Лачугин: Да, Туманов отчасти прав. Я действительно в тот день опоздал на работу: пообедав дома, прилег и заснул нечаянно. Придя потом в мастерские, посчитал неудобным признаться в этом и сказал, что провожал друга… Возможно, по пути мне встретилась девочка, но я этого не заметил…

Из протокола допроса подозреваемого Лачугина:

«…Дочь Портновых в тот день я встречал. Произошло это так. Домой на обед я не пошел, а наскоро закусил в буфете и решил прогуляться. У меня болела голова – хотелось подышать свежим воздухом. Выйдя через проем в заборе за территорию конторы, я направился в сторону леса. За пригорком увидел девочку, которая с собакой шла к лесу. Нагнал ее: это была дочь моего соседа Володьки Портнова – Оля. Она сказала, что хочет набрать бабушке ягод, и спросила, не знаю ли я ягодные места. Я ответил, что знаю, и мы пошли вместе. В лесу я показал ей ягодник, вместе с нею немного покушал ягод и, заметив, что опаздываю на работу, поспешил быстрее вернуться в контору. Попрощался с нею, сказал, чтобы долго не ходила, и вышел из леса. Больше я дочь Портновых не встречал и не видел. Что произошло в лесу после меня и кто так жестоко расправился с ней, не знаю и пояснить не могу…»

Мустафин сидел в ожидании. Только что он вызвал к себе на очередной допрос Лачугина.

В комнате тишина. Лишь изредка, раскачиваясь на ветру, чуть слышно стучится в стекла листвою росший за окном молодой тополь, как бы не давая успокоиться, застыть, уйти от реального мира.

Медленно текут минуты…

За последние дни Мустафин потратил немало труда и времени, чтобы добиться главного – заставить признаться Лачугина, что в день убийства он был в лесу, видел там Олю Портнову. Этому в первую очередь способствовала очная ставка с Тумановым. И вот теперь предстояла решительная схватка…

В ранней молодости Мустафин занимался боксом. Каждый раз перед выходом на ринг он испытывал волнение, безудержное, неодолимое. Нет, оно не было вызвано боязнью проиграть, оказаться в нокауте, ведь зачастую это волнение приходило и тогда, когда Мустафин знал, что перед ним соперник, уступающий ему в силе. Скорее, наоборот, оно было вызвано желанием победить и победить как можно лучше.

Вот и сейчас он испытывал примерно такое же волнение, волнение перед решающим боем…

Лачугин вошел в кабинет, держа за спиною руки, встал у двери, и лишь когда по знаку следователя удалились конвоиры, приблизился к столу, за которым сидел Мустафин, и с тяжелым вздохом опустился на стул.

За эти дни он заметно похудел, осунулся. В его бледности и худобе, в глубоко запавших с синими кругами глазах прятались тоска и страх, нет, не прятались, а скорее даже трепетали, боясь обнаружить себя.

Мустафин неторопливо привел в порядок свои бумаги, поднял взгляд на Лачугина.

– Ну, продолжим, – сказал, не отрывая глаз от арестованного. – Если помните, мы в прошлый раз остановились на том, что вы пошли в лес, как сами изволили выразиться, подышать свежим воздухом, встретили дочь Портновых, покушали ягод… Ну, а дальше… Что же все-таки было дальше?

– Я уже рассказывал вам… – отвечал помрачневший Лачугин, нервно поглаживая пальцем шрам над губой. – Мы походили по лесу, покушали ягод, и я расстался с нею, ушел из леса. Вы же сами знаете, меня потом видели на работе…

– Стало быть, вы продолжаете отрицать свою причастность к убийству?

– Убийству… – досадливо покачал головой Лачугин и демонстративно отвернулся. – Вам сколько ни говори, все одно… Да на что мне было убивать ее? На что?

Следователь чуть прищурил взгляд.

– Петр Рябов… Вы знали его?

– Отчего же не знать, знал. Землячок он был мой. Вместе когда-то грязь месили на буровой. На троих вместе соображали… Да мало ли чего еще.

Говорил Лачугин горячо, зло, внушительно, но руки его все более дрожали, а в голосе нет-нет да проскальзывали нотки растерянного недовольства.

«Ничего, пусть выложится весь до конца!» – думал следователь, наблюдая за всеми его промашками. Он продолжал держать Лачугина под пристальным взглядом.

– Мы получили подтверждение о том, что вы отбывали наказание в одной колонии с Рябовым…

– А я и не делал из этого секрета. – На этот раз уже совсем зло огрызнулся Лачугин. – Вы же не спрашивали меня об этом! Спросили бы – я и так бы вам сказал: да, отбывал. Вместе тянули срок! Ну и что из того? Вам ведь известно, наверное, что Петька Рябов давно уже прошел проверку в чистилище и бряцает костями где-то там…

– Вы о всех земляках так?

– А что я сказал особенного?

– Уж слишком много злобы, пренебрежения в ваших словах…

– Да что тут сюсюкаться! Все мы одним миром мазаны и для одного земного уголка пришли на свет…

– Жаль… – обронил следователь, не спуская глаз с Лачугина.

– Что жаль? – повернулся, наконец, к нему Лачугин, искоса взглянув на лежащие на столе бумаги.

– Жаль, что вы так рассуждаете. Рассуждали бы иначе…

– На что вы намекаете, гражданин следователь? Все говорите какими-то загадками… Петьку Рябова зачем-то вспомнили…

– Да ненавидел очень, говорят, Рябов Портновых…

– А мне что за дело до этого? Портновы… Что они сделали мне такого? У меня с ними все на мази. Если что у них было с Рябовым, так с ними и разбирайтесь!

– Ну что же… – медленно произнес следователь. – Я вижу, настало время ознакомить вас с материалами некоторых исследований, произведенных по нашей просьбе экспертами и специалистами…

Он склонился над своими бумагами.

Лачугин сразу же насторожился, беззвучно сглотнул слюну. Он пристально следил за тем, как следователь ищет что-то, перебирая бумаги и повторяя с отсутствующим взглядом: «Где же они, где же они…»

Вот он отобрал пачку бумаг и фотографий.

– Начнем, пожалуй, с этого, – показал Лачугину две фототаблицы. – На рукаве вашей рубашки и на ботинках обнаружены следы крови. Группа ее совпадает с группой крови дочери Портновых. Объясните, как могло случиться, что на вашей одежде оказалась кровь убитой?

– Кровь? На моей одежде? – мгновенно побледнел Лачугин. Руки его заползали по груди, коленям, но после некоторой заминки он овладел собой и заговорил так, будто только что вспомнил забытое.

– А-а, кровь! А я не понял вас сразу. Тут, знаете ли, дело такое… самое обычное. Когда возили девочку в больницу, я как раз ездил туда и помогал выносить ее из морга. После вскрытия, значит. Там, видать, и запачкался. Там, а где же еще?

По ожившему лицу, странно заблестевшим глазам было видно: Лачугин испытывает внутреннюю радость от этой внезапно пришедшей в голову удачной мысли, в которой он, очевидно, видел свое спасение.

– Да, верно, – согласился следователь. – Вы действительно ездили в морг и помогали уложить девочку в машину. Вы не забыли даже пустить слезу, обласкать несчастную, когда ее стали опускать в могилу. Все это было, но… – следователь чуть помедлил, наблюдая за нетерпением Лачугина. – Но предусмотреть все, право, невозможно. Кровь убитой обнаружена и на вашей рабочей куртке, которой, как ни странно, не было на вас, когда вы приходили в морг…

– Не было рабочей куртки? – снова заерзал на стуле Лачугин. – Погодите, а в чем же я был?

– Вы были в пиджаке!

– Пиджаке? Ах да! А кровь, значит, на рабочей куртке?

– И еще на сорочке, и на ботинках… – испытующе смотрел на него следователь.

– Можно я взгляну на это самое… на заключение, где сказано об этом.

– Пожалуйста!

Лачугин взял протянутый ему акт экспертизы, прочел его не торопясь и, возвратив следователю, потупил взор.

– Этого не может быть… Это какая-то ошибка… – произнес он хриплым подавленным голосом, уставившись в пол тем растерянным, опустошенным взглядом, который не нуждается ни в каких разгадках. И следователь решил, что настало время для окончательного удара.

– Но это еще не все, – заговорил он теперь уже твердым, не терпящим возражения тоном. – В руке у девочки оказались ваши волосы. Вы понимаете – волосы! О том, что они ваши, бесспорно доказано экспертизой! И даже собака…