– Конечно, это может пригодиться. Значит, юноши при дворе доверяют вам?

– Они благодарны мне и полагаются на мое умение молчать. Однако едва ли половина из них помнит, как меня зовут, – и тем лучше.

Я с новым интересом присмотрелся к своему собеседнику. Безбородое лицо, волосы не то темно-русые, не то он все же шатен, кожа бледная – ничего запоминающегося за исключением глаз: они горят внутренним светом, зоркие, пристальные. Мягкие и непринужденные манеры позволяют ему сливаться с фоном, он – идеальный наблюдатель. Не диво, что он на высоком счету у Уолсингема.

– Учитывая вашу сугубую осведомленность… у вас не возникало никаких подозрений относительно этого сэра Эдуарда, покуда его не арестовали? – спросил я, приглушая голос.

– Он как раз ни во что не ввязывался. Тихий, спокойный человек. – Фаулер, казалось, сам удивился этой характеристике, запил ее пивом и помахал рукой, требуя подлить.

– Подозревают ли религиозный мотив убийства?

– Я знаю ровно столько, сколько вам рассказал. Вроде бы его родич как-то раз был оштрафован за отказ посещать государственную церковь, но такой родич найдется в любой семье. Эдуарда Беллами никогда не подозревали в приверженности к опасным папистским учениям, если вы об этом. Но, думается, в Тауэре у него так или иначе вырвут признание. Они уж постараются как можно скорее закончить это дело, чтобы королева могла спать спокойно.

Когда он произносил эти слова, его пальцы медленно сжимались и разжимались. Я с трудом подавлял дрожь. Лучше не думать о том, как – так или иначе – вырвут это признание. Летом я видел заключенного после того, как палачи поработали над ним, смерть после такого допроса покажется избавлением. Эта мысль ведет за собой другую.

– Сэр Эдуард хорош собой?

Как раз в этот момент девушка вернулась к нам с кувшином, и Фаулер успел справиться с удивлением и ответить:

– Никогда об этом не думал. Вообще-то я не смотрю на молодых людей с такой точки зрения.

– И я не смотрю, – заспешил я (хватит с меня на сегодня подобных намеков!), – просто хотелось бы понять, соблазнил он девицу или же взял силой.

Удивление так и не исчезло из взгляда Фаулера.

– Знаете, раз уж мы об этом заговорили: не думаю, чтобы женщины считали его красивым. У него есть изъян – заячья губа, как это называют в Англии, – и с виду он вроде как больной или слабый. Да уж, Тауэр ему красоты не прибавит. – Он отхлебнул пиво, я тоже, и мы помолчали, призадумавшись. Потом Фаулер подался ближе ко мне и добавил шепотом: – Но нам следует заниматься своим делом. Какие еще новости из посольства, кроме этих? – Он выразительно похлопал себя по груди, где укрыл скопированные письма.

– С вечера ничего особенного не произошло.

Мысленно я перебирал: после обеда мы с Леоном Дюма завернули к Томасу Фелипсу, прежде чем Дюма отнес письма Трокмортону, чтобы тот доставил их в замок Шеффилд. Дюма всю дорогу дрожал и стенал и продолжал дрожать и стенать, пока Фелипс искусно снимал печати с писем Кастельно Марии, чтобы сделать с них список для Уолсингема. На мой взгляд, никаких следов на письмах, после того как их вновь запечатали, не осталось, но Дюма прямо-таки в жар бросало, покуда он продолжал свой путь к пристани Святого Павла, где должен был вручить эти послания, так что я по дороге завел его в таверну и напоил за свой счет в надежде хоть слегка подбодрить.

– Если ты в таком состоянии появишься на пороге у Трокмортона, можешь с тем же успехом повесить себе на шею табличку: «Я показал эти письма Тайному совету», – попытался я образумить его, но писец только бледнел и руки ломал.

– А если она заметит, что письма вскрывали? – блеял он. – Если королева Мария это заметит? Кастельно меня убьет!

– Прежде чем попасть к Марии, они пройдут через много рук, с какой стати подозревать именно тебя? – Я все еще пытался успокоить его логикой. – К тому же Кастельно даже в гневе никого не убьет. Разве что кто-нибудь из его товарищей, эти да, могут, – вздохнул я.

Теперь уж оригиналы были у Трокмортона, и тот собирался отбыть поутру, а Дюма, как я надеялся, благополучно брел обратно в посольство. До сих пор наша система работала безотказно. Обхватив кружку обеими руками – почему-то это успокаивало, – я продолжал негромко свой рассказ:

– Посол написал Мэри длинное письмо – четыре страницы, и все шифром. Но его писец снял копию с нового шифра, так что тут проблем не будет. Шифр в том же пакете, что я вам передал. А лорд Генри Говард послал ей свою книгу против пророчеств, надписав ее по-французски: «Ваш брат».

– Трогательно, – кивает Фаулер. – Он и впрямь стал бы ее братом, то есть деверем, если бы его старший брат сумел осуществить свой замысел. В книге что-нибудь было спрятано?

– Нет. Фелипс все проверил.

Фаулер призадумался:

– Значит, сама книга что-то сообщает, имеет какое-то значение. Кто-то из нас должен ее прочесть. Полагаю, вы, как человек ученый.

Я шутливо закатил глаза, как бы против воли покоряясь такой участи:

– Ладно, раздобуду себе экземпляр. По крайней мере, в следующий раз лучше подготовлюсь к обеденным спорам с Говардом.

Фаулер усмехнулся в ответ, но предостерегающе погрозил пальцем:

– Вы с Говардом осторожнее, Бруно. Его семейство более других пострадало от реформы Церкви, и он в ответ не собирается щадить никого. После казни старшего брата семья Говарда лишилась титула герцогов Норфолкских и земель, так что он только выжидает момент, чтобы сквитаться.

– Теперь он ждет войны.

Фаулер угрюмо кривит рот:

– Похоже на то. Судьба Марии Стюарт им всем по большому счету безразлична, для них она только ширма, все гонятся за собственной выгодой. Ради этой выгоды они готовы ввергнуть Англию в войну. Мендоза еще не появлялся в Солсбери-корте?

– Посол Испании? Я не знаю его в лицо.

– О, тут не ошибешься. Дон Бернардино де Мендоза – с виду сущий медведь, голос гремит как барабаны войны. Дайте мне знать, как только он явится приватно побеседовать с Кастельно, а я извещу нашего общего друга. Если Говард и герцог де Гиз заполучат испанское золото, разговоры о вторжении перестанут быть пустой болтовней.

– Разве изменнических разговоров недостаточно, коли они дойдут до королевы?

Фаулер коротко покачал головой:

– Королева не захочет предъявлять обвинения Говарду или Марии Стюарт, да и французскому или испанскому послу, если на то пошло, пока не будет неопровержимых доказательств, что они злоумышляли против блага государства. Все это – люди могущественные. И доказательства должны быть такими, чтобы выдержали проверку и на суде. Наш друг готов подождать, пока заговор зайдет достаточно далеко – пока эти люди не изложат свои намерения письменно и не скрепят документ подписями.

– Опасная игра. – Сам не знаю почему, но что-то в легкости, с какой он рассуждал о намерениях Уолсингема, меня царапнуло. Можно подумать, он посвящен в каждую тайную мысль королевского министра! Или во мне заговорила ревность, несбыточное желание обрести такую же близость к Уолсингему, такое же доверие?

– Разумеется, опасная. – Фаулер так сжал губы, что они сделались почти невидимы. – Но это не игра. Согласно моим парижским источникам, Гиз уже набирает войска и по первому зову они готовы высадиться в Англии.

«Согласно моим источникам». Послушать этого малого, так он шпион с большим стажем, хотя на вид ему лет двадцать шесть – двадцать семь, не более.

– Вы давно ему служите? Нашему общему другу?

– Пару лет, – ответил он, слегка пожав плечами.

– И как вы оказались втянуты во все это? – Движением руки я попытался нарисовать паутину, которую Уолсингем ткет вокруг себя, – словами мы никак это не обозначали.

Губы Фаулера слегка искривила усмешка.

– Поначалу, я думаю, из любви к приключениям. Мой отец, почтенный гражданин города Эдинбурга, готовил меня в юристы. Но когда несколько лет назад я отправился для продолжения учебы в Париж, удивился тому, как много там оказалось недовольных молодых англичан, бежавших из Оксфорда и Кембриджа. Горячие головы, все они только и твердили о католическом восстании против английской королевы. – Вновь он сделал паузу, чтобы отхлебнуть пива. – Конечно, болтать о перевороте, сидя среди единомышленников в парижской таверне, недорогого стоит, и по большей части дальше болтовни дело не шло, но скоро я приметил, что были среди них и серьезно настроенные люди, которые кое-что знали. От меня только и требовалось помалкивать да порой кивать, и меня приняли за своего. – Фаулер осторожно огляделся по сторонам. – Я быстро сообразил: все, что я слышал в этом кругу, могло представлять изрядную ценность, так что я собрал побольше интересных сведений и отправился в дом английского посла. Он-то и свел меня с нашим общим другом. Затем я вернулся в Шотландию и принялся за дело всерьез: свел знакомство с наиболее могущественными католическими лордами, с теми, кто держит сторону Мэри. Я и сейчас время от времени наведываюсь в Эдинбург, чтобы оставаться в курсе тамошних дел. Нашему общему другу угодно следить за настроениями шотландцев, а я довольно успешно схожу среди них за приверженца католической партии.