— Она сумасшедшая, Годвин. Не знает, что значит слово «страх». Ну, а Мерль Б. Свейн, позвольте вас уверить, знает, что такое страх, и свойственные французской аристократии бесстрашие и тяга к приключениям ему совершенно чужды. Я из-за нее чуть жизни не лишился, и это не считая нескольких сердечных приступов, которые она мне устроила. Но как-то она меня вытянула. Мы теперь вернулись в Париж. Ну и война была, верно? Но раз уж без нее не обошлось, я рад, что Мерль Б. Свейн ничего не пропустил. Мне, знаете ли, шестьдесят четыре года. Просто не верится! И как это вышло? Мерлю Б. Свейну шестьдесят четыре года!

Годвин отобедал у Свейна, в элегантном особняке на Правом берегу, в окружении домов избранных богатых родов или того, что от них оставили немцы. Он слушал боевые воспоминания жены Свейна — высокой, надменного вида женщины, нагонявшей страх не только на своего мужа. Он кое-что рассказал им о войне в пустыне и о «Блице», о котором им было известно немногое. А вечером Свейн вместе с громадным пуделем Ришелье проводили Годвина к отелю «Риц». Вечер прошел великолепно.

В ту ночь Годвин не думал о Панглоссе. А на следующий день нашел его, или, вернее, Панглосс нашел Годвина и с радостным удивлением приветствовал его в холле гостиницы.

— Я понятия не имел, что вы здесь! Давно ли?

Годвин улыбался, пожимал руку, завтракал в компании Панглосса и обдумывал, как, где и когда убьет сукина сына.

Он был в Париже две недели, когда шарик лопнул.

Сэм Болдерстон, который в последнее время приобрел известность циклом лекций о послевоенном мире и получил прозвище «Сэм Оставь-мертвых-в-покое-и-наводи-мосты», дождливой и туманной ночью 17 декабря 1944 года забрел в «Дю Магот», где в уютном кресле засиделся до трех часов Годвин.

Ночь была холодная, ветер нес ледяной туман, и Годвин с Мерлем Б. Свейном согревались бренди с содовой, когда Сэм Болдерстон показался в дверях и остановился, по-совиному вглядываясь сквозь запотевшие круглые очки. На нем была старая, крысиного цвета армейская шинель, покрытая мокрыми пятнами там, где изморось просочилась насквозь. Он огляделся в некотором замешательстве, высматривая в толпе лицо, которое искал. Заведение было набито битком. В тот первый свободный месяц набиты битком были все подобные заведения. Французы, когда прекращали на время вынюхивать бывших коллаборационистов, вести бесконечные толки о возвращении чести и славы и объяснять, как это немцам вообще удалось явиться и нагадить у них в доме, собирались в барах и напивались допьяна, демонстрируя свою свободу и независимость. Как обычно, ходили слухи, что, того гляди, заглянет сам Хемингуэй. Чем больше все меняется, тем больше остается прежним.

Сэм протер стекла очков кончиком галстука, хранившего следы недавнего визита в миску «говядины по-бургундски». Очки заняли свое место на круглом розовом лице, и он двинулся вперед, виляя между столиками и стряхивая сигарный пепел то на собственный пятнистый и прожженный искрами костюм, то на гостей, подвернувшихся ему на пути.

— Годвин! — прокричал он. — Мы снова отправляемся на войну, топ ami! [50]

— Это как же, Сэм?

— Черт возьми, шарик, чтоб его, лопнул!

Годвин напряженно улыбнулся. Справа от него сидел Свейн, слева — человек, которого он собирался убить не далее чем через час.

— Успокойтесь, милый друг, присядьте, — заговорил Панглосс.

Годвин про себя называл его теперь только так, словно забыв известное ему много лет настоящее имя. Мысль о скором предстоящем убийстве весь вечер держала его в напряжении.

И тут является Сэм Болдерстон, мастер являться не вовремя — если забыть случай, когда человеку надо сбежать от Роммеля, а транспорта под рукой нет. Свейн потребовал для него бренди с содовой. Болдерстон, пыхтя и покряхтывая, протиснулся к ним за столик, попутно утерев лицо салфеткой, выдернутой из-за ворота у человека, сидевшего рядом. Вопли возмущения он пропустил мимо ушей. Болдерстон в своем репертуаре.

— Шарик лопнул, — повторил Болдерстон.

— Какой же это шарик, Сэм? — поинтересовался Панглосс.

Болдерстон обвел взглядом их лица. Он задыхался и потел, как откормленная на конкурс свинья. Узел галстука скрывался за отвисшим подбородком.

— Слухи о смерти великого и ужасного Третьего рейха, о которых в последнее время так трепетно возвещал наш Монти, кажется… несколько преувеличены.

Ради драматического эффекта он пожевал размокший конец сигары.

— Мои осведомители доносят, что вчера — часов восемнадцать назад — немцы в Арденнах перешли в самое отчаянное наступление за всю войну… по всему фронту… Куда ни глянь, всюду джерри, джерри в американской форме… кошмар. Положение воистину дерьмовое. — Он жадно глотнул воздуха. — Хренов Гитлер вообразил, что он еще может выиграть проклятущую войну, вот что!

— В Бельгии…

— Вообще говоря, следовало ожидать, — заметил Годвин. — Если уж они нашли действенный способ, так за него и держатся. 1870, 1914, 1940-й… Каждый раз они проводили массу войск через перевал Лосхейм в горах Эйфель…

— Вот-вот, — подхватил Болдерстон, втягивая в себя бренди с содовой, — именно перевал Лосхейм.

— Они наводнят Нидерланды, Голландию, Бельгию, Францию… — рассуждал Годвин. — Все начинается сызнова.

Свейн кивнул, пригладил всклокоченные седые волосы.

— Дьявольски неприятно. Все эти непроходимые перепутанные дороги… Каждый раз мы не верим, что они это сделают, каждый раз считаем это ложной атакой, каждый раз уверены, что они намерены нас перехитрить, а они каждый раз вваливаются всей тушей и бьют с плеча — именно через перевал Лосхейм. Пора бы нам начать учиться на своих ошибках.

— Позволите вас процитировать, Мерль?

— Просто удивительно, — рассуждал Годвин. — Мы чем-то похожи на династию Бурбонов. Ничему не учимся и ничего не забываем. — Он взглянул на Болдерстона. — Насколько это серьезно?

— Очень серьезно. — Сэм сплюнул клочки измочаленной сигары. — Американцев просто снесли огнем. Нас превосходят в численности, джерри наступают под прикрытием этих здоровенных танков. Не просто «тигры», а «королевские тигры». Шестидесятитонные. Вдвое больше наших «шерманов». Вдвое! К тому же они используют новый тип самолетов, реактивные, чтоб им провалиться. Их и увидеть-то не успеваешь Наши линии слишком растянуты, и джерри пробили множество дыр по всему фронту, а ведь это еще только начало. Повторяется бой Луиса и Шмелинга, только на этот раз выигрывают немцы. Кроме шуток, немецкие солдаты одеты в американскую форму и даже обучены отвечать на все эти специфически американские вопросики насчет бейсбольных матчей, и кино, и бог весть чего еще. Долбаный кошмар.

— Нам надо туда, — сказал Годвин.

— Точь-в-точь моя мысль. Теперь главная новость дня! Компания ребят из 101-й воздушно-десантной здесь в отпуске, в Париже. Так уж вышло, что я у них — вроде сына полка, их маленький «лимонник». Ну вот, у них есть грузовик, и они через час отбывают туда, в самую кашу. Бригадный генерал Маколифф неожиданно получил командование 101-й, и четыреста грузовых машин направляются в Бастонь… Мои молодые друзья не желают пропустить такое веселье. Место для нас есть. Только, ребята, теперь или никогда.

Панглосс взглянул на Годвина.

— У меня просторный «ситроен». Разве не чудесно отправиться на войну в собственном экипаже?

Годвин кивнул.

— Куда бы вы ни отправились, друг мой, я отправляюсь с вами.

— Значит, решено. Хотите с нами, Сэм?

— Мой вклад — запас коньяка.

— А вы, Мерль? Места полно, старина.

— Нет уж, спасибо. Я уже навоевался. И не вздумайте звать мою жену, не то вы и глазом моргнуть не успеете, как она займет переднее сиденье и примется командовать. А меня увольте.

— Ну, роскошная будет поездка!

Годвин улыбнулся Панглоссу. Удачливей его не найти во всей Франции. Этой ночью ему не умирать.

— Счастливо, мальчики, и помните — Мерль Б. Свейн мысленно с вами!