Официант и метрдотель смотрят друг на друга, не понимая, как им быть, и, когда они переводят взгляд на миссис Джаред, она произносит:

– Пожалуйста, еще один «Коллинз» с водкой. Ив, ты хочешь чего-нибудь?

– Да, – ошарашенно говорит моя мать, медленно качая головой, по-прежнему в ужасе от выходки Ричарда; я думаю, пересплю ли с ним вечером. – То есть… нет, – говорит она, – или… да.

Мать по-прежнему в замешательстве и смотрит на меня – зачем? За помощью?

– Принесите ей еще бокал, – пожимаю я плечами. Метрдотель кивает и уходит, совещаясь по дороге

с официантом. Пианист медленно и неуверенно снова начинает играть. Некоторые из уставившихся на нас в конце концов отворачиваются. Я смотрю на свои колени и замечаю, что мне почти удалось порвать салфетку пополам.

Через некоторое время моя мать говорит:

– Я тут подумала – пускай, наверно, следующая машина будет синяя. Темно-синяя.

Никто не произносит ни слова, пока не приносят напитки.

– Что скажешь, Пол? – спрашивает она.

Я закрываю глаза и говорю:

– Синяя.

Лорен Хайнд стояла с подружками на лестнице. Она держала стакан крепкого пунша, который жирная, чуть ли не догола раздетая девчонка разливала из мусорного бака. Лорен тоже была в низко обрезанной тоге (вероятно, потому, что я упомянул об этом днем), у нее были гладкие коричневые плечи, и я почувствовал возбуждение, я был убит наповал – столько голой кожи увидел. Вдруг я подумал, не лесбиянка ли она. Я стоял там с Тони, смотрел на нее – на ее ноги, лицо, волосы; она же разговаривала с девчонками – уродливыми, незаметными по сравнению с ней. Тони продолжал рассказывать про свою новую скульптуру и даже не подозревал, что я таращусь на эту девушку. Он был в одном нижнем белье, а к спине ремнем был подвязан матрас. Я, не переставая, глядел на нее, и она знала это, но не оборачивалась, хотя я стоял внизу лестницы, прямо за ней. Повсюду к стенам были приклеены разворотные фотографии из порножурналов, а на потолок в общей комнате над танцполом проецировали кино, но девчонки, которые там играли, были жирными и чересчур бледными, и это было совсем не секси.

Кончилось тем, что мы встретились в ванной. Гетч, на таблах, стоял, облокотившись о раковину, и Лорен, думаю, тоже была под экстази, и Гетч представил нас, но мы сказали, что уже знакомы, «вроде как», добавила она. Я принес ей еще пунша, хотя мне совершенно не хотелось оставлять ее в ванной наедине с Гетчем (но, может, Гетч пидор, думал я), и когда я вернулся, Гетча не было, а она разглядывала себя в зеркале, и я тоже смотрел, пока она не обернулась и не улыбнулась мне. Мы разговорились, и я сказал, что мне понравились ее картины в «Галерее-1» в прошлом семестре (пальцем в небо), а она сказала, «очень мило» (на самом деле никаких картин я не видел, но какого черта – мне хотелось переспать с ней), а затем мы отправились в общую комнату и ей захотелось танцевать, но танцевать я толком не умею, поэтому я смотрел, как она танцует под «Love of the Common People» [14], понятия не имею, что это за песня, но потом я занервничал, что какой-нибудь урод начнет с ней танцевать, если я не подключусь, так что, когда началась песня Joy Division «Love Will Tear Us Apart» [15], я вышел на позицию. Но это были не Joy Division, а чья-то перепевка – запопсованная, изгаженная, но я все равно танцевал под нее, потому что мы флиртовали как сумасшедшие, и она была настолько безумно красива, что я не мог понять, почему же не трахнул ее раньше. Я слишком возбудился, чтобы оставаться на вечеринке, и не мог придумать, как сорваться отсюда. Тут удивительно вовремя какой-то пидор с актерского стал сходить с ума и устроил сольный танец в одних трусах, когда заиграла «Dancing with Myself» [16], захватив при этом весь танц-пол. Я глядел на Лорен, которая смотрела на него и хлопала в ладоши, пьяная, вспотевшая, и дал ей сигарету, когда Тим и Тони сказали, что нассали в бутылку «Хайнекена» и хотели дать ее Дейдре – так она напилась. Они помахали бутылкой перед моим лицом, и я отослал их подальше. Я не знал, слышала ли их Лорен, она по-прежнему смотрела, как костлявый маленький паяц прыгает по всей комнате, открывая рот под музыку, – вся вечеринка вокруг него вопит, хлопает и танцует, кто-то даже банан ему швырнул, и вот тогда-то я и схватил ее за руку и помчался, выбежав за дверь, на прохладную темную лужайку, оставив вечеринку позади.

Мими выпила еще два «Коллинза» с водкой, и, когда мы втроем вышли из ресторана и поднимались в лифте наверх, она рухнула на лифтера и буквально вырубилась. Я отвела ее обратно в номер, она приняла ваиум и отправилась спать, Пол пошел в свой номер. Я присела на кровать, довольно долгое время наблюдая за тем, как спит Мими, прежде чем решилась ему рассказать. Я пошла в его номер. Он уже разделся и читал, лежа в кровати. Ричарда не было. Работал телевизор. Он взглянул на меня, когда я открыла дверь. Злится ли он? Ему, наверное, не хотелось ехать в Бостон? Не хотелось приехать и повидаться со мной? В этот момент я почувствовала себя очень старой, и мне стало жаль себя. То, что я должна была ему сообщить, нельзя обсуждать в гостиничном номере, и в конце концов я сказала:

– Почему бы тебе не одеться?

– Зачем? – спросил он.

– Я подумала, что, может, мы спустимся вниз выпить, – предложила я, как будто спонтанно.

– Зачем? – спросил он.

– Я хочу с тобой поговорить кое о чем, – сказала я.

Он запаниковал и спросил – а почему не здесь?

– Пойдем вниз, – сказала я ему и пошла за сумочкой.

Он надел джинсы, серый свитер и рваное черное твидовое пальто, которое я не узнала, я ему его не покупала. Он встретил меня в коридоре.

Мы спустились вниз, в бар, и к нам подошел администратор и оглядел Пола.

– Да, нас двое, – сказала я.

– Боюсь, у нас дресскод, – улыбнулся администратор.

– Да?.. – выжидательно сказала я.

– Этот юноша ему не соответствует, – ответил администратор, по-прежнему улыбаясь.

– Где говорится про дресскод? – спросила я.

Администратор гневно посмотрел все с той же улыбкой, а затем подошел к белой доске и показал на яркие голубые надписи, сначала на «Джинсы не допускаются», а затем «Надлежит быть при галстуке». У меня начинала болеть голова, и я чувствовала себя очень уставшей.

– Забудь об этом, мама, – сказал Пол. – Пойдем куда-нибудь в другое место.

– Мы остановились в этом отеле, – сказала я.

– Да, я понимаю, – объяснил администратор, как мне показалось, не слишком церемонно. – Но это касается всех.

Я открыла кошелек.

– Если пожелаете, я мог бы зарезервировать для вас столик на более позднее время, – предложил администратор.

– Мой сын одет прилично, – сказала я, протягивая администратору двадцатидолларовую купюру. – Просто посадите нас где-нибудь сзади, – устало произнесла я.

Администратор быстро взял купюру и сказал:

– Да, в углу, может, найдется столик, где потемнее.

– В углу, где потемнее, – повторила я.

Он усадил нас за ужасно маленький, тускло освещенный столик в конце зала, в стороне от длинной людной стойки, но я слишком устала, чтобы жаловаться, и просто заказала два бокала «Кир-рояль». Пол попытался незаметно прикурить сигарету и вдруг стал такой красивый: он сидел, и свет играл на его лице. Белокурые густые волосы, зачесанные назад, худое лицо, королевский тонкий нос – мне захотелось обнять его, дотронуться до него, но все, что я смогла сказать:

– Дорогой, я не хотела бы, чтобы ты курил.

– Извини, мам, – сказал он, – но мне нужна сигарета. Ужасно.

Я отстала, официант принес шампанское. Я сконцентрировала все свое внимание на том, как официант ловко и проворно откупорил небольшие бутылочки шампанского «Тайттингер» и разлил их в высокие тонкие бокалы. И как же было красиво, когда шампанское стало медленно растворять красновато-пурпурный бальзам из черной смородины в бокалах. Пол скрестил ноги и, когда ушел официант, попытался посмотреть на меня.