— Вы станете жертвой всех и вся.

— Как это — «жертвой»?

— Они придут и все у вас отберут.

— Ну, даже и в этом случае отобрать они смогут не так уж много. И наплевать мне на то, что они отберут. Уж лучше разбойник, который отбирает, чем миллионер, дарящий все, что можно купить за деньги.

— Это потому, что вы романтик.

— Да, романтик! И хочу остаться романтиком. Ненавижу устойчивые дома и косную жизнь в них. Люди, которые так живут, надутые глупцы. И солдат я ненавижу. Они тоже надутые и тупые, как чурбаны. Нет, правда, за что вы станете воевать?

— Я стану воевать за нацию.

— И все равно вы-то не нация. А что это даст лично вам?

— Я часть нации и должен исполнять перед ней свой долг.

— Ну, а если она не требует от вас никакого долга, если никакой войны нет? Что тогда?

Он почувствовал, что злится.

— Тогда я буду делать то же, что другие.

— Что именно?

— А ничего. Буду ждать, когда понадоблюсь. Ответ ее тоже прозвучал зло и раздраженно:

— Мне кажется, — сказала она, — что я словно в пустоту упираюсь. Словно вас нет. Да есть ли вы на самом-то деле? Никчемность какая-то!

Так, гуляя, они добрели до причала над шлюзом. Там стояла пустая баржа. Верх ее и рубка были выкрашены яркими красно-желтыми красками, нижняя же часть и трюм были угольно-черными. Возле двери в рубку на банке сидел мужчина, худой и чумазый, он курил и любовался закатом, держа на руках младенца, завернутого в вылинявшее одеяльце. Из рубки торопливо вышла женщина; она опустила в воду ведро, вытащила его, полное воды, и потащила внутрь, в рубку. Слышались детские голоса. Над трубой вился тонкий голубоватый дымок, и пахло стряпней.

Урсула, вся в белом, светлая, как мотылек, приостановилась, чтобы поглядеть. Скребенский тоже вынужден был приостановиться. Мужчина поднял глаза.

— Добрый вечер! — крикнул он не то с вызовом, не то с интересом. Голубые глаза его на чумазом лице светились дерзким вызовом.

— Добрый вечер, — с радостной готовностью отозвалась Урсула. — Вечер действительно добрый, не правда ли?

— Да уж, — буркнул мужчина. — Куда добрее!

Рот его под неряшливыми, песочного цвета усами казался очень красным. Он засмеялся, обнажив белые зубы.

— Но ведь, — неуверенно, сквозь смех проговорила Урсула, — я ведь правду сказала. Почему вы так ответили, будто вы не согласны?

— Наверное, потому, что нянчить ребенка не такая уж радость.

— Можно мне к вам на баржу заглянуть? — спросила Урсула.

— Да кто бы возражал, лезьте, если хотите.

Баржа стояла у противоположного края дамбы, у причала. На ней была надпись: «Аннабел», хозяин Дж. Рут из Лафборо». Мужчина пристально разглядывал Урсулу, поблескивая острыми своими глазами. На чумазый лоб его падали белокурые вихры волос. Выглянули двое грязных ребятишек — поглядеть, с кем это там разговаривает отец.

Урсула покосилась на тяжелые ворота шлюза — они были закрыты, и за ними из мрака доносился шум воды, слышалось бурление и шипение водяных струй. С их стороны искрящаяся вода доходила чуть ли не до края дамбы. Она смело шагнула вперед, направившись к причалу.

Спустившись с дамбы, она заглянула вниз, в рубку, где горел огонь очага, возле которого хлопотала темная фигура женщины. Урсуле очень хотелось попасть на баржу.

— Вы платье запачкаете, — предостерег ее мужчина.

— Я буду осторожна, — отвечала она. — Так можно?

— Валяйте, если хочется.

Подобрав юбки, Урсула вытянула ногу вдоль борта баржи и, смеясь, спрыгнула вниз. Ее обдало взметнувшейся угольной пылью.

В дверях рубки показалась женщина — пухленькая, светловолосая, со смешным вздернутым носом.

— Ой, да вы вся в грязи измажетесь! — воскликнула она и засмеялась удивленно, недоумевая.

— Я только хотела посмотреть. Приятно, должно быть, жить на барже, да? — обратилась она к женщине.

— Ну, я не только на ней живу, — рассмеялась женщина.

— Ее гостиная с плюшевой мебелью в Лафборо находится, — с законной гордостью пояснил мужчина.

Урсула заглянула в рубку. Там кипели на огне кастрюли, а на столе были расставлены тарелки. Было душно и жарко. Она вылезла на свежий воздух. Мужчина говорил что-то ребенку. Ребенок был голубоглаз, румян, с пушистым облачком золотисто-рыжих волос.

— Это мальчик или девочка? — спросила Урсула.

— Это девочка, ведь ты девочка, правда? — обратился к ребенку мужчина, ласково покачивая головой. Маленькое ребячье личико сморщилось в уморительной улыбке.

— О! — воскликнула Урсула. — Господи, как же ей идет смеяться!

— Она еще посмеется, — сказал отец.

— Как ее зовут? — спросила Урсула.

— Нет пока имени, не удостоилась, — ответил мужчина. — У тебя ведь нет имени, негодница, да? — опять обратился он к ребенку. Тот засмеялся.

— Да дел невпроворот, никак в мэрию не соберемся, — подала голос женщина. — Она здесь, на барже, и родилась.

— Но, наверное, — вы уж знаете, как назовете ее, да? — сказала Урсула.

— Мы хотели назвать ее Глэдис Эмили, — отвечала мать.

— И вовсе не хотели мы так ее назвать, — заспорил отец.

— Нет, вы только послушайте! А ты-то какое имя хочешь?

— Мы назовем ее Аннабел в честь судна.

— А вот этого не будет! — зло и решительно возразила женщина.

Отец шутливо насупился и тут же рассмеялся.

— Посмотрим, — сказал он.

Но по сердитому тону женщины Урсула поняла, что та никогда не уступит.

— Оба имени очень красивые, — сказала она. — Назовите ее Глэдис Аннабел Эмили.

— Ну, это уж, на мой вкус, тяжеловато выходит, — заметил мужчина.

— Видите! — вскричала женщина. — Он же упрямый, как осел!

— Такая хорошенькая, так хорошо смеется, а имени вот не дают! — заворковала Урсула, обращаясь к девочке. — Дайте мне ее подержать, — добавила она.

Мужчина передал ей ребенка, пахнувшего на нее младенческим запахом. Голубые фарфоровые глазки были так широко распахнуты, а улыбка ребенка была такой подкупающе заразительной, что Урсула почувствовала к нему огромную симпатию. Она все говорила с ребенком, все ворковала с ним. Прелестный ребенок, право!

— А вас-то как зовут? — неожиданно спросил ее мужчина.

— Меня — Урсулой, Урсула Брэнгуэн, — отвечала она.

— Урсула! — пораженно воскликнул мужчина.

— Это в честь святой Урсулы. Имя очень старинное, — поспешила оправдаться она.

— Эй, мать! — позвал он.

Ответа не последовало.

— Пем! — опять позвал он. — Ты что, оглохла?

— Чего? — Коротко отозвались из рубки.

— Как ты насчет Урсулы? — И он осклабился.

— Насчет чего-чего? — послушалось из рубки, и женщина опять показалась в дверях, готовая к новой стычке.

— Урсула — вот как девушку зовут, — мягко сказал он.

Женщина с ног до головы оглядела Урсулу. По всей видимости, ей понравилась тонкая грациозная красота незнакомки, элегантность ее белого платья и та нежность, с которой она держала на руках дитя.

— Ну а как это, если по буквам? — спросила мать, устыдившись собственной растроганности. Урсула сказала свое имя по буквам. Мужчина взглянул на жену. Лицо ее залила яркая краска смущения, и оно засияло светом застенчивости.

— Необычное такое имя, правда? — взволнованно сказала она, словно совершала бог знает какой дерзкий шаг.

— Так ты согласна назвать ее этим именем? — спросил он.

— Уж лучше, чем Аннабел, — решительно сказала она.

— А чем Глэдис Эмили — и подавно, — подхватил муж. Наступила пауза, потом Урсула подняла глаза.

— Так вы и вправду назовете ее Урсулой? — спросила она.

— Урсула Рут, — отвечал мужчина и самодовольно хохотнул, будто нашел что-то ценное.

Теперь настала очередь смутиться Урсуле.

— Действительно красиво звучит, — сказала она. — Мне надо что-то ей подарить, а у меня совсем ничего нет.

Она растерянно стояла в своем белом платье на палубе баржи. Тощий владелец, сидя рядом, глядел на нее как на посланницу иного мира, как на луч света, падающий на его лицо. Его глаза улыбались ей дерзко, но со скрытым восхищением.