– Джордано Бруно! Кого я вижу! Великий философ сбросил с себя докторскую мантию и дрыгает ножками с лучшим украшением двора ее величества? Это ты в монастыре обучился так плясать? Изобилие твоих скрытых талантов неизменно повергает меня в изумление, amicomio.
Восстановив равновесие, я обернулся – и расплылся в счастливой улыбке. Передо мной стоял новобрачный собственной персоной: шести футов ростом, разгоряченный вином и радостью, нарядный, панталоны из шелка цвета меди столь просторны, что я подивился, как он проходит в двери, камзол цвета слоновой кости сплошь расшит мелким жемчугом, кружевной воротник беспощадно накрахмален, отчего красивое безбородое лицо выглядывает поверх этой преграды, будто мальчишка подтянулся и подсматривает из-за стены. Да и чуб у него все так же торчал кверху, как у школяра, вскочившего с кровати впопыхах. В этой толкотне нам с ним не довелось обменяться ни словом, хотя церемония бракосочетания состоялась еще утром: молодых плотно окружали высокопоставленные благожелатели и дарители, родственники и знатнейшие придворные ее величества.
– Так что же, – говорил он теперь, улыбаясь во весь рот. – Ты собираешься меня поздравить или пришел сюда лишь затем, чтобы наесться до отвала моим угощением?
– Я-то думал, это твой тесть угощает, – со смехом парировал я. – За какую часть этого пиршества ты уплатил из своего кармана?
– Оставил бы ты нынче дома свои педантские вычисления, годные лишь для университета! Полагаю, вина и мяса тебе предоставили вволю?
– Да тут на пять тысяч человек достанет вина и мяса! – Я указал рукой на два длинных стола по краям большого зала, которые все еще ломились от остатков свадебного пира. – Будете потом неделю питаться объедками.
– Можешь быть спокоен, сэр Фрэнсис об этом позаботится. Это ныне он – сама щедрость, а завтра вернется к строгой экономии. Но бог с ним, Бруно, ты даже не представляешь, как я тебя рад видеть! – Он распахнул объятия, и я с искренней любовью обнял друга, хотя при нашей разнице в росте накрахмаленный воротник стукнул меня прямо по носу.
– Аккуратнее с моей одеждой, – полушутя, но отчасти и всерьез предупредил он. – Позволь мне представить тебя моему дяде, Роберту Дадли, графу Лестерскому.
Отступив на шаг, Филип помахал рукой человеку, стоявшему поблизости от нас; мужчина не уступал племяннику ростом, лет ему на вид было за пятьдесят, но выглядел он все еще крепким и сильным. Волосы на висках уже покрылись серебром – хотя я бы скорее назвал его седину стальной, – но лицо, не скрытое аккуратно подстриженной бородкой, сохранило форму и красоту. «Дядя» пристально смотрел на меня умными карими глазами.
– Милорд! – Я склонился в низком поклоне: мне оказана великая честь.
Граф Лестер – один из самых высокопоставленных аристократов Англии, и ни к чьему мнению королева Елизавета не прислушивается так, как к его словам. Подняв голову, я встретился с его проницательным взглядом. Ходят слухи, что в молодости Лестер был любовником королевы – ее единственным за всю жизнь любовником – и что поныне их давняя дружба остается более близкой и нежной, чем иное супружество. Роберт Дадли приветливо улыбнулся мне, и взгляд его потеплел.
– Рад знакомству, доктор Бруно. С тех пор как я узнал о ваших подвигах в Оксфорде, мне хотелось познакомиться с вами и поблагодарить лично.
Он предусмотрительно понизил голос: Лестер – канцлер Оксфордского университета, ему было поручено принять усиленные меры, дабы подавить католическую оппозицию среди студентов. Его изрядно тревожила мысль, что оппозиция набрала силу в его правление, но наши с Сидни оксфордские приключения нынешней весной обезглавили враждебное короне движение, пусть хотя бы на время. Я хотел было ответить на любезность, но в этот момент к нам подошел человек в домотканом камзоле, с объемистым брюхом – вот-вот родит. Граф вежливо кивнул мне, и я вернулся к разговору с Сидни.
– Дяде ты понравился. Он хотел узнать поподробнее насчет твоих сумасбродных теорий про Вселенную. – Наверное, при этих словах я слегка встревожился, и Сидни подбодрил меня, ткнув локтем промеж ребер. – Покровительство Лестера дорогого стоит.
– Рад знакомству, – пробормотал я, потирая ушибленный бок. – А теперь я хотел бы принести свои поздравления новобрачной.
Сидни огляделся по сторонам, высматривая человека, который мог бы исполнить мое желание:
– Где-то здесь должна быть. Пересмеивается с подружками. – Судя по тону, сам он отнюдь не спешил отыскать молодую супругу. – Но тебя ждут в другом месте.
Он обернулся к моей партнерше – та при появлении вельмож чинно отошла на пару шагов и подсматривала за нами из-под опущенных ресниц, скромно сложив руки на груди, – и вежливо поклонился ей:
– Украду у вас на минутку славного доктора Бруно. Ждите, скоро я вам его возвращу. После масок вновь будут танцы.
Девушка закраснелась, одарила меня застенчивой улыбкой и послушно отступила, растворилась в яркой, шуршащей нарядами толпе гостей.
Сидни с усмешкой глянул ей вслед:
– Надо же, леди Арабелла Хортон положила на тебя глаз. Смотри не попадись на все эти хлопанья глазками и жеманные уловки: половина двора побывала тут до тебя. К тому же она быстро утратит всякий интерес, как только выяснит, что ты – сын солдата и нет у тебя ничего, кроме ума да крошечного пособия от короля Франции.
– Я бы не стал информировать ее об этом… пока.
– А что ты тринадцать лет провел в монастыре, об этом сказал?
– И до этой темы не добрались.
– Это бы могло ее привлечь, чтобы помочь наверстать упущенное. Однако мой новоиспеченный тесть советовал прогуляться по саду: тебе там понравится.
– Мне еще не выдался случай принести ему поздравления. – Впрочем, я уже понял, что речь идет о деле, причем не о семейном.
Сидни легко опустил ладонь на мое плечо:
– Такой случай мало кому представился: он посреди праздника отлучился на два часа, поработать с бумагами! В самый разгар брачного пира единственной дочери! – Сидни снисходительно улыбнулся, как бы говоря: уж ладно, смиримся со стариковскими привычками.
Жаловаться ему на причуды тестя – грех: с финансовой точки зрения этот брак для него куда выгоднее, чем для юной мисс Уолсингем, которая (как я подозреваю) питает в связи с этим союзом куда более романтические надежды, чем ее супруг.
– Да уж, шестеренки в государственном механизме надо то и дело смазывать.
– Вот именно. Так что теперь твой черед смазывать шестеренки. Ступай к нему. Я тебя попозже разыщу.
Нас уже со всех сторон теснили люди, рвущиеся поздравить жениха, толкались, улыбались, агрессивно выставляя зубы, соревновались, кто сильнее пожмет ему руку. В этой сутолоке я незаметно выскользнул за дверь.
Ночной воздух покалывал морозцем – первое предвестие начинающейся осени, и в ухоженном саду было тихо – приятная передышка после головокружительного праздничного шума. Возле дома горели фонари, парочки прогуливались по прямым дорожкам, что-то шептали друг другу, близко склоняя головы. Даже в сумраке было видно, что здесь сэра Фрэнсиса нет. Запрокинув голову и раскинув руки, я любовался ясным небом, ярким серебром созвездий на фоне чернильно-синего неба. Конфигурация звездного неба здесь иная, чем в Неаполе, где я мальчишкой учился различать созвездия.
Вот уже и конец дорожки, а сэра Фрэнсиса все не видать. Тогда я решил пересечь широкую лужайку, уходя прочь от освещенных тропинок к деревьям на окраине парка, что окаймлял загородный дом Уолсингема. Когда я ступил на лужайку, из тени показалась худая фигура, нагнала меня. Призрак ночи, да и только. Никогда не видел Уолсингема ни в каком костюме, кроме черного, и даже сегодня, на свадьбе дочери, он весь в черном, а привычная, плотно облегающая голову шапочка черного бархата придает еще большую суровость и без того неулыбчивому лицу. Ему уже перевалило за пятьдесят, и, по слухам, в прошлом месяце он болел: очередной приступ того недуга, что порой на несколько дней сряду приковывает министра к постели, хотя, если осведомиться о его здоровье, он небрежным движением руки отмахнется от вопроса, мол, у него и времени нет на подобные пустяки.
