена с независимыми средствами.
– Не думаю, чтоб она была столь переборчива, – откликнулась Мари уже из галереи. – Говорят, она страшно растолстела.
Мы с Курселем проводили взглядом воздушную фигурку, исчезнувшую в глубине Солсбери-корта, затем посмотрели друг на друга. С преувеличенной вежливостью Курсель предложил мне пройти вперед.
– Полагаю, вы слышали придворные новости? – приветствовал меня Фаулер, едва я уселся напротив него в «Русалке».
Таверна стояла на развилке между Финли-стрит и Бред-стрит в Чипсайде, к востоку от огромного собора Святого Павла; сюда сходились купцы, люди преуспевающие. Сидевшие за деревянными столами были одеты в хорошо пошитые наряды, на них были шляпы и береты с перьями, и разговоры они вели о сделках, контрактах, поставках, об исках и займах. Порой за шумом оживленного, приперченного божбой разговора слышался звон монет. В теплом воздухе ощущалось какое-то брожение. Войдя в таверну, я не сразу отыскал глазами шотландца, пристроившегося за столом позади бара. Расчерченный ромбиками окна солнечный свет падал на стол и спину Фаулера. Высокая задняя стенка бара удачно отгораживала наш угол от любопытных глаз и настороженных ушей.
В ответ на его вопрос я покачал головой, и Фаулер наклонился ближе, отводя с глаз челку:
– Сегодня утром я был в Уайтхолле. Сэр Эдуард Беллами арестован за убийство фрейлины.
– Вот как? Так он и был ее любовником?
– Он все отрицает, но, как выяснилось, одета она была в его вещи. Глупец забыл, что на рубашке вышита монограмма.
– Но он не признается в убийстве?
– Еще бы! Говорит, эта девушка попросила его продать пару старых вещичек, а так, мол, он с ней едва был знаком. Правда и то, что фрейлины часто прибегают к такому фокусу – переодеваются, чтобы удрать из дворца, но ему, похоже, никто не поверил. Поволокли его, вопящего и брыкающегося, в Тауэр, а отец Сесилии уже прискакал из Ноттингема, изрыгая пламя и требуя мести. Да уж, невыгодная вышла сделка.
С гримасой Фаулер откинулся на спинку скамьи, а девица из бара тем временем подошла подлить в наши кружки пиво из большого глиняного кувшина. Она пыталась заигрывать с нами, но быстро сообразила, что мы оба слишком трезвы и скучны, чтобы с нами повеселиться. Дождавшись, чтобы девушка отошла, Фаулер поднял кружку:
– Ваше здоровье, доктор Бруно! Рад, что наконец нам представилась возможность поговорить. Наш общий друг поет вам такие дифирамбы. – Он слегка изогнул бровь, намекая на связующую нас тайну.
– Взаимно, мастер Фаулер! – Моя кружка на миг соприкоснулась с его.
Он коротко кивнул, взглядом указывая мне на стол, и одна его рука скользнула на колени, прячась под столешницей. Я не сразу понял, в чем дело, догадавшись же и ругая себя за глупость, вытащил из-под камзола копии посланий Кастельно, только что переписанные Томасом Фелипсом, и сунул их под стол, в раскрытую ладонь Фаулера. Привычным движением мой контакт засунул бумаги себе под одежду и вновь обеими руками обхватил пивную кружку. Я украдкой оглянулся через плечо, но вроде бы никто наших секретных действий не заметил.
– Благодарю вас. Сегодня же отвезу их в Уайтхолл, – едва слышно прошептал шотландец.
– Можно задать вам вопрос?
– Разумеется. – Он даже ладони распахнул, как бы приглашая не стесняться.
– Что вы делаете при дворе?
Впервые я услышал его смех, жесткое лицо расслабилось. Челка вновь упала ему на глаза, когда он наклонил голову, и Фаулер откинул ее назад, чтобы не заслоняла пронзительные голубые глаза.
– Стараюсь быть полезным. Знаете, как это заведено при английском дворе, впрочем, полагаю, как при любом другом. Вельможи отправляют сыновей ко двору в надежде, что им удастся сделать карьеру. Беда в том, что королева одна, а милости ее ищут десятки придворных. – Он прервался, чтобы сделать глоток. – В итоге куча юных джентльменов не имеет иного занятия, кроме как слоняться целыми днями по галереям и коридорам в надежде, что королева будет проходить мимо и обратит на них внимание. А тем временем любой из них может проиграться в пух и прах или вынужден будет поспешно жениться, потому что сделает какой-нибудь девице ребенка, или ввяжется в опасную дуэль. А когда молодые дураки попадают в беду, им бывает страшно или стыдно обратиться за помощью к родителям.
– И они обращаются к вам?
– И они обращаются ко мне. Они очень неопытны, эти юнцы, и обычно чувствуют себя одинокими – им нужен совет, хочется, чтобы кто-нибудь выслушал. К тому же у меня имеются связи в Сити, адвокаты, которые могут расторгнуть брачный контракт, договорятся с кредиторами и так далее. Есть люди, которые предоставят заем, не спрашивая лишнего. Таким-то образом я оказался посвящен во все, что делается при дворе: кто в кого влюблен, у кого что болит, кто с кем в заговоре, порой знаю даже, какие грехи у них на душе. И все эти клочки и урывки сведений в высшей степени интересуют нашего общего друга.