Я открыла дверь своим ключом, и ко мне, как обычно, с радостным лаем кинулась Джуди, которая ждала прогулки. В тот день я почувствовала присутствие отца наверху еще до того, как услышала его голос.

— Антуанетта, это ты? — крикнул он сверху.

Я ответила.

— Приготовь мне чай и поднимайся сюда. Отведи свою собаку на задний двор.

Я поставила чайник на плиту, заварила кипятком листовой чай, дала ему настояться, добавила в чашку молока и сахара, и все это время я чувствовала его нетерпение и нарастающий во мне ужас. Дальше тянуть с чаем было невозможно. Я поставила на поднос чашку, положила два сухих печенья и понесла наверх. Я вошла в темную спальню с зашторенными окнами, где он лежал в постели, которую делил с моей матерью. Я снова уловила запах его тела и почувствовала его возбуждение. Я поставила поднос возле кровати.

— Иди переоденься и возвращайся сюда, — сказал он и взял чашку с подноса.

Я вернулась в фуфайке, спортивных штанах, туфлях и носках.

— Сними это, — приказал он, показывая на фуфайку и штаны. Потом он закурил и ощерился хорошо знакомой мне улыбкой. На прикроватной тумбочке я заметила баночку с вазелином, которая обычно стояла на туалетном столике. Не отрываясь от сигареты, он погрузил пальцы в вазелин. Зная, что мама не вернется раньше чем через два часа, я испытывала жуткий страх, предчувствуя нечто более страшное по сравнению с тем, что он уже проделывал со мной в Северной Ирландии. Я знала, что мое взрослеющее тело возбуждает его сильнее, чем прежнее, детское.

Он потянул меня к себе и усадил на колени. Вынув пальцы из банки, он грубо протолкнул их в меня. Потом встал с кровати и уложил меня, как всегда укладывал в машине, так что мои ноги беспомощно свисали с края постели. Он вошел в меня жестко и яростно, как никогда прежде. Я могла закрыть глаза, но не уши.

— Тебе ведь это нравится, Антуанетта? — шептал он.

Не дождавшись от меня ответа, он вошел еще глубже, так что мое тело онемело от боли.

— А теперь скажи папочке, что тебе это нравится, — потребовал он и сделал последнюю затяжку сигаретой. — Скажи: «Да, папочка, мне это нравится».

Я послушно произнесла это шепотом. А потом почувствовала, как что-то липкое капает мне на бедра, когда он, не выпуская сигареты, пролил на меня свое семя.

— А теперь иди и помойся, да уберись там, внизу, пока мама не пришла с работы, — сказал он, грубо сталкивая меня с кровати.

Я переоделась в старую юбку и джемпер, пошла в туалет на заднем дворе и долго терла себя влажной туалетной бумагой, пытаясь избавиться от липких пятен и его запаха. Потом вернулась в дом, очистила камин от золы, положила свежих дров и газет для вечерней растопки. Принесла с улицы угля, помыла посуду и за несколько минут до прихода матери поставила на плиту чайник, чтобы она могла выпить свежего чаю.

Я смутно слышала голос матери, который звал меня снизу, прорываясь сквозь боль, тисками сжимавшую мою голову, в то время как невидимые когти впивались мне в шейные позвонки. Я знала, что мне пора спускаться вниз за водой для утреннего туалета. Я открыла рот, чтобы позвать маму, но лишь хриплый стон сорвался с моих губ. Глаза слипались, словно пытаясь защититься от яркого утреннего света, больно прожигавшего мои веки. Приподняв руку, которая за ночь отяжелела, а пальцы распухли и не гнулись, я попыталась потереть глаза и едва не обожглась о полыхающий лоб.

Я заставила свое тело приподняться, но от тошноты голова закружилась, черные точки заплясали в глазах, и пот струйкой побежал по лбу. Мое тело содрогалось в ледяном ознобе, зубы стучали, и от паники сердце билось так сильно, что я слышала, как пульсирует во мне кровь.

Я спустила ноги с кровати и с трудом добрела до зеркала. На меня смотрела незнакомка — с желтым распухшим лицом. Темные круги залегли под глазами, мокрые волосы прилипли к голове. Я снова подняла руку, чтобы поправить волосы, и заметила, что мои пальцы такие же желтые, как и лицо, и вдвое толще, чем обычно. Дрожа, я спустилась по лестнице, но ноги были слишком слабы, чтобы удержать меня, и я рухнула на стул. Слезы потекли по моим щекам, когда я увидела устремленный на меня холодный взгляд матери.

— В чем дело, Антуанетта? — услышала я голос матери, но тут же в него закрались тревожные нотки. — Антуанетта, посмотри на меня. — Ее рука коснулась моего лба. — О, боже, — воскликнула она, — ты же вся горишь.

Наказав мне не двигаться, хотя у меня и не было на это сил, она поспешила в коридор, где стоял телефон. Набрала номер и заговорила в трубку.

Вскоре она вернулась с одеялом, бережно накинула его на мои плечи и сказала, что доктор уже в пути. Не помню, сколько прошло времени, потому что я провалилась в лихорадочное забытье. Меня попеременно то трясло в ознобе, то бросало в жар. Я услышала стук в дверь, потом до меня донесся голос нашего местного врача, и я испытала облегчение, уверенная в том, что он поможет.

Мне в рот поставили прохладный термометр, чьи-то пальцы лежали на моем запястье, и маячившие перед глазами фигуры сливались в мутное пятно. Доктор сказал моей матери, что у меня температура под сорок и что, скорее всего, это воспаление почек. «Нефрит», — поставил он диагноз, настаивая на срочном вызове кареты «скорой помощи».

Я слышала, как подъехала машина, ощущала руку матери, которая держала меня всю дорогу, но почти ничего не чувствовала, пока меня несли на носилках в детское отделение, а потом перекладывали на кровать для осмотра. Мне просто хотелось спать.

Следующие несколько дней оставили в моей памяти лишь смутные воспоминания. О постоянной слабости, об острых иголках, которые впивались в мои ягодицы, вливая лекарство, которое, как я потом узнала, называлось пенициллином, о чужих руках, которые переворачивали меня и периодически протирали влажной салфеткой мое пылающее тело. По ночам я просыпалась, когда мою голову приподнимали и в рот вставляли соломинку, через которую прохладная жидкость вливалась в мое пересохшее горло, или когда мне подставляли холодное металлическое судно и чьи-то голоса просили не вставать, а лежать до тех пор, пока не окрепну.

Те первые дни болезни, казалось, слились в один долгий день, когда мой сон прерывали лишь вмешательства медсестер. Только в часы приема посетителей я заставляла себя держать глаза открытыми.

Дети, лежавшие со мной в палате, с нетерпением поглядывали на часы, ожидая, когда в назначенное время двери распахнутся, чтобы впустить улыбающихся родителей с подарками в виде игрушек, книг и фруктов. Я тоже поворачивала голову, устремляя взгляд на двери, пытаясь отыскать глазами маму.

Как только двери распахивались, она спешила ко мне, окутанная облаком духов, садилась у моей кровати, брала мою руку, смахивала волосы с моего лица, целовала меня, публично демонстрируя нежность. Улыбка, с которой смотрел на меня отец, выдавала его обеспокоенность, в то время как медсестрам он расточал улыбки иной окраски, и они неизменно вызывали у них живую реакцию.

Мама говорила, как я напугала ее. Но теперь я оказалась в хороших руках и должна была пойти на поправку. В больнице, как я поняла, мне предстояло пробыть несколько недель, и не просто в больнице, а на больничной койке. Она сказала, что у меня очень серьезная почечная инфекция и мне показана диета из глюкозы и ячменного отвара. Еще мама рассказывала, что дома без меня очень тоскливо, Джуди скучает по мне, но все надеются на мое скорейшее выздоровление.

Когда мама говорила, я старалась смотреть только на нее, пока тяжелый взгляд отца не заставлял меня оторваться от ее лица и заглянуть в его глаза. На его губах застыла улыбка заботливого отца, но в глазах отражался совсем другой отец, которого никто, кроме меня, не знал и не видел.

Постепенно ко мне возвращались силы и интерес к окружающему миру. Хотя все еще прикованная к постели, я уже могла сидеть, опираясь на подушки, которых по прошествии трех недель стало втрое больше. Теперь, когда в глазах уже не ощущалось тяжести, чтение снова приносило радость. Дважды в неделю я с нетерпением ждала, когда приедет тележка с книгами. В первый приезд книжной лавки, когда я сказала библиотекарю, что люблю детективы, то удостоилась презрительного взгляда и неодобрительных комментариев по поводу столь недетского выбора. Тем не менее мы все-таки остановились на Агате Кристи, начав с расследований Томми и Таппенс и постепенно переходя к мисс Марпл и Эркюлю Пуаро. Мне повезло, что Агата оказалась плодовитой писательницей, и я не знала сбоев в поставках ее романов.