Министерство морского флота было не в лучшем положении. Рауль передал дела Машолю в июле 1754 г, но после отставки Машоля в 1757 г. на этот пост на шестнадцать катастрофических месяцев до отставки в мае 1758 г. назначили маркиза де Мора. Его преемник, маркиз де Массиак, оставался на посту в течение пяти месяцев. В ноябре 1758 г. он уступил пост Николя Беррьеру.
В основном, быстрый круговорот и ротация старших министров объясняются непредсказуемостью капризов Людовика, враждебностью мадам де Помпадур к любому, кто не был ее протеже, а также затянувшимся финансовым кризисом. Он означал, что министры быстро оказывались в безвыходном положении и обнаруживали: задача, поставленная перед ними, невыполнима.
На более глубоком уровне это свидетельствовало о серьезном нездоровье политической системы (что и проявилось наконец в 1789 г. самым захватывающим образом). Многие историки убеждены: в 1750-е гг. Франция вошла в предреволюционный неуправляемый штопор, из которого страна не могла выйти. Одна из проблем, как уже отмечено, заключалось в том, что Людовик допустил глупость, позволив вернуться к власти самым знатным аристократам.
В этом десятилетии высшая аристократия начала вновь утверждаться во власти, которую утратила во времена правления Людовика XIV, Короля-Солнца. Так, не желая подобного, Людовик XV подписал смертный приговор французскому абсолютизму.
Но другая причина политической нестабильности в 1750-е гг. заключалась в том, что дворянство вынесло свои амбиции в сферу повседневного принятия административных решений. Оно подчинило выполнение функциональных задач министерств своим личным планам и амбициям. Знатные семьи, изголодавшиеся по контролю за раздачей должностей и привилегий, столпились перед кормушкой, дрожа от нетерпения удовлетворить жадность и вожделение к власти, поддерживаемые нерешительностью короля.
Возрождение аристократии имело еще одно сокрушительное последствие, поскольку она считала ниже своего достоинства делать сбережения в министерствах, которые контролировала. Сталкиваясь с этой необходимостью, высшее дворянство просто отворачивалось от нее. Так финансовый и политический кризисы взаимно переплелись и усилили друг друга. Людовик XV либо должен был оказаться сильным правителем сам (как Генрих IV или Людовик XIII), либо назначить такого премьер-министра, как Ришелье, Мазарини или Флери. Но для монарха, который был собакой на сене, типично, что он не сделал ни того, ни другого.
В результате к началу 1759 г. группа Шуазеля, которая могла поддержать его в государственном совете, оказалась крайне слабой. Совет по традиции состоял из шести членов. В 1759 г. в его состав входили два неудачливых маршала (Субиз и д'Эстрис), министр финансов (Силуэт), который в действительности был юристом, ничего не понимавшим в финансах и в любом случае обреченным на провал из-за оппозиции парламента, а также далеко не блистательный морской министр Беррьер. Единственным козырем Шуазеля стал способный, энергичный и приятный военный министр маршал Бель-Иль.
Маршал Франции с 1741 г, ветеран Бель-Иль по возрасту годился Шуазелю в отцы, но работал с ним в духе братской солидарности. Неугомонный, блистательный, амбициозный, энергичный, обаятельный и популярный министр был похож на Шуазеля, будучи таким же слишком очевидным экстравертом по характеру. Он мог находить общий язык с самыми разнообразными людьми, даже в том случае, когда они были смертельными врагами друг для друга — например, с Помпадур и графом д'Аргенсоном. Это, несомненно, соответствует суждению, высказанному президентом Генолом: «У него было достаточно почитателей, чтобы основать религию».
Самые язвительные критики могли сказать о нем, что маршалу нравилось работать среди клик и заговорщиков. Бель-Иль стал военным государственным секретарем в апреле 1758 г., но для этого потребовалось уговаривать его. Он чувствовал, исходя из ряда олигархических предубеждений, что аристократ может быть государственным министром без портфеля, но как-то недостойно занимать пост государственного секретаря. Берни, в то время служившему секретарем по иностранным делам, пришлось упорно потрудиться, чтоб изменить его мнение. Но брюзгливые критики-снобы уверяют: Бель-Иль был не таким уж аристократом, так как происходил из семьи Фуке — разжалованного министра финансов Людовика XIV.
Хотя партнерские отношения Бель-Иля и Шуазеля были ровными, новый военный государственный секретарь вскоре разочаровался в своем партнере, ответственном за военно-морские силы — Николя Беррьере. Бывший лейтенант парижской полиции, а значит, Генерал шпионов королевства, Беррьер был канцеляристом, придирой, машиной, способной на сложные вычисления. Он любил заниматься мелкими счетами в своем департаменте, выискивая незначительные ошибки.
Во время своего краткого правления он приказал выпустить на волю всех кошек, которых держали в военно-морском флоте (для борьбы с популяцией крыс), так как их прокорм показался слишком дорогим. Министр также возражал против назначения пенсий ветеранам флота, поскольку, обеспечивая питание в течение всех лет службы, морское министерство позволяло им сэкономить заработную плату. Ее-то они и должны были потратить на питание в гражданской жизни.
Так как Беррьер был протеже мадам де Помпадур, а Бель-Иль помог ему также проложить путь к жирной кормушке, военный министр вообразил, будто у него будет надежный коллега в военном флоте. Но Беррьер оказался одним из тех людей, которые льстят и умасливают, чтобы подняться наверх, но достигнув власти, бросают бывших патронов, решительно делая все так, как им заблагорассудиться.
Бель-Иль был уверен, что один из его любимых проектов по вторжению на Джерси и Нормандские острова теперь сможет осуществиться. Ранее эти идеи уже были отвергнуты в двух случаях. Но к его ярости, Беррьер шумно запротестовал против проекта на заседании Государственного совета. Министр не сдавал свои позиции, даже когда его патронесса Помпадур попыталась встать на сторону Бель-Иля. Разгневанный маршал доверил Шуазелю свое мнение о Беррьре, которое позднее подтвердили историки: «Беррьер одержим подсчетом грошей и выкорчевыванием коррупции и неэффективности в своем министерстве, забыв, что его главная задача — сражаться с британцами».
В дополнение к финансовому кризису, религиозному недовольству, фрагментарному и неполноценному принятию решений и некомпетентным коллегам, Шуазелю приходилось мириться с капризами короля и горячему политическому вмешательству мадам де Помпадур. Людовик XV разделял пристрастие Шуазеля к распутству, он мог выделить лишь минут для заседания совета. Но у монарха было мало качеств, характерных для секретаря по иностранным делам. Нервозный, слабый и нерешительный, он сам любил благочестивые собрания. Ему не нравились философы и янсенисты, хотя король и разрешал Шуазелю и Помпадур объединиться с ними по политическим причинам, а также изгнать иезуитов, которых сам тайно обожал.
Людовик, будучи слабым человеком, не любил сильные и решительные характеры. Чрезмерно скрытный, он полностью изменил пропрусскую политику, проводимую до 1756 г. Работая в тайном сговоре, король взял новый проавстрийкий курс, хотя его государственный секретарь по иностранным делам продолжал усиленно трудиться, проводя прежние директивы. Но самое невероятное заключалось в том, что Людовик проводил тайную иностранную политику в отношении дел на Балтийском море, в Польше и России, о чем не сообщал никому, даже Помпадур. Монарх сотрудничал только с близкими друзьями.
Сначала приверженцем короля был герцог де Конти, но он отошел от своего господина после того, как монарх (что было для него типично) обманул герцога с командованием армией. Затем Людовик использовал графа де Бролье и осторожно назначил старшего официального чиновника в министерстве иностранных дел для охраны и выполнения «королевских тайн».
Людовик был злопамятным и мстительным, ни один человек не осмеливался встать у него на пути даже случайно или непреднамеренно. Ведь монарх мог бы затаить свой гнев и ждать подходящего момента, чтобы покарать виновного внезапным и окончательным наказанием. Для большинства людей он вообще утратил доверие. В начале своего правления и в 1740-е гг. его называли Людовиком Горячо Любимым, но к 1759 г. все его воспринимали как Людовика Горячо Ненавистного.
