– Да знаю, знаю. По-моему, это… возбуждает.

– О’кей.

– Те, у кого заячья губа. Запиши это.

– Как насчет Милашки-Придурашки?

Меня подмывало поинтересоваться, что это за Милашка-Придурашка такой, но почему-то я никак не мог заставить себя сосредоточиться и спросить. Чувствовал я себя дерьмово. Я совсем не знаю этих людей, думал я. Ужасно быть на третьем курсе, теперь актерского отделения. Я начал потеть. Отодвинул кофе и достал сигарету. Я столько раз менял специализацию, что мне стало вообще наплевать. Театральный – последнее, что мне выпало. Дэвид Ван Пельт был отвратителен, или, по крайней мере, я так считал. Но сейчас, в это утро, его имя несло в себе нечто эротическое, и я прошептал: «Дэвид Ван Пельт», – но вместо этого вырвалось имя Митчелла.

Затем неожиданно они заржали, все так же сгрудившись над листом, они напоминали мне трех ведьм из «Макбета», только заметно лучше выглядели и носили Армани.

– А как насчет тех, чьи родители до сих пор женаты?

Они засмеялись, поздравили друг друга и записали это с довольным видом.

– Извините, – прервал я, – но мои родители все еще женаты.

Все подняли глаза, улыбки моментально сдулись, на лицах глубокое огорчение.

– Что ты сказал? – спросил один из них.

Я прокашлялся, сделал театральную паузу и сказал:

– Мои родители не в разводе.

Наступила долгая тишина, а затем они возопили нечто среднее между обманутыми ожиданиями и нежеланием поверить и, подвывая, рухнули головами на стол.

– Да ладно! – удивленно и несколько настороженно сказал Раймонд, глядя на меня так, будто я только что раскрыл строжайшую тайну.

Дональд сидел с раскрытым ртом.

– Да ладно, Пол.

Он был поражен и даже отодвинулся, словно я прокаженный.

Гарри был в таком шоке, что не мог и рта раскрыть.

– Я не шучу, Дональд, – сказал я. – Мои родители такие скучные, что даже развестись не могут.

Мне нравилось, что мои родители до сих пор женаты. Был ли этот брак счастливым – оставалось гадать, но тот простой факт, что большинство или даже все родители моих друзей были либо в разводе, либо жили отдельно, а мои нет, давал мне скорее ощущение спокойствия, нежели обделенности. Я буквально вырос в глазах Митчелла и порадовался такой дурной славе. Я выжал из ситуации по максимуму и уставился на этих троих, чувствуя себя немного получше.

Они все так же ошарашенно таращились на меня.

– Возвращайтесь к своему дурацкому списку, – произнес я, хлебнул кофе и отмахнулся от них. – Хватит на меня пялиться.

Они медленно перевели глаза на список и вернулись к нему после короткой оглушительной тишины, но возобновили свою игру уже с меньшим азартом.

– Как насчет тех, у кого гобелены в комнате? – предложил Гарри.

– Это уже есть, – сказал Раймонд, вздыхая.

– Спиды еще остались? – спросил Гарри, вздыхая.

– Нет, – ответил Дональд, тоже вздыхая.

– Как насчет тех, кто пишет стихи о Женственности?

– Большевики из Канады?

– Все, кто курит гвоздичные сигареты?

– К слову о сигаретах, Пол, можно стрельнуть еще одну? – спросил Дональд.

Митчелл потянулся через стол и дотронулся до ее руки. Она засмеялась.

Я скептически посмотрел на Дональда.

– Нет, нельзя, – произнес я на грани истерики, – ни в коем случае. Это меня бесит. Ты вечно «стреляешь» сигареты, и больше я терпеть это не намерен.

– Да будет тебе, – сказал Дональд, как будто я просто шутил, – я куплю потом. У меня нет денег.

– Нет! Меня бесит еще и то, что твой отец владеет чуть ли не половиной «Галфэнд вестерн», а ты все время делаешь вид, будто у тебя никогда не бывает денег, – произнес я, пристально глядя на него.

– Неужели прям так все плохо? – спросил он.

– Да, Пол, кончай с этой эпилепсией, – сказал Раймонд.

– Почему у тебя такое дурное настроение? – спросил Гарри.

– Я знаю почему, – лукаво произнес Раймонд.

– Скоро свадьба? – хихикнул Дональд, посмотрев на стол Митчелла.

– Да, именно так все плохо.

Я был непреклонен и не обращал на них внимания. Убью эту шлюху.

– Ну дай ты сигарету. Не будь сукой.

– Ладно, я дам тебе сигарету, если скажешь, кто в прошлом году взял «Тони» за лучший костюм.

После этого наступила тишина, которая показалась мне унизительной. Я вздохнул и опустил глаза. Эта троица замолчала, пока в конечном итоге Дональд не сказал:

– Это самый бессмысленный вопрос, который я когда-либо слышал.

Я снова посмотрел на Митчелла, затем запустил пачку через стол.

– Бери быстрей. Я пошел за кофе.

Я поднялся и направился к выходу из столовки. Но потом мне пришлось остановиться и нырнуть в салат-бар, потому что шведка, с которой я был вчера, показывала свой пропуск контролеру. Я выждал, пока она не вошла в отдел раздачи. Затем быстро сбежал по лестнице и пошел на пару. Я думал попробоваться на эту пьесу Шепарда, но потом решил, что незачем париться, когда я и так не могу развести мизансцену своей жизни.

Я сел за парту и, пропуская мимо ушей монотонную речь профессора, поглядывал на Митчелла, который выглядел счастливым (еще бы, уложили его прошлой ночью) и делал записи.

Он с отвращением оглядел аудиторию, взглянул на курильщиков (он бросил, когда вернулся, – как это бесит). Возможно, они напоминали ему машины, представил я. Как трубы, выпускающие струи дыма, которые поднимаются из дырки в их головах. Он, изобразив крутой вид, оглядел уродливую девчонку в красном платье. Я взглянул на художества на своей парте: «Ты проиграл», «Земного притяжения нет», «Земля сосет», «Здесь спала семейка Брейди», «Что же стало с хипповской любовью?», «Любовь – говно», «Гуманитарные дипломы есть почти у всех таксистов». И я сидел там, чувствуя себя несчастным любовником. Но потом, конечно же, вспомнил, что теперь я просто несчастный.

Просыпайся. Еще голову нужно помыть. Не хочется пропустить ланч. Иду в общий корпус. Выгляжу отвратно. Писем нет. От Виктора сегодня писем нет. Только записка, что в следующую субботу встреча АА будет не в Бингеме, а в Строуксе. Сегодня вечером «Рассвет мертвецов» в Тишмане. У меня просрочены четыре альбома из библиотеки. Натыкаюсь на эту нелепейшую девушку в розовом вечернем платье и очках, похожую на жертву шокотерапии, она ищет чей-то почтовый ящик. Еще одна мелочь, которая бесит. Поднимаюсь по лестнице. Забыла пропуск. Все равно пустили. На раздаче чизбургеров симпатяга в солнечных очках «Уэйфэрер». Прошу у него тарелку френч-фрайз. Начинаю заигрывать. Спрашиваю, как его занятия по флейте. Понимаю, что выгляжу отвратительно, и отворачиваюсь. Покупаю диетическую колу. Сажусь. Роксанн тоже здесь, но сидит почему-то с Джуди. Джуди ковыряет салат с жареной картошкой, рисом, сельдереем, листьями салата и тофу. Я нарушаю молчание: – Меня тошнит от этого места. Все воняют сигаретами, мнят себя невесть кем и только и думают о том, как бы выпендриться. Я уматываю отсюда, пока не появились первогодки.

Забыла кетчуп. Отодвигаю тарелку с френч-фрайз. Закуриваю. Никто из них не улыбается. Оу… Кей… Отколупываю кусочек засохшей голубой краски со штанины.

– Ну… так что за дела?

Смотрю по сторонам и замечаю Дуболома краем глаза в отделе напитков. Поворачиваюсь обратно к Джуди:

– А где Сара?

– Сара беременна, – отвечает Джуди.

– О черт, да ты бредишь, – говорю я, придвигая стул, – расскажи-ка.

– Да чего тут рассказывать? – спрашивает Джуди. – Роксанн об этом все утро только и твердила.

– Я дала ей дарвон. – Роксанн выкатывает глаза, она курит сигарету за сигаретой. – Сказала ей сходить на психотерапию.

– О черт, да нет же, – говорю я. – Что она будет делать? Я имею в виду, когда?

– На следующей неделе, – отвечает Роксан, – в среду.

Я тушу сигарету. Неохотно ем френч-фрайз. Беру кетчуп у Джуди.

– А потом она едет в Испанию, я полагаю, – говорит Роксанн, опять выкатывая глаза.

– В Испанию? Зачем?