Си-Джею повсюду виделась ненависть, поднимающая одни племена на других: и впрямь, существовало ли что-то иное, кроме резни, развязанной крестоносцами, да и задолго до них? Однако все, что было связано с Адемаром, казалось ему более чистым, справедливым, что ли, и загадочным. Крестоносец? Бесспорно. И даже первый среди них, однако воспламененный или скорее умиротворенный побуждением иного рода. Как бы это объяснить? Чем-то, что существовало до того, как дух крестовых походов вселился в нас, чем-то более существенным, присущим человеческой натуре. Что было задолго до жестоких убийств, ставших возможными только с появлением в жизни техники, все более изощренной и действенной в искусстве уничтожения всего живого на земле, да и самой земли. Си-Джей еще не знал, что это такое, и надеялся прояснить в ходе своей поездки.

Си-Джей не исключал, что, живи он в XVIII веке, он был бы заодно с Вольтером, высмеявшим крестовые походы, «этот новый вид людского тщеславия», «эту заразную ярость», и именовавшего Петра Пустынника не иначе как его хлестким прозвищем Кукупетр! «В Италии поплакали, взялись за оружие во Франции», «Наперегонки стали хвататься за крест», — иронизирует фернейский мудрец. [59]Лучше не скажешь! И все же вопрос остается: в чем причина? В том ли, что эта страна была населена новоявленными господами, любящими военные забавы, погрязшими (согласно просветителю) в преступлениях, которыми чреват разврат, и увязшими в невежестве столь же позорном, как и роскошь, которой они предавались? Предположим, это так. Но Адемар-то был не из их числа! Си-Джей обратился к Фульхерию Шартрскому, Анне Комниной и Ибн аль-Асиру, чтобы подкрепить свои гипотезы и догадки.

Адемар искренне верил: его долг — спасти чистоту христианской веры, то есть европейской, в понимании Си-Джея, но не за счет истребления исламистов, а лишь раскрывая им истинность христианского послания, которое — и в этом Адемар ни секунды не сомневался — более сложное и более человеческое, чем послание Аллаха. Епископ Пюи готов был даже спорить об этом с Алексеем I, а может, и с Анной, его дочерью, славившейся своей образованностью, несмотря на юные года, а то и с религиозными вождями сарацин. О нем пошел слух, но не как о еретике, а как о человеке особом, странном, возможно, даже чудаке. В этой легенде наверняка была доля истины. В средние века люди испытывали страх перед диким зверем и непогодой, во всем полагались на Бога и имели обостренное чувство чести, верности слову. Все это так. А что еще? Наверняка этот епископ, отличавшийся незапятнанным благочестием и независимым умом, человек передовых взглядов, критически относился к иным догмам. Си-Джей хотелось в это верить, кроме того, становились понятны некоторые пробелы в биографии Адемара. Стремился ли тот отгородиться от фанатизма, как говорят сегодня, считал ли, что истина — тайна за семью печатями? Поскольку послание Христа взывало к миру, не требовалось ли воплотить этот самый мир в подлинных христианах, в уважении к каждой отдельно взятой личности?

Этот легат Святого престола, первый крестоносец, возможно, и был крестоносцем, но нетипичным. Си-Джей, воображая его таким, делал из этого вывод, что оттого-то епископ Пюи и не пережил трудностей похода. Он умер от чумы, а может, и от иной хвори, 1 августа 1098 года у ворот Антиохии, найдя Святое Копье… [60]jeez! Оплакивали его всем войском. Однако и врагов у него было достаточно, в частности, среди самых горячих голов, некто по имени Варфоломей, соперничавший с ним в благочестии, заявлял, что ему было видение святого Андрея, указавшего местонахождение этого самого Святого Копья! Вышеозначенный святой не требовал от вояк соблюдать в течение пяти дней пост — впрочем, есть все равно по большей части было нечего, — или грабить вражеские лагеря, к великому неудовольствию Адемара, рассудительного, но иначе, и более терпимого в своем обличье солдата воинства Христова.

Си-Джей терпеть не мог этого Варфоломея и вообще сам тип ясновидцев, толпившихся вокруг епископа из Пюи. Умиротворитель и объединитель Адемар был человеком другого склада, в чем Си-Джей убеждался по мере продвижения по Косову. За восемнадцать лет своего духовного царствования в Пюи тому удалось усмирить неугомонных баронов и заставить их вернуть церковное и монастырское добро, которое они награбили. Именно ему обязаны мы гимном крестоносцев «Salve Regina», обращенным к Пресвятой Деве.

Был ли Адемар изгнанником, делящим с прочими горе и радость, или уже встал на путь примирения всех в Одном? Если так, то голгофа его обладала привлекательностью, во всяком случае, порицать его Си-Джей не мог. Адемар был предтечей, но, увы, весьма дальним, умершим девять веков назад… jeez!

Дороге нет конца, и повсюду, куда ни кинь взгляд, — поля с тощей пшеницей, целина, пыль. Отсутствуют дорожные указатели — цыгане выдрали их из земли и приспособили для нужд табора: жарить баклажаны и перцы. Нищета, какой свет не видывал, и это начало третьего тысячелетия! Европе Балканы больше не верят, может, еще чуть-чуть верят НАТО. Си-Джей притормаживает, достает дорожную карту — ни единой зацепки, тем хуже, вперед, на юг, влево, попытаться в один из ближайших дней выбраться на дорогу, ведущую к Филиппополю.

Епископ оставил в Филиппополе своего племянника Эбрара Пагана (или, согласно некоторым источникам, де Пэна): это открытие принадлежало Себастьяну. Еще одна его гипотеза, которую он выдвинул и защищал на коллоквиуме по нумизматике в Будапеште в 1988 году и в Палестинском университете Бир-Зейта в 1993 году. Его сообщение произвело эффект разорвавшейся бомбы, вызвало «крутое обсуждение», как там говорят: иные коллеги выказали благосклонность, кое-кто заподозрил его в чистой умозрительности, что как раз и требуется, чтобы превратить вас в звезду подобных собраний. Но теперь он добудет последнее непреложное доказательство, наука ведь требует служения — по крайней мере гуманитарная наука.

Себастьян считал, что юный Эбрар Паган, был сыном Адемаровой сестры Лёзы и одного знатного господина из Велэ — Хилдуина Пагана (или де Пэна), к тому же был то ли племянником, то ли дядей (это еще требовало проверки) основателя ордена тамплиеров, созданного в 1118 году: Гуго де Пэна. [62]

Как и бароны Геракл и Понс де Полиньяки, как и прочие дворянчики Пюи, отец юноши Хилдуин Паган дал Адемару уговорить себя вернуть ценности двух местных церквей — Святой Девы Марии и Святого Иоанна в Розьере — Шамальерскому аббатству. И словно для того, чтобы скрепить печатью свою новую христианскую веру, как и верность епископу Пюи, он отослал к нему своего сына Эбрара с наказом следовать за дядей в Святую Землю.

Эбрар (или Эверар) настолько проникся свободомыслием своего дяди-епископа, что вскоре оставил и дядю, и крестовый поход и обосновался во Фракии, в Филиппополе. Обзавелся семьей, принялся обрабатывать землю, приобщился к славянским языкам, усовершенствовался в греческом и стал вести споры с еретиками, которых тогда было пруд пруди, еще больше, чем ныне, многоучеными византийскими философами, наводнившими этот большой город.

Целиком предавшись своим мыслям и словно бы стряхнув с себя оцепенение, Си-Джей стал напевать «Salve Regina», «старую песню Пюи», как назвал бы ее святой Бернар: «К тебе взываем… о кротость…» Неужели это он, Себастьян? Или это его двойник из другого времени, в котором проживали Адемар Монтёйльский и Эбрар Паган? Вокруг простиралась унылая Сербия, затем пошла Македония, скоро болгарская граница. В конце концов, какое у него доказательство, что папский легат Первого крестового похода Адемар Монтёйльский был мудрым почитателем особого представителя рода человеческого, Ecce Homo? Где доказательство того, что этот вояка и непреклонный распорядитель церковных ценностей Пюи был предтечей эпохи Возрождения? Честно говоря, никакого, если не считать его собственного предположения по поводу «Salve Regina»: не более чем красивой гипотезы бастарда, изгнанника в поисках Истоков, ведущих его в приходские архивы Пюи. Какое у него доказательство, что Эбрар Паган, преданно служивший Адемару, а затем посвятивший себя любви к Милице-Болгарке и чтению византийских фолиантов, и был тем самым дальним предком семьи Крестов, одним из crucesignati, фигурирующих в документах (обнаруженных в библиотеке Пловдива, бывшего Филиппополя), от которого ниточка через Сильвестра Креста вела и к Себастьяну? Да никакого, разве что упоминание в местных хрониках Эбрара Пагана, в XI веке забредшего в эти края с крестоносцами, говорящими на провансальском языке, ведомыми графом Раймондом де Сен-Жилем и епископом Пюи. Неужто важно знать, кто от кого произошел: я от тебя, ты от Христа или Адама, Марии или Евы, Кришны, Шивы или китайского императора?