— Вот-вот. Тут все продумано.

— Полагаю, что и эти двое — Петраков и Романцов — были засланы в наши отряды. Когда придет время, они начнут стрелять нам в спины.

Отаманчук молча курил.

— А этот, Феликс, не догадывается, не сбежит?… — наконец заговорил он, почувствовав, что Беркут сказал все, что мог.

— Ребята предупреждены, глаз с него не спустят. Ну а завтра, перед приходом Петракова, я поговорю с ним по-иному. Кстати, завтра же направлю своих парней к лагерю Лансберга. На разведку. А потом попрошу у вас помощи. Разгромить этот лагерь своими силами будет нелегко.

— В таком деле охотно поможем. Тем более что скоро понадобится и твоя помощь. Задумали мы где-то через полмесяца ударить по лагерю военнопленных. Вот и вчера, после разговора с тобой, опять совещались с командирами взводов. Нужно спасать ребят. Учти: операция будет сложной. Без твоих вермахтовских и эсэсовских мундиров там не обойтись.

Штубер положил телефонную трубку, и, словно оцепенев, несколько минут стоял возле аппарата. То, что он сейчас услышал, казалось невероятным. Один из секретных агентов сообщал, что связной Беркута, Лесич, вернулся домой и спокойно разгуливает по двору. Как это могло произойти? Чем должен был руководствоваться человек, чудом избежавший петли, чтобы решиться на такой шаг? Ведь он, Штубер, предупреждал его. По логике, Лесич должен был исчезнуть, раствориться…

Вызвав роттенфюрера [1]Андриана Вергера, Штубер приказал немедленно подогнать к воротам крепости две машины.

— Поднять всех по тревоге. Посадить на машины. Через десять минут выезжаем.

Вергер, в свое время работавший в паре со Звонарем, специализировался преимущественно на крупных железнодорожных диверсиях и уже успел побывать в Дании и Голландии. Получая приказ, он никогда не задавал лишних вопросов и этим очень нравился Штуберу.

Тем временем гауптштурмфюрер пытался проанализировать ситуацию. Что же все-таки заставило старика вот так, средь бела дня, появиться на своей усадьбе? Неосмотрительность? Расчет на то, что за домом перестали следить? Или, может, это вызов? А если за всем этим «явлением Христа народу» стоит Беркут? И старик лишь приманка, на которую должны клюнуть еще несколько агентов гестапо?…

К тому времени, когда Вергер доложил, что люди посажены на машины и ждут приказаний, Штубер решил для себя, что старик все-таки возвратился не случайно. За его спиной, конечно же, стоит Беркут.

— Роттенфюрер, у нас на складе есть огнемет? Прихватите его.

А в это время Лесич откопал в саду, за сараем, кавалерийский карабин и три обоймы патронов, спрятанные еще в 1941‑ом, когда возле села шли бои, и отнес их на чердак. Там он выбил прикладом окошко, положил возле него карабин и патроны и невольно загляделся на долину, в которой раскинулось село, на развалины мельницы, где проходили вечера его молодости. Как давно это было! Так давно, что уже и не верилось, что действительно было. В последнее время Лесич почему-то все чаще ловил себя на мысли, что всю жизнь он так стариком и прожил, — слишком уж долгой, невыносимо долгой казалась ему собственная старость.

В лагере Беркута он провел всего одну ночь. А на рассвете встал, умылся над ручьем и, никому ничего не сказав, ушел в Заречное, где жил его дальний родственник. Оставаться в лагере он не мог. Не для его костей была сырость землянок и холод лесных рассветов, не для его… Вот только родственник принял его, как непрошеного гостя. Вроде бы и не прогонял, но и не обрадовался ему. А хозяйка — та целыми днями только и ворчала: «Нам только его рта не хватало… Приплелся, будто пес бездомный».

Возможно, Лесич еще стерпел бы несколько дней. Но вчера он вдруг почувствовал… свой смертный час. Не то чтобы ослаб или заболел, как это бывало прежде, а просто ощутил, что это уже все! Устал он от жизни, а жизнь — от него. А значит, пора…

Попросил у хозяйки немного хлеба на дорогу и отправился через лес в свои Залещики. Домой. Он почему-то решил, что жить осталось не более двух-трех дней. И хотел умереть в своей хате. Умереть у себя дома — это единственное, к чему он теперь стремился. Поэтому и вернулся в село.

…О карабине же Лесич вспомнил только тогда, когда заметил возле дома какого-то незнакомого человека и понял, что его здесь подстерегают. Да, оружие понадобилось ему лишь для того, чтобы отстоять свое право на смерть — обыкновенную, человеческую, в собственной хате…

Все, что мог сделать для Беркута, он сделал. И если теперь, напоследок, сумеет отправить на тот свет еще хотя бы одного фашиста, люди будут признательны ему и за это.

Постояв еще немного у окна, старик придвинул поближе к дверце ящик со всяким хламом и небольшую колоду (когда-то давно втащил ее сюда, чтобы высохла за лето, да так и осталась) и спустился по лестнице в сени.

Взглянув во двор, он прежде всего заметил, что в предвечернем небе появилась первая далекая и пока еще еле видимая звезда. И подумал, что, наверно, это и есть та самая звезда, которая должна будет догореть вместе с последними минутами его жизни. Когда будет падать — будет видно во всей округе. Хотя, конечно, никто не догадается, что это сошла с неба, упала в холодную вечность звезда Лесича.

Машины Штубер приказал оставить у дома старосты, а расквартированный в Залещиках полицейский взвод сразу же подчинил себе. Еще не доходя до дома Лесича, он выставил две засады возле шоссе и, поделив свое воинство на три группы, приказал прочесать соседние с Лесичевой усадьбы.

— К каждому дому подходить по всем правилам уличного боя, — наставлял своих «рыцарей». — Всех мужчин задерживать и доставлять сюда, — указал на сарай, чудом уцелевший возле сожженной хаты. — При малейшем сопротивлении — уничтожать. Но по возможности без выстрелов.

Лишь когда все это было в точности исполнено, они окружили хату Лесича.

Старик сразу же обнаружил облаву, снова поднялся на чердак, втянул туда же лестницу и, зарядив карабин, присел у дверцы.

Тем временем несколько полицаев, которых «рыцари» погнали первыми, подбежали к хате, выбили окна и забрались внутрь.

— Господин офицер, здесь никого! — крикнул один из них, неосторожно выскочив в сени, и, сраженный Лесичем, тотчас же упал.

— Ну вот, одним грехом больше, — вслух произнес старик, наскоро баррикадируя двери. — А дальше — как Бог даст…

Несколько длинных очередей прошили крышу. Открыли огонь и те, что засели в хате. Спасаясь от их пуль, старик подполз к дубовой балке и залег. Он понимал, что долго не продержится и что на сей раз никакое чудо его уже не спасет. Но, как старый солдат, решил держаться до последнего патрона.

— Не стрелять! Прекратить стрельбу!… — Лесич узнал этот властный голос. Кричал тот самый офицер, который вручал ему письмо для Беркута.

Стрельба сразу же стихла. Воспользовавшись этим, старик осторожно подошел к одной из дыр в крыше и послал несколько пуль в немцев, притаившихся за сараем и за стожком сена.

— Старик, не стреляй! — снова услышал он голос Штубера. Тот кричал откуда-то из усадьбы Княжнюка. — Подойти к окошку! Хочу говорить с тобой! Никто не будет стрелять, слово офицера!

Лесич так же осторожно приблизился к окошку и, лежа, выбил прикладом доску, чтобы видеть Штубера.

— Слушаю тебя!

Да, офицер действительно стоял возле усадьбы Княжнюка, за стволом старого клена.

— Я — тот самый офицер, который посылал тебя с письмом к Беркуту! Ты помнишь меня?

Лесич не ответил. Впрочем, Штубер и не ждал ответа.

— Он был у меня в крепости, мы встречались! Но я хочу знать, где он сейчас?

— Скоро сам узнаешь! — ответил старик.

— Почему он не пришел еще раз?!

— Придет! Дождетесь!…

Штубер выругался. Разговор со стариком явно не получался.

— Спускайся! Все равно уже ничто не спасет тебя! — закричал он, еле сдерживая раздражение.